— Знаешь, Фабрицио, раньше я думала, что тело ребёнка и есть наше самое страшное Проклятие, но теперь я уверена, что самое страшное для нас – это не маленький рост, а время.
Серый могильный камень ничего не ответил, на что я только грустно усмехнулась. Мёртвым нет дела до живых.
Время…
Пятнадцать лет. Прошло пятнадцать лет после того памятного дня на горе, когда мы превратились в младенцев.
Люди, которых мы знали, постарели, дети повзрослели, а я осталась заморожена в своём детском, вечно молодом теле, когда товарищи уже воспитывают своих детей и седина посеребрила виски. От того ещё больней, от понимания, что все они умрут, как и враги, что сдохнут от старости, а ты останешься всё такой же, тем же ребёнком с недетскими глазами, пистолетом в руках и личным кладбищем за спиной, с нарисованной глупой улыбкой на лице.
Ты будешь жить назло врагам, когда-нибудь сдохнущих от губительного влияния времени, будешь хоронить друзей и знакомых, их детей, а возможно и внуков.
Невыносимо.
И поистине страшно от таких перспектив, и волосы встают дыбом на голове от понимания, что эти мысли могут воплотиться в реальность.
Фабрицио умер четыре года назад. Старые раны, барахлившее сердце, груз воспоминаний и годы нелегкой жизни за плечами. От старости, увы, нет лекарства – от времени нет спасения.
Смотря на седеющих и стареющих членов известного всему мафиозному миру Спецотряда Семьи Каркасса, понимаешь это как никогда чётко.
Что будет, когда они умрут один за другим?
С каждым годом всё чаще начинают посещать совсем не хорошие мысли, а шрамы, оставленные себе как напоминания, на запястьях болезненно поддергиваться.
Господи, за какие грехи такое наказание?
Я прикрыла глаза, чувствуя как в груди всё сжимается, и невольно на глазах выступают слёзы. Да уж, с такой жизнью, как у меня, остаётся только приходить к мёртвым и говорить, говорить, говорить…
Не важно что, не важно как, просто говорить не переставая, пока горло не пересохнет и язык не свернется в баранку.
Потому что больше никому рассказать нельзя. Даже Семье, ведь я должна улыбаться, должна быть сильной в их глазах.
Я должна сделать так, чтобы все думали, что всё хорошо.
Я много чего должна на самом деле, и порой гладкий отблеск пистолета и его тяжесть становится столь заманчивыми, а холод металла так приятно холодит висок…
Хочется смеяться, заливаясь хохотом вперемешку со слезами, и вытирать лицо окровавленными руками, потому что…
Потому что я прекрасно понимаю, что у меня медленно и верно съезжает крыша, а план по устранению особо опасного, почти бессмертного психа ещё не доработан и лежит в ящике рабочего стола.
Мало ли…
— А знаешь, Луче всё же добегалась и поймала шальную пулю в голову, оставляя на свою дочь Пустышку Неба. Ну не дура ли?
Малышка Ария, хрупкая худая девочка-подросток, к которой я часто наведывалась, тайком пробираясь на встречи в сад. В тот день она рыдала в подушку у себя в комнате, а я перебирала тёмные волосы, сдерживая крик бессилия. Я ничем не могла помочь этой девочке, которой повезёт, если доживёт до двадцати шести.
А уж тот самый Гамма, её Гроза, стоял в коридоре на коленях, когда его Небо, что от него отрезали, спала накачанная успокоительным, умоляя сделать что угодно, но только снять Проклятие Аркобалено.
В глазах мальчишки горела такая любовь и такая безумная преданность Арии…
Влюблённый ребёнок, идиот, придурок…
Страшно подумать, что я тоже такой была, и оттого слова сами слетели, и я взяла на себя ещё один непосильный груз.
Что я могла ему сказать? Только дать обещание, которое должна выполнить, но при этом даже не представляя как.
Это было не первое моё обещание, и, как показывает практика в отношении дорогих мне людей, я не могу их выполнить.
Хоть бы у Наны было всё в порядке. Сокровище Вонголы сбежала четыре года назад, удалив всю информацию, сбив всех со следа и тщательно запутав следы. Нет, при должном старании я бы её даже отыскала, но зачем? Это был её выбор, пусть я даже не знаю, какой путь она себе выбрала.
Пускай хоть ей повезёт в жизни, раз уж всем нам не повезло родиться не под той звездой, Неудачниками.
Сигаретный дым вился в небо, а я провожала его взглядом. Солнце окрасилось в алый, и на западе полыхал закат от тёплого оранжевого до кровавого цвета. Цвета моего Неба, которому я никогда не смогу стать Хранителем.
Занзас Скайрини. Четырнадцать лет. Взрывной итальянец, отвратительные манеры, разрушающее Пламя Ярости и гора трупов за спиной. Кровавые глаза, смотрящие на мир с недоверием и злобой. Приёмный сын Девятого Босса Вонголы. Ещё не до конца заматеревший зверь, но уже зверёк, даже не зверёныш.
Воплощённое Разрушение и Хаос. Подросток, который уже выбивается из толпы тем, что является явным психом. Умный, сука, очень умный, быстро прогрессирующий псих и маньяк, которому убить как нефиг делать.
Пугающий.
Неуправляемый.
Прекрасный в своей Ярости и тонком шлейфе аромата крови, пороха и раскаленного металла.
Моё Небо. Воплощенное Безумие, от которого меня отрезали насильно, но, может, это и к лучшему, так как иначе я совсем не уверена, что не слетела бы окончательно.
Случайная встреча, пересечение взглядов, и он почувствовал во мне Хранителя. Может, не так явно, как хотел бы, и из толпы бы он меня в один момент не нашёл, но он
знает.
Знает, что я тоже его почувствовала и рано или поздно к нему приду. По жуткой усмешке и горящим глазам подростка были прекрасно видны и легко прочитаны его мысли. Он терпеливый, взрывной, порывистый, но уроки терпения от жизни не прошли для молодого зверя зря.
Моё Небо растет, в пятнадцать лет нагнуть Варию, Отряд Независимых Убийц, это надо уметь. В груди невольно поднимается гордость, а взгляд всё время соскальзывает на отчёты, лежащие на краю стола.
Далеко пойдет. Собрал таких же психов, на что я фыркаю, невольно отмечая то, что в этой компании и мне может найтись место. Взгляд цепляется за строчки, и я дергаюсь. Вайпер. Аркобалено Тумана. Встречаться с собратьями по Проклятию мне не хочется даже спустя пятнадцать, пусть Вайпер и назвался Маммоном, но я-то вижу.
Место Хранителя Облака демонстративно пустует, а в глазах Варийского Босса пляшут черти.
— Знаешь, Фабрицио, если уж идти к своему Небу, то только избавившись от долгов и выполнив обещания, чтобы потом не оглядываться. Даже те, которые с виду выполнить невозможно. А Семья… Семья Каркасса поймёт, Наследника мы воспитали достойного. Но сначала…
Верде. Мне нужен Верде. Я, может, и обладаю некоторыми познаниями и все эти годы исследовала себя, но этого недостаточно. Я не учёный, и, к сожалению, некоторые выкладки, полученные от своих жертв, мне понять не дано – нужен настоящий гений. И с таким, к счастью или к несчастью, я знакома, но вот будет ли эта беспринципная сволочь мне помогать, тот ещё вопрос.
На прощанье скользнула кончиками пальцев по могильному камню, обводя имя того, кто стал мне семьёй и был рядом многие годы.
Учитель, наставник, друг, отец.
– Я ещё вернусь, Фабрицио.
***
Искать Верде то ещё удовольствие, хотя найти его не так уж и сложно, а вот встретиться лично – это надо постараться. Поэтому на один из множества адресов приходит письмо с непонятным на первый взгляд посланием:
Фиолетовый:
"Веселящий газ – это весело. Может, повторим, ты и я? С."
Зеленый:
"Лаборатория мне дорога как память. Адрес: ****. Время: ***. В."
Я откидываюсь на спинку стула и вздыхаю, прикрывая глаза. Адрес есть, времени у меня достаточно, но вот чувство, что ждет меня какая-то неожиданность от Верде, не покидает. Впрочем, неудивительно, я же по идее официально и с концами померла лет десять назад, а тут выплываю, когда Луче умерла и начались какие-то шевеления в мире.
— Он согласился? — Глава ИНАН, Диана, ставит передо мной чашку чая, неодобрительно поджимая губы. Да, видок у меня оставляет желать лучшего, кошмары мучают не переставая, и полноценный сон без сновидений мне может обеспечить только молоток и дощечка, древний метод наркоза.
— Да, — вдыхаю запах мелиссы, — ответил.
— Скалл, — Диана вздыхает. — Мы все прекрасно понимаем, но все же... не переусердствуй со своим энтузиазмом.
— Диана, — качаю головой. — У меня крыша протекает, какой энтузиазм? Я прекрасно знаю, что я сумасшедшая самоубийца-псих. Пока я это на показ не выставляю, то за нормальную меня ещё считают. И то, знаешь ли, кажется, только пока.
Спецотряд знал о моём поле. Впрочем, когда узнали, не слишком удивились. Как сказал Рой: "Была бы ты девчонкой да в нормальном теле ещё ладно, а так дитё дитём с боевым раскрасом на всё лицо. Малыш."
— У всех свои тараканы, знаешь ли.
— По мне Вендекаре плачет, знаешь? Туда как раз психов ссылают, которые опасны, но в хозяйстве пригодиться могут.
— Порой ты бываешь такой дурой, Скалл, хоть и являешься прекрасным командиром. Мы всегда будем на твоей стороне, подруга, и мы искренне желаем тебе найти своё место в этом чертовом мире, и знаешь, мы будем за твоей спиной, даже если ты станешь психом и вступишь в Варию. И да, ты никогда не думала, что именно среди таких же отморозков и больных на голову тебе и место, чтобы быть сорвиголовой, озабоченной на защите всех и вся, и полным психом с отсутствием инстинкта самосохранения?
— О чем ты? — я недоуменно моргнула.
— Пусть ты и полный псих, Скалл, но пока ты себя контролируешь и на людей не бросаешься, то не всё ли равно? И да, сумасшедший и ебнутый на голову – это Скалл, а вот Сара… тот ещё вопрос.
— Это ты сейчас про раздвоение личности мне намекнула?
— Кто знает, но знаешь, всё самое плохое с тобой случилось в образе Скалла, а как давно ты выходила из образа? Может, стоит снять этот костюм? Ты же актёр, Скалл, клоун, играющий на сцене.
И действительно.
Кто такой Скалл? Неунывающий придурок-каскадёр, у которого на общем фоне потерь поехала крыша, а кто такая Сара? Сара – женщина, что разделила жизнь на задворках сознания Скалла, потерявшая всё, но ещё имеющая надежду.
Сара, Сара, Сара...
Как давно ты не улыбалась простой, не нарисованной яркой фиолетовой помадой улыбкой?
Вся наша жизнь – игра, но пора бы уже снять с себя маску, вернувшись к реальной роли. Но не сейчас. Сейчас слишком рано.
***
— Ну надо же, кто к нам явился, — едкие слова Верде заставили меня внутренне поморщиться.
В заброшенном заводе, где ученый назначил встречу, было неуютно, но стоит признать, что бежать и отстреливаться тут было очень удобно.
— Я тоже рад тебя видеть, Верде.
— Будь любезен, убери свою идиотскую улыбочку с лица, раздражаешь.
— Оу, характер скверный, не женат.
— Закрой свой рот. Если пришел мне тут клоунаду устраивать, то у меня есть много других интересных дел помимо надоедливого недалекого придурка. Как говорит наш общий знакомый, время – деньги. Не заставляй меня брать с него пример, Скалл, — ребёнок с зелеными волосами, торчащими в разные стороны, и круглыми очками явно был настроен как минимум недружелюбно.
Что в общем-то не удивительно, учитывая то, что в своё время я им нервы помотала, и они искали меня по всему миру.
Стоит признать, что время не сделало характер Верде легче, уж скорее и так испортило учёного, доведя гения до состояния убеждённого мизантропа. Я всё же за товарищами по цеху приглядывала и прекрасно знала, что учёного пытались прижать за эти годы все, кому не лень, даже Вонгола отметилась.
Впрочем, Верде не был бы гением, если бы не послал всех и вся. Некоторые свои разработки он, конечно, продает, да и оружие клепает на заказ, но сам факт того, что личные встречи – это очень редкое явление, говорит за себя.
А ещё он имеет репутацию отморозка, который не прочь разобрать на эксперименты по пробиркам своих незадачливых клиентов. Правда или нет, но из-за своего сволочного характера у него крайне редко бывают гости, да и сам он не рвется в социум.
— Мне нужна твоя помощь как понимающего человека.
— Да неужели? — усмешка. — А ни пойти бы тебе, Скалл, нахрен? Меня, знаешь ли, все это время терзает вопрос, почему бы мне не сдать тебя Реборну с Колонелло или Лар, она будет очень даже рада, а может Фонгу?
— У меня есть предположение как снять Проклятие Аркобалено.
Верде напрягся.
— Не интересует. Боюсь, ты не сможешь предложить что-то дельное. Зря ты пришёл.
— Стой, Верде!
Дневник. Потрепанный, потертый, считай часть души с моими мыслями и чувствами, исследованиями, заметками.
Почти личные мемуары.
Почти вся жизнь.
Дневник прокатился по полу, собирая пыль. Скептически посмотрев на книжку, Верде поднял её с пола и быстро просмотрел там, где лежали закладки. Тишина давила, напряжение нарастало, вдавливая в пол, упав на плечи.
Серые глаза за стеклами очков обжигали, резали и взвешивали.
— Глупо.
Глупая улыбка наползла на лицо, и я развела руками в извиняющемся жесте, пожимая плечами и скрывая дрожь.
— Знаю.
— Идиотка.
— Ты знаешь?..
— Пошли, — я подошла к ученому, мрачно зыркая из-под челки. — Ты расскажешь мне. Всё.
— Могу поплакаться в рубашку, — хмыкнула, доставая из кармана сигареты и щелкая зажигалкой. — Давно узнал?
— Избавь меня от такой чести. После посещения главы цирка, где ты работала.
— И ты раскопал?..
— Я гений.
— От скромности ты не умрёшь, Верде.
