Атлант

Как ни странно, победил Стержень. То есть, возвращаясь, я ясно ощущал два зова, разнонаправленных и достаточно сильных, чтобы в определенный момент мне предстояло решить, кому из них поддаться. Я положился на случай — и вот мне, пожалуйста. Стержень. Дескать, даже не думай увернуться от выбора, не жульничай, гражданин Вершитель, ты наворотил слишком много, чтобы иметь право на иллюзию, что от тебя что-то не зависит. Рана на стволе затянулась, но я все равно приложил к нему руку, как привык, а потом и вовсе уперся лбом: устал. Стержень утешающе загудел, благодаря, и кусочек моих воспоминаний встал на место: теперь я помнил, что смертью от руки Джуффина Угурбадо пытался заставить свое тело умереть не от анавуайны, но стоило ему очередной раз воскреснуть, как заклятие Отложенного возмездия вступало в силу. Теххи, впрочем, всё так же уехала в Кеттари, испугавшись, но зато эпидемия убила всего две тысячи человек. Против тех двадцати, которые я помнил — все равно много, но все-таки не пятая часть города. С этим можно было жить. За это можно было держаться, даже сейчас, когда я не представлял себе, как вернуться к Шурфу теперь. Придется, конечно, положиться на импровизацию и всё такое, но я знал, что если шагну сейчас к Нумминориху, преодолеть ту мучительную дистанцию из неловкости, тоски и благодарности одновременно мне будет с каждым часом всё труднее. Почти непосильно. Поэтому я сжал зубы и шагнул обратно: туда же, откуда ушел, и лунный свет ровно так же огладил спину, когда я привычно умостился на подоконнике, и едва слышно загудели страхующие чары — один раз я едва не навернулся отсюда в сад, и Шурф, утомившись переубеждать меня, просто накрыл проем сетью страховочного заклинания. Шурф, чья ярость и тоска приволокли меня обратно куда вернее, чем я мог бы попасть сюда сам, если бы доверился клубку безнадежно перепутанных эмоций. В полумраке кабинета его мантия казалась серо-голубой, а широкий кант с тяжелой, сложной вышивкой — темно-синим, почти черным. Он встал из-за стола медленно, словно собирался подойти к дикому зверю и опасался испугать. Приблизился почти вплотную, и меня неожиданно остро обдало жаром его тела. Не шарахнуться в сторону, с воплем кувыркнувшись из окна, потребовало всей моей выдержки. Не то чтобы её и без того было много, но сейчас и последние её капли иссякли, словно вода в песок. Я поймал себя на том, что всё ещё удерживаю активной магию Джуффинова зелья, не позволяющего узнать меня, пока я сам этого не хочу, и немедленно запаниковал: кого из нас двоих он сейчас видит? Макса, которого ждал со всей доступной ему силой и сосредоточенностью, как и обещал? Или привет из прошлого, чокнутого дикаря, таскавшего его не пойми куда, так ничего и не объяснившего и не появившегося за эти без малого двести лет ни разу? Резкая боль пронзила челюсть, и я заморгал, не понимая, откуда она взялась. Потом сообразил — в попытке сдержать иррациональную панику я так сильно стиснул зубы, что эмаль и десны жалобно взвыли. Я осторожно разжал словно бы сведенные судорогой челюсти, невольно вспомнив полу Шурфова лоохи, сунутого хозяином мне в рот, чтобы не откусил язык. Нет. Нет. Зелье мешает узнавать во мне кого-то другого, так что оставим дикаря в прошлом, где ему самое и место. Разбираться сейчас в хитросплетениях нашей взаимной истории я не в силах, но — клянусь всеми грешными вурдалаками и Магистрами под одеялом! — я не буду его бояться. Не боялся раньше и не собираюсь начинать теперь. И тем более я не стану бояться себя. Особенно здесь и сейчас, когда он молчит и смотрит на меня, замерев в ожидании. «Долго меня не было?» — понятия не имею, почему я решил вдруг воспользоваться Безмолвной речью. Просто сейчас она казалась более уместной — а может быть, я боялся, что голос позорно сорвется. «Полдюжины дней», — Шурф отозвался мгновенно, тоже мысленно, и мне стало иррационально жаль, что я не слышу его голоса. Нарочито ровного, глуховатого баритона. Я всё-таки спрыгнул — ладно, не очень ловко сполз — с подоконника, поняв, что меня снова начинает бить дрожь. Остановился почти вплотную, так, что тело, почувствовавшее тепло, едва не повело навстречу. Тяжело ткнулся лбом в отменно твердое плечо. «Устал», — выдохнул я в него же, — «можно я у тебя посплю?» Глаза, честно говоря, и правда закрывались. Его тяжелая ладонь вдруг накрыла мой затылок, одновременно словно успокаивая и вжимая в себя. Может быть, ему просто надо было прикоснуться самому, чтобы быть уверенным, что я вернулся. «Только не в кресле. И тебе придется смириться, что я тоже буду где-то рядом». «Я как-нибудь потерплю», — заверил я его и услышил короткий, почти беззвучный выдох. Смешок, коснувшийся виска теплым дыханием. Меня против воли пробрала дрожь. Я еще не успел ничего забыть, отдать кесарю кесарево, то есть Фангахре — все с ним произошедшее. Это было еще мое, несколько дней назад случившееся, и в прикосновении Шурфа мне мерещилась собственническая властность, которой там не было и быть не могло. Я помнил, как безмятежно спал рядом с ним, ощущая скупое сдержанное прикосновение — даже во сне он охранял меня, раздражающего непонятного дикаря... Не знаю, что из моих сумбурных мыслей он почувствовал. — Макс? — в долю секунды он напрягся, словно окаменел, хотя голос оставался спокойным. — Никаких возражений, ты наверняка вообще не спал эти шесть дней, — торопливо отозвался я. — Особенно если ты обнародуешь моё возвращение после того, как я проснусь. Думаю, Нумминорих не обидится. От тела рядом струился такой успокаивающий, ставший привычным жар, что я невольно смазал последнюю фразу зевком. — Договорились, — вторая рука обхватила меня за плечи, — фонари подождут. Кофе тоже потерпит до утра. — Какие фонари… — опешил я и потом вспомнил. — Блин, точно, фонарь же! Но почему во множественном числе? — Я посчитал, что один испепеленный фонарь — весьма ненадежная гарантия, поэтому тебе предстоит восстановить их на всей улице, а также придумать причину, по которой ты их внезапно невзлюбил, — невозмутимо пояснил Шурф, целеустремленно подталкивая меня к двери. — Полагаю, тянуть с этим не стоит, жители столицы не слишком любят пробираться к дому в темноте. Но это мы обсудим после того, как ты отдохнешь. Какая прелесть: привычный, родной, до боли знакомый Шурф. Невыносимый в своем идеальном занудстве, так и треснул бы, если бы не боялся отбить руку и нарваться на лекцию о недопустимости такого поведения. Как водится, второе куда страшнее первого. Дикарский царек во мне наконец затих, умостившись где-то рядом с Доперстом, в одном из темных закоулков души, куда я и сам предпочитаю лишний раз не заглядывать. А стихи… в конце концов, никуда они не денутся. Я обязательно процитирую ему вторую часть. Когда-нибудь потом.