наброски

Ларс нервно стучит пальцами по столу. Ларс мычит что-то невнятное, но напоминающее: «Не трогай меня». Ларс с ненавистью смотрит на иссохшийся букет в углу комнаты. У него всегда на все найдется свой взгляд. Стол стоит кривовато, опять пончики какие-то мятые, слишком долгий рабочий день — для него все в этом мире неправильно, вывернуто, и только он может указать на ошибку, а затем, с чувством выполненного долга, уйти на очередную дискотеку, которые отчего-то небесконечныеправильныеидеальныеисовсемнечастые. Сейчас Ларс смотрит на цветы и видит их. Они, когда-то переплетенные стеблями, превращаются в ломкие прутья, их любовь (или хотя бы её имитация) сморщенными лепестками отпадает от безжизненных тел. Ларс знает — ему нужно что-то новое, как букету глоток родниковой воды. Ларс знает — постоянство с ним не выживает, поэтому ищет слова, чтобы уйти, и цепляется взглядом за девушек на улице. Когда Сейди выходит из склада парня даже не коробит о мягкий взгляд, который осколком укора лезет на глаза. Только говорит треснутым голосом, словно хруст сухой ветки: — Нам пора расстаться. Это Сейди в сердце впилось стеклянным безразличием, лезвием спокойствия, а потом хлопок двери обрушился громом, сорвав ошметки бинтов с раны, которые девушка успела кое-как наложить за мгновение. Перечеркнуты вечера и фильмы, подарки и улыбки, она сама вычеркнута из жизни, выпала в вечную зиму, покрытую кроваво-красным снегом из гноящейся раны. Выброшен букет и везде холодно и пусто. Сейди начинает увядать. Ларс игнорирует все и всех, только помешивает ложкой чуть крепковатый дешевый кофе. Спустя неделю рана все еще на месте. Сейди смеётся — куда может пропасть эта дыра, набитая сухими цветами, пробившая ребра? Но где-то там, среди перегноя, что-то живое ещё осталось, что-то мелкое и глупое, но нужное, раз девушка не вырвала с корнем в одну тысячную ночи из вечной. Потому что Сейди уверена — она еще цветет любовью, а Ларс еще выцветет дикой привязанностью, станет чем-то другим, явным.

— Сэйди? Ты здесь? Надо поговорить.