Архивное чтиво

Штрих-пунктиром по венам с пометкой: резать здесь. Тонкой, чуть заметной полоской по голубым дорожкам на запястье. Ночь распускает свои длинные шелковистые кудри, и они тяжелый копной ниспадают на тонкие плечики. Ночь обворожительна, мила и обаятельна. И только сумасшедшие не поддаются ее чарам. Она убаюкивает, обласкивает, ублажает и отчаянно шарахается от желтоватого света, застывшего в окнах спальных многоэтажек. Ночь любит тех, кто мечтает с закрытыми глазами или тех, кто закусив зубами край подушки, отчаянно пялится на кусочек неба в запылённой форточке, и на дух не переносит того, кто отгораживается от неё за мнимой безопасностью шестидесятиваттной лампочки. Ночью отчаянно страдается и не менее отчаянно мечтается, и слезы ночью — самые искренние, а боль — самая сильная. Ночью никуда не деться от самого себя — назойливое подсознание ввинчивается в затылок и пилит-пилит-пилит, сводя с ума. Ночью от эмоций перехватывает дыхание, сводит ноющей болью солнечное сплетение и бросает в мелкую противную дрожь. И уже кажется, что утро никогда не настанет, не хватит сил дотянуть до рассвета. И отчаянно хочется, чтобы все это поскорее кончилось — отрубились бы все эмоции к чертям и страдать бы не пришлось. И как-то само, необдуманно, неосознанно, руки тянутся к лезвию. И ломаются, разбиваясь в прах, все обеты и обещания. Отчего-то кажется, что ночью все безнаказанно: все равно ведь никто не увидит и не поведает. Ночью неожиданно вся боль, концентрирующаяся в каждой клеточке тела, застывает, капсулируется, и хочется изжить из себя ее до капельки. И ведь даже иногда получается. Под заезженную песню в плеере, поставленном на самую низкую громкость. Всего лишь царапины, неглубокие, чуть красноватые. Штрих-пунктиром по нежной коже. А все оттого, оказывается, что ночь забирает человеческие души.