Круговорот жизни и смерти

Knyter deg til meg vever rot i rot over og under invere Ing © Wardruna — IngwaR

Хвитсерк прижег железом культю, пока Энрик только едва слышно стонал, растеряв и весь свой гонор, и свое достоинство, да и какое, к Ёрмунганду, могло быть достоинство у живого обрубка? Сигурд опустился на колени, прямо в натекшую лужу крови, и поднял к небу лицо, будто вымазанное яркой краской, а на деле — в крови. Он молился Одину. И почему-то полудикий вид его заставил Блайю поперхнуться воздухом. Нежданное возбуждение, тягучее и жаркое, как разогретая патока, обожгло её изнутри, и она неосознанно сжала бедра в попытке избавиться от этого ощущения, не нового для неё, но такого сейчас некстати. Она смотрела на губы мужа, измазанные в крови, немо шепчущие призывы его холодным богам, на прилипшие к его лбу и щекам волосы, и горло будто набило песком, раскаленным июльским солнцем. Блайя смотрела, и ей хотелось целовать мужа прямо сейчас, утоляя жажду вкусом чужой крови, теряясь в поцелуях. Ей хотелось стать ближе. «О, Господи…» Это было неправильно, это было греховно, но кто она теперь, если не языческая принцесса (не христианская, нет), во имя которой Сигурд Змееглазый только что превратил человека в беспомощный обрубок? Это было болезненно и сладко, и необычно, и именно об этом говорил её сон. Об освобождении. О сбрасывании оков, о свободе быть собой, возродившись из чужой крови и страдания. О желании, что приведет к рождению новой жизни там, где чьей-то жизни настал страшный конец. Сигурд поднялся на ноги, обвел взглядом толпу, получившую своё, и, развернувшись, спустился с помоста, прямой и гордый, хотя и уставший. Люди, наблюдавшие за казнью позади лобного места, расступились перед ним, пока он шел прочь, вытирая лицо ладонями. Пока не исчез из виду, направляясь домой. Через минуту-другую Блайя подобрала юбки и бросилась за ним в большой дом прежде, чем успела подумать, что же она делает. Что же она делает, Боже? Её муж вытирался влажными льняными тряпками, но оттереть засохшую кровь с лица было не так-то просто. На полу, там, где он прошел, остались кровавые отпечатки босых ног. Блайя замерла в дверях, не уверенная в его реакции на её появление. Может быть, он хочет побыть один? Сердце заходилось у неё в груди, а в горле пересохло, и она нервно вздохнула, а потом позвала мужа:  — Сигурд… Он обернулся, стягивая пропитанную кровью рубашку. Блайя увидела, как двигались мышцы его спины и плеч, и окончательно потеряла себя. Воздух обжигал ей легкие, когда она пыталась дышать.  — Блайя? — Сигурд приподнял брови, глядя на неё. Блайя была уверена, что он никогда не видел её такой. Она дернула за завязки своего зимнего плаща, и тяжелая ткань, отороченная мехом, упала на пол. К черту всё, что могут подумать другие. К черту вообще всё. Сигурд опалил её взглядом, с головы до ног. Глаза его потемнели, как море, бьющееся о скалы близ Каттегата. Потеки крови по-прежнему подсыхали на его лице, хотя, по большей части, у него получилось вытереть их с кожи. И Блайе очень, очень хотелось почувствовать эту кровь на вкус. Так хотелось, что перехватывало горло. Она провела языком по пересохшим губам, но слюна не смачивала раскаленное, как пепел пожарища, горло, и уж тем более — губы. Слюны просто не было.  — Иди сюда, — тихо сказал Сигурд, и она видела, как слегка расширились его зрачки. — Иди ко мне. Переступив через мешающуюся под ногами одежду, девушка шагнула к Сигурду, дрожа, пока не оказалась совсем рядом, и муж обхватил её за талию, увлек на себя и поцеловал. Блайя ахнула, врезавшись в его тело, но её выдох не был услышан, потому что выдохнула она Сигурду в рот. Змееглазый засмеялся, обрывая поцелуй, но лишь для того, чтобы прихватить воздуха и снова начать целовать Блайю, жадно и глубоко, и так долго, что легкие вот-вот грозились разорваться от нехватки дыхания. Блайя ощущала вкус крови на его губах, и ей было хорошо, так хорошо, что ей казалось, она сходит с ума, и этот соленый, железистый вкус чужой жизни опьянял её. Это был вкус расплаты, вкус чистого наслаждения, остающийся на языке. Колени ослабели, и если бы Сигурд не обнимал её, она бы сползла ему под ноги. Кажется, они оба сошли с ума. Кажется, этот вечер снес все границы, которые они себе поставили, и всю боль, которую они делили на двоих, обратив разрушающие эмоции в желание, хлещущее через край. Блайя вцепилась пальцами в плечи Сигурда, вонзая ногти в горячую кожу, и он застонал. Голова у неё шла кругом, Господи, не дай ей сгореть в этом пламени! Или нет, пусть все идет к Хель, пусть! Огонь пожирал её изнутри, как лесной пожар, он обжигал всё в груди, в животе. Она могла превратиться в пепел. А Сигурд крепче прижимал её к себе, вслепую сражался с завязками на её зимнем платье, где-то там, на спине, а Блайя нетерпеливо царапала ногтями его лопатки, спустилась к плавному прогибу поясницы, до края его некогда белых штанов, пропитавшихся кровью Энрика. Её ладони скользнули к его животу, добрались до завязок на штанах. Сигурд покрывал поцелуями её губы, подбородок и шею, прикусывая кожу и зализывая место укусов языком, и Блайя всхлипывала, стонала и шептала что-то на своем родном языке, не понимая, что она говорит. Каким богам молится здесь и сейчас, пока муж стягивал её платье с плеч, и мурашки бежали по голой спине, а он прижимался губами к её ключице. Горячей ладонью он прошелся по её спине вниз, заставляя её выгнуться навстречу, другой рукой прихватил её затылок, припал ртом к бьющейся жилке на её шее, вновь возвратился к губам. Блайя была готова поклясться — он слышал, как ополоумевше бьется её сердце. Он даже чувствовал это, и он вновь вернулся к её платью, нетерпеливо дергая его вниз, отчего материя опасно затрещала. Её сердце было готово выпрыгнуть ему в ладони.  — Подожди… — Блайя чуть отстранилась, очень остро ощущая пространство, образовавшееся между ними. — Платье порвешь… я лучше сама. Одежда с шорохом упала на пол: её платье и его штаны, которые теперь можно было только сжечь. Сигурд подхватил жену, заставляя её обнять его ногами, и от соприкосновения обнаженных тел Блайя вскрикнула, зарылась ладонью в волосы мужа, оттягивая пряди. Запрокинув голову назад, Сигурд позволил ей прильнуть поцелуем к его горлу, там, где двигался кадык, и с его губ сорвалось шипение, тихое и почти змеиное. Он понес её к застеленной мехами кровати, придерживая за бедра, прижимая к себе, и Блайя могла чувствовать, как сильно он хочет её. «Господи, Господи, пожалуйста…»  — Пожалуйста… — выдохнула она куда-то ему между ухом и шеей, щекоча его кожу дыханием, и Сигурд засмеялся. Она слышала его смех, низкий и хриплый от возбуждения, а в следующий миг Сигурд упал вместе с ней на постель и Блайя оказалась придавленной его телом. Они замерли на мгновение, тяжело дыша и глядя друг другу в глаза. Лицо Сигурда было в чужой крови, и её вкус въедался в губы, как отрава. Сигурд опирался о кровать одной рукой, второй удерживая жену за талию, заставляя прогнуться в пояснице, чтобы стать ещё ближе. Между ними всё еще было слишком много воздуха, слишком. Слишком много пространства. «Я хочу тебя», — думала Блайя, не отрывая взгляда от его лица. От капли пота, скользящей по виску на щеку и к самому подбородку. От его палёных от желания глаз. Она, как никогда, отчетливо видела каждую трещинку на его покрасневших губах, и тонула, тонула в бушующем море собственных эмоций, порожденных контрастом жизни и смерти. Хеймнар был смертью, чей-то смертью, пусть и не физической, но сейчас, в их постели, они собирались воспевать жизнь. И этот контраст выбивал Блайю за край, лишая последних разумных мыслей. Она потянула Сигурда на себя, цепляясь пальцами за его спину, скользя ладонями от плеч к лопаткам. Выгнулась навстречу, оплетая его ногами ещё сильнее. Он был так близко, что его жаркое дыхание обжигало кожу. «Яхочутебя, яхочутебя, яхочутебя…» — безостановочно стучало у Блайи в висках. Навязчивая, непрерывная мысль. Такая навязчивая, что ей хотелось замотать головой, выкинуть её, опустошить разум. Оставить только возбуждение, тяжело бьющееся в ней, вспыхивающее снова и снова. Девушка не сдержала стона, задыхаясь от жара, охватывающего её полностью. Сигурд закусил губу на миг, затем склонился к Блайе, жадно целуя, и одним движением вошел в неё. Блайю пробило горячей волной от макушки до низа живота, и эта волна была такой силы, что в голове совсем помутилось. Она подалась к мужу, подстраиваясь под его ритм, впиваясь ногтями в его сильную спину и царапая кожу. Добавляя алых полос к его и без того исписанному засохшими подтеками крови телу. Целитель был прав: это было больно, будто в самый первый раз, как тогда, в их брачную ночь, но и сладко. Сигурд разорвал поцелуй, прижался лбом к её лбу, и Блайя обхватила его лицо ладонями, глядя ему прямо в глаза. Она видела, как проступили на радужке очертания змея, которого победил когда-то его дед. И это было так красиво, так потрясающе, восхитительно красиво, как и он сам, и черты его лица, которые она знала наизусть, что горло у неё сдавило, но ненадолго, потому что ритм их движений снова изменился, и с каждым толчком Сигурда в ней Блайя всё больше теряла сосредоточенность. Они балансировали на грани нежности и почти-грубости, раскачиваясь между двумя крайностями, и ей это нравилось до такой степени, что её пробирало дрожью до самых пальцев на ногах. Сигурд до алых отметин на коже сжимал её бедра, заставляя всхлипывать и впиваться зубами в его плечо, и тут же возвращался к первоначальному плавному ритму, отчего Блайе хотелось заплакать от переполнявших её эмоций. От того, как медленно он двигался в ней, стараясь не причинять боли, но всё равно срывался, входя в неё так резко, что Блайя вскрикивала, запрокидывая голову. Подстраивалась под мужа. Растворялась в собственных чувствах. Блайя сцеловывала испарину с лица мужа, ощущая, как солоноватый вкус пота мешается на её языке со вкусом крови, заново напоминая, что их ребенок был отмщен, за его смерть наступила расплата. И всё, что они могли сейчас сделать — любить друг друга, как никогда раньше. Доказывать друг другу свою любовь снова и снова, которая была не только в их уважении друг к другу, но и желании, в сочетании страсти и нежности, возрождающих из любого пепла. Жизнь и смерть, и одно без другого не существует. Блайя вцепилась одной рукой в меха, запуская другую в волосы Сигурда. Ей хотелось оттянуть момент, когда муж кончит в неё и продлить острое удовольствие, которое она испытывала от его прикосновений. От того, как его руки оглаживали её талию, как он целовал её в шею, оставляя метки. От его дыхания, обжигающего плечо, когда он утыкался в него губами. От ощущения влажной, покрытой каплями пота кожи под её прикосновениями, когда она слепо водила ладонями по его спине, ощущая крепкие мышцы. Сигурд шептал ей на ухо что-то на своем языке, явно не слишком приличное, а Блайя не могла разобрать его слова, но сходила с ума от звуков его голоса, охрипшего и низкого. Отвечать она могла только стонами. А потом и вовсе не смогла, содрогаясь от наслаждения: её вынесло волной эмоций, всплеском почти обжигающего удовольствия, сопряженного с болью, и ей показалось, что мир вокруг исчез, мир просто схлопнулся, и остались только они. Вдвоем. Вместе. Сигурд нашел её ладонь, стиснул крепко, и его долгий стон прозвучал куда-то ей в шею, и последние движения в ней заставили Блайю кусать губы. Боже, как же ей хорошо… Так, что хочется плакать. Сигурд скатился на постель рядом с ней, притягивая её к груди, заправляя ей за ухо влажную прядь волос, прилипшую к щеке. Испарина выступила у него на висках и на лбу. Блайя, потянувшись, провела кончиком языка по линии его челюсти.  — Как ты? — спросил Сигурд, едва ему удалось восстановить дыхание. Вместо ответа Блайя поцеловала его в плечо. Ей казалось, что в постели они провели вечность, хотя вряд ли прошло больше получаса.  — Ты весь в крови, — пробормотала она, глядя на мужа сквозь полуопущенные ресницы.  — Ты не дала мне умыться. — Он улыбнулся. И, слушая его звучный, музыкальный смех, Блайя думала, что, возможно, драккары Харальда Прекрасноволосого не прибудут в Каттегат никогда, и всё обойдется. * * * После скорого умывания в холодном, почти покрывшемся корочкой льда озере (почему-то Сигурд иногда любил уходить умываться в лес) и возвращения в теплый, натопленный дом, Сигурд быстро уснул. Его усталость можно было понять, но Блайе не спалось. Дождавшись, пока дыхание мужа станет ровным и тихим, Блайя выбралась из-под мехов, натянула свежую рубаху и обулась, набросила на плечи плащ. Ей не хотелось покидать Сигурда, обнимавшего её, такого сильного и очень теплого, и пахнувшего уже не чужой смертью, но только им самим, однако она чувствовала, что должна отправиться к прорицателю. Блайя не верила в слова этого старого, вечно одетого в черное слепца, но знала, что Сигурд верит, а, значит, возможно, лишь возможно, пророчества для него сбываются. Или он сам действует так, чтобы они сбывались. Можно было сколько угодно веровать в Божью волю, но разве могла она работать для язычников? У них были свои законы и свои правила, и действовали они только для них. Как мог Бог помочь им, если они не веровали в него, и дорога к Царствию Его была для них закрыта? Эта мысль причиняла боль, потому что Блайе хотелось бы, чтобы Сигурд всегда был с ней. Всегда. Плотнее закутавшись в плащ, Блайя прошла через весь город, к хижине, где жил старый сейдмад. Каттегат спал, и никто не видел жену конунга, тенью пробиравшуюся по улицам и прячущую лицо в меховой ворот своей верхней одежды. Прорицатель жил почти на окраине: старый отшельник, большую часть времени прячущийся в своем ветхом жилище. Многие хирдманны Сигурда высмеивали старика за его женоподобный внешний вид, старые одежды и изуродованное лицо, но никогда бы не осмелились расхохотаться ему в глаза. И, хотя за его спиной они шутили, что в его предсказания будут верить разве что бабы, каждый из них хоть раз да навещал слепца. И, конечно, они об этом никому не говорили. Сейдмад не спал, как и всегда. Блайя сомневалась, нуждался ли он во сне вообще.  — Входи, дроттнинг. — Слепец не обернулся, когда она появилась в дверях. — Что привело тебя ко мне? Он пугал Блайю всегда, с тех пор, как она увидела его впервые: высокий и худой, закутанный в темное рубище и прячущий под капюшоном свое уродливое лицо. Родился ли он таким или пожертвовал своей внешностью ради магической силы? Какую цену он заплатил, чтобы стать тем, кто он есть? Её учили, что ведовство — это грех, связь с темными силами приведет прямо в Ад, но полюбуйтесь, вот она, дроттнинг Каттегата и жена конунга Змееглазого, сидит в хижине прорицателя, где сильно и терпко пахнет травами! Разве это не странный поворот судьбы? Ещё какой! Блайя чувствовала, будто окончательно теряет свою христианскую душу, но, возможно, это было и к лучшему, иначе после смерти ей пришлось бы разделиться с Сигурдом, а представить свое существование в загробном мире без него она не могла. И если Сигурд не хочет последовать за ней к божественному свету, значит, она пойдет за ним во тьму. Там ей, ненавидящей отца и желавшей смерти Энрику Одноглазому, самое место. Туда ей и дорога.  — Мой муж. — Она прочистила горло, опускаясь, как принято, на колени напротив сейдмада.  — Твой муж. — Черные губы слепого растянулись в ухмылке. — Я говорил Рагнару Лодброку, что его сын женится на принцессе, и мое предсказание сбылось. Что ты хочешь узнать о Сигурде Змееглазом, дроттнинг? Ты можешь задать свой вопрос, но это не значит, что я отвечу. Он повел носом, как хищное животное, и Блайя едва нашла в себе силы, чтобы спросить:  — Какова будет судьба моего мужа? Погибнет ли он от руки Харальда Прекрасноволосого? Сморщенная рука прорицателя схватила её за запястье. Он поднес ладонь Блайи к лицу и понюхал. Она едва сдержалась, чтобы не закричать и не вывернуться. Затем старец отпустил её, выудил откуда-то холщовый мешочек, встряхнул его несколько раз и выложил перед собой округлую гальку, обкатанную морем. Блайя увидела на них вырезанные руны, и узнала их — Хагалаз, Турисаз и Ингуз.  — Забавно, что ты не спрашиваешь о себе, дроттнинг, — произнес он. — Ты потеряла ребенка, и это едва не разрушило тебя. Но летом ты родишь конунгу двоих детей, зачатых в смерти и крови. Материнство я вижу. Ингуз говорит мне об этом. Что касается сына Рагнара Лодброка, — старик убрал руны в мешок, вновь цепко схватил Блайю за руку. — Конунг будет жить, пока ваш младший сын не будет готов подхватить его знамя. Но это не значит, что ему не будут желать смерти. Больше я ничего тебе не скажу, дроттнинг. Возвращайся к своему мужу и скажи ему, что ты зачала детей.  — Откуда ты знаешь? — Она и сама понимала, что задает глупый вопрос, но не могла не спросить. Откуда он мог знать то, что она и сама узнает лишь через месяц или два? Сейдмад зашелся хриплым, каркающим смехом.  — Боги говорят со мной, дроттнинг. И с тобой тоже, даже если ты в это не веришь. — Он выпустил её руку. — Тебе был дан знак. Отвар целителей можешь больше не пить. Ты здорова. Блайя вышла из его хижины на негнущихся ногах, и, хотя ночь была промозглой и ветреной, она шла до дома, не обращая внимания на холод, кусавший её за щеки. Прорицатель мог посмеяться над ней, как всегда. То-то он забавлялся, наверное, когда христианская принцесса пришла просить у него ответов! Он мог солгать. Но что-то в глубине её души говорило, что нет, он не лжет. Сейдмаду нет причины насмехаться над ней. По крайней мере, не больше, чем над другими. Прежде, чем войти в дом, Блайя умылась чистым снегом, предварительно подержав его в замерзших ладонях. Три года жизни в Каттегате примирили её с холодными зимами, и она больше не боялась, что первая же простуда убьет её. Умывание немного привело её в чувство, хотя, вспоминая слова слепого, она всё ещё не понимала, верила ли она ему. В доме было тепло, и муж спал, разметавшись на кровати. Блайя привычно стянула через голову рубаху, юркнула к нему под бок, и Сигурд, даже не проснувшись, сгреб её в охапку, зарываясь лицом в её длинные темные волосы. Блайя задумчиво положила руку на живот, прислушиваясь к себе. Она понимала — ещё рано, и так глупо думать, что она уже носит ребенка. Двоих, если верить прорицателю. Но как ей хотелось, чтобы он был прав! Чтобы это действительно было её будущим, а не ложью, сочиненной сейдмадом, чтобы отделаться от глупой дроттнинг. Инстинкт пока что упрямо молчал, но Блайя всё равно гладила живот и думала о своем сне, так странно совпавшем со словами слепца. Будто он мог видеть её сон вместе с ней… А ещё почему-то она верила прорицателю, когда он говорил, что Сигурд умрет, когда его младший сын будет готов подхватить его знамя. И, хотя старик выразился весьма туманно, Блайя почувствовала, какая тяжесть упала с её души. В конце концов, у них не было ещё ни одного сына. Зато у них ещё было время. Кто знает, когда родится их младший? Разве что, Бог. И, быть может, драккары Харальда Прекрасноволосого уже поглотило холодное и суровое море? * * * Но, разумеется, они прибыли. Драккары норвегов появились на горизонте на рассвете, через несколько часов после того, как Блайя забылась некрепким сном, а проснулась она, когда Сигурд уже облачился в тунику и цеплял на пояс верный топор, не раз выручавший его в сражениях. Блайя села, придерживая на груди покрывало, сонно поморгала, фокусируя взгляд на муже.  — Что случилось? — спросила она.  — Норвеги, любовь моя. — Он быстро подошел к ней и поцеловал, обхватив её затылок ладонью. — Я отправляюсь на доки.  — Нет! — вырвалось у Блайи прежде, чем она успела прикусить язык. Ночью предсказание сейдмада казалось почти что правдой, но, что если он солгал, этот полоумный старик? Что, если воинов Каттегата и дружин ярлов-союзников не хватит, чтобы защитить город, и Харальд решится напасть? Что, если среди датских вассалов её мужа притаился предатель? — Я должен, — спокойно ответил Сигурд, прижимаясь лбом к её лбу. — Это мой город и мои люди, и я буду защищать их, даже если Харальд окажется самоубийцей и захочет развязать битву. Я думаю, этого не случится, но... — Он присел на постель, склонился к самому её уху: — если Харальд нападет во время его пребывания здесь, если он будет побеждать, я хочу, чтобы ты бежала в лес. Садись на лошадь и скачи, пока конь не падет под тобой. Я хочу, чтобы ты не оглядывалась назад. Ты поняла меня, Блайя? Он говорил очень тихо и серьезно, и Блайю до самых костей пробрала дрожь. Ещё никогда в Каттегате она не чувствовала себя такой беззащитной, такой одинокой. Сигурд всегда был рядом, и даже если уходил в рейд, она чувствовала сердцем, что он вернется. Она верила, что пройдет время, и он сойдет с драккара на берег, чтобы обнять её, и северный ветер будет трепать его волосы. Он и сам пах ветром, как и сейчас. Ветром и морем, и лесом, и этот запах въелся в его кожу. Блайя сглотнула, чувствуя, как слезы подступают к глазам. Она не хотела и не могла поверить, что судьба разлучит её с Сигурдом, и пророчество слепца не сбудется. Она обняла мужа так крепко, как только могла, и, ощутив ответное объятие, стиснула зубы, чтобы не разреветься. Потом Блайя отстранилась и осторожно прикоснулась ладонями к щекам Сигурда, не позволяя ему отвернуться.  — Ты вернешься, — произнесла она. — Я знаю это так же, как знаю, что люблю тебя, и что ты — истинный конунг Дании. Ты вернешься, и я заставлю тебя проглотить твою просьбу о побеге, потому что я никуда не уйду без тебя. Если понадобится, я встану в битве рядом с тобой. Ты знаешь, что я сумею.  — Знаю. — Сигурд улыбнулся. — Вчера ты держалась, как настоящая дева щита, жена моя. И, несмотря на владеющие ей эмоции, Блайя почувствовала, как теплеет у неё в груди от этих слов. И ей было не важно, что она сидит перед ним, полностью одетым и при оружии, практически обнаженной, и какой контраст это составляет сейчас. И как, наверное, смешно слышать от полуголой девицы обещание выйти на поле боя. Ей было важно, чтобы муж её услышал.  — Только твой гнев давал мне сил не отвести глаз. — Она смотрела прямо в его глаза, и в утреннем свете, льющемся в дом, ей было так четко видно, что глаза у него не совсем зеленые, а сине-зеленые, как море, и прозрачные, словно вода у мелководья. Разумеется, она это знала, но сейчас будто заново осознавала их красоту, стремилась запомнить навсегда. Вырезать в памяти черты его лица, уже не такие мягкие, как три года назад, но любимые до боли. Блайя дотронулась большим пальцем до его щеки, под глазом, где притаилось изображение Ёрмунганда. Великого Змея, опоясавшего землю. — Я чувствовала тебя, Сигурд. И я не оставлю тебя. Слышишь меня? Не оставлю. Блайе хотелось рассказать ему, что сейдмад предсказал ему долгую жизнь. Хотелось взять его руку, положить на живот и признаться, что, возможно, только возможно, она носит ребенка. Если верить провидцу. Но его реакцию она тоже предвидела, и поэтому промолчала. Она расскажет ему о своем посещении слепца, но лишь когда он вернется в дом, отправив Харальда восвояси, в Нордвегр. Где Прекрасноволосому и место. А может, расскажет позже. У них будет время. Сигурд потянулся и вновь поцеловал Блайю, мимолетно скользнул языком по её губам.  — Не переживай, жена. — Он щелкнул её по носу, как маленькую девочку, но её это не обидело. — Полагаю, Харальд не захочет лезть в битву. По крайней мере, сегодня. Он ушел, а Блайя не находила себе места. Желудок её скручивало от страха и нервов, и она ходила из угла в угол, пугая своей бледностью снующих туда-сюда рабынь. Наконец, она накинула плащ на теплое платье и вышла из большого дома, поспешила к докам. Блайя знала, что муж не похвалит её, если заметит на берегу, а её здравый смысл подсказывал, что Харальд не настолько глуп, чтобы устраивать резню сейчас. Но она бы не простила себя, если бы отсиделась в доме. У пристани столпилось множество людей, и все они смотрели на приближающиеся с моря драккары. Их было с десяток, и вместе они представляли собой грозного противника, идущего под парусами и флагами Харальда Прекрасноволосого. Блайя нащупала за поясом кинжал, который всегда носила с собой. Успокоения он не принес, но она была уверена, что сможет защищать себя до последнего, сможет пробиться к мужу, если… Если. Корабли выглядели, как приближающиеся к Каттегату водяные драконы. Северный ветер, бивший в паруса, позволял воинам не сидеть на веслах. Блайя знала, что на берегу, впереди всех, стоят Сигурд, Хвитсерк и Гундар, ярл Хедебю. Сигурд Змееглазый никогда не боялся выступить вперед и никогда не прятался за своими воинами. Блайя подобралась ближе без труда: даны расступались перед своей дроттнинг, даже если им приходилось толкаться локтями ради этого. Но потом она уперлась в дружины, состоявшие из воинов её мужа и славян Хвитсерка, и ей пришлось остановиться.  — Госпожа. — Сквозь ряды воинов к ней пробился Хаакен. — Дальше вам не пройти, конунг запретил подпускать женщин. — Но, заметив, что у Блайи дрогнули губы, он едва заметно повел головой вправо, указывая, откуда она сможет наблюдать за происходящим без проблем, и, возможно, даже слышать. Драккар, на котором плыл сам конунг Нордвегр, причалил первым, и Харальд спрыгнул в воду. Расплескивая ледяные волны, он вышел на берег.  — Приветствую тебя, конунг Харальд. — Сигурд выступил вперед. — Надеюсь, ты явился в Каттегат с более мирными намерениями, чем недавно — твой вассал, Энрик Одноглазый? Тонкие губы Прекрасноволосого тронула усмешка. Разумеется, он знал о нападении, но по его лицу невозможно было понять, что он ожидал увидеть по прибытию. Был ли он разочарован? Был ли готов к возможному поражению?  — Я слышал, что Энрик отплыл из Нордвегр, но его первоначальным планом был рейд на побережья Нормандии. Если он изменил свои намерения и попытался предать меня и нарушить мой приказ, напав на твои владения, Сигурд Змееглазый, я не знал об этом. Ветер трепал волосы Змееглазого и бил его противнику в самую спину. Сигурд вскинул брови и скрестил руки на груди. Обмануть его конунгу Нордвегр не удалось, и об этом знал не только сам Харальд, но и остальные. Знали все, кто слышал их разговор. Никто не сомневался, что Харальд Прекрасноволосый лжет, но, покуда он не собирался нападать — пусть. Дело было не в его лжи, а в том, что никто ему не верил.  — Твой вассал сообщил, что ты направляешься в Каттегат, чтобы объявить себя конунгом Дании. Правда, до своего проигрыша, он даже недолго находился на троне в моем городе, но зато теперь его ноги не смогут достать до земли, даже если его на этот трон посадят насильно. — Сигурд кивнул двум своим воинам, и они вынесли вперед огромное корыто для свиней, в котором копошилось… что-то. Кто-то. Блайе, с её места так близко к мужу, но совсем сбоку, была видна только рыжая голова, и девушка плотно сжала губы. Разумеется, это был Энрик Одноглазый, кто же ещё? Она видела, что лицо Харальда окаменело, однако он быстро взял себя в руки. Он отвел глаза от обрубка, некогда бывшего одним из его военачальников, и вновь встретился взглядом с Сигурдом.  — В другое время я бы потребовал от тебя ответа за казнь моего вассала, Сигурд Змееглазый, конунг Дании, — произнес он звучно. — Однако, учитывая, что Энрик напал на твои земли, пока ты был в отъезде…  — Я могу подтвердить это, — кивнул ярл Гундар. — Когда драккары Энрика Одноглазого причалили к берегам Каттегата, конунг Змееглазый находился в Хедебю, вместе со своей дружиной.  — Воинов, охранявших Каттегат, Энрик застал врасплох в ночи, — коротко пояснил Сигурд. Харальд склонил голову набок, будто прислушиваясь к его словам, хотя его нарочитые жесты, опять же, не могли никого обмануть. Блайя сжала руку на рукоятке своего небольшого кинжала. Хотя атмосфера вовсе не была похожа на приближающуюся к ссоре, она боялась, что Прекрасноволосому вот-вот изменят выдержка и характер. Он вряд ли мог долго терпеть превосходство юнца на добрых десять лет младше его самого, даже если этот юнец — сын знаменитого Рагнара Лодброка.  — Да, — Харальд согласился. — Именно поэтому я признаю, что твой приговор Энрику Одноглазому был справедливым. Что касается цели моего прибытия, то я хотел предложить твоим воинам — и, разумеется, тебе самому, — присоединиться к моему рейду мимо берегов Франкии к завоеванию новых земель. Я прибыл исключительно с мирными намерениями. Сигурд едва заметно усмехнулся. От рыбаков он знал, что головы драконов норвеги сняли, только подплыв к докам Каттегата на опасно близкое расстояние и, очевидно, осознав, что затея Энрика провалилась. Кивнув своим хирдманнам, чтобы они унесли, что осталось от Одноглазого (рыжебородый был без сознания и явно доживал последние дни), он протянул руку Харальду Прекрасноволосому:  — Думаю, твое предложение мы сможем обсудить в доме. Возьми с собой своих самых доверенных воинов, остальные пусть остаются на драккарах. Сейчас, как ты мог заметить, у меня гостит мой брат Хвитсерк со своей дружиной, а также несколько датских ярлов с воинами, и места в большом доме, как и в городе, не так уж и много. Но мы разделим с тобой нашу пищу и поговорим о делах, если ты захочешь. Блайя слышала в голосе мужа ненавязчивое, но очень четкое предупреждение. Конунг Нордвегр мог мечтать напасть на город в ночи, однако Сигурд ясно дал ему понять, что воинов в Каттегате больше, чем достаточно, и риск может быть весьма не оправдан. И, судя по всему, Харальд понял его предупреждение, потому что окрикнул своих норманнов, и они принялись сворачивать паруса и вытаскивать драккары на песок. Блайя могла видеть, как расслабились плечи Сигурда, и немного успокоилась сама. Даже если Прекрасноволосый вынашивает план мести за казнь Энрика, осуществлять он будет его не здесь и не сейчас. Не теперь, когда число дружинников Хвитсерка и датских ярлов, пришедших на помощь Сигурду, вполне равнялось числу его собственных воинов. Она развернулась и поспешила домой, пробираясь сквозь толпу. Ей было необходимо оказаться в большом доме раньше мужа, чтобы он не догадался, куда она ходила. Блайя улыбнулась. Её Сигурд не был бы рад, если бы узнал, что она была на пристани. У него были свои секреты, но почему бы, в таком случае, и у неё не быть её собственным тайнам? И одну из них Блайя собиралась раскрыть ему через месяц.