Песочная бабочка

«А вот хрен тебе, спать не буду!» — упрямо говорил сам себе Штефан, изо всех сил пытаясь не уснуть. Тело, налившееся усталостью, молило об отдыхе, а он думал о Марко, о том, как ему хочется подольше побыть с ним — в его объятиях, в этой реальности. Чувствовать несмелые прикосновения к губам, векам, подбородку, ощущать, как друг гладит его плечи и шею. Эти осторожные ласки не шли ни в какое сравнение с прикосновениями мегеры. Те были пыткой, а эти — наслаждением, которое хотелось испытывать снова и снова… Штефан понимал — если заснёт сейчас, его разбудят санитары. И потащат на новые пытки, которые продлятся до тех пор, пока он не вырубится. Да, он был виновен. В том, что бил током Марко, бросил его без защиты, насмехался над ним, когда они были ещё детьми, разочаровал родителей, не помог сестре, обманул Олли, влюбив его в себя… да, он был виновен. Но наказание за эти прегрешения продолжалось уже слишком долго. — Родной мой, ты спишь? — едва слышно выдохнул Марко. Он не пошевелился. — Ну хорошо… тогда я, пожалуй… Кровать скрипнула — друг поднялся, опираясь на неё. А в следующее мгновение его дыхание обожгло щёку, и тонкие губы прижались к губам Штефана. Это было так неожиданно и странно, что тот похолодел от испуга. «Что ты делаешь? — хотелось ему закричать. — Чем ты думаешь? Сейчас откроется дверь, войдёт Роберт, увидит всё это и тогда…» Марко дотронулся кончиком языка до его нижней губы и отстранился, не делая никаких попыток углубить поцелуй. А потом наклонился вперёд и прошептал: — Я только посмотрю, Штеф… Только посмотрю, в этом нет вреда. Осторожно, будто притрагиваясь к святыне, он приподнял его майку, открывая живот и грудь, и коснулся сердца. Штефан коротко вздохнул — ладонь была прохладной, — но не стал просить убрать руку, ведь Марко действовал так бережно… — Моя беззащитная пичужка, — он произнёс это с такой отчаянной нежностью, что его хотелось расцеловать, — я люблю тебя. Люблю, люблю… Едва ощутимое прикосновение подушечек пальцев к соскам было невообразимо приятным, но когда Марко внезапно больно сжал их и оттянул, жадно выдохнув: «Боже…» — Штефан едва не застонал. Он обожал, когда его ласкали так — со смесью нежности и грубости. И друг, словно зная это, принялся медленно поглаживать и массировать ареолы, будто подготавливая чувствительную кожу к укусам… Сдерживаться становилось всё труднее с каждой секундой. Жар растекался по всему телу, мало-помалу концентрируясь в низу живота, но Штефану хотелось большего. Больше этого горячего дыхания, этих чутких пальцев, этих прикосновений, каждое из которых отзывалось внутри сладкой дрожью. Он сжимал губы, тихо постанывая, когда Марко выводил пальцами замысловатые узоры на его животе, спускался ниже и гладил бёдра — и снова поднимался к животу. Возбуждение туманило разум, распаляя кровь, и ждать, пока друг догадается, что надо делать и где ласкать, было невыносимо. — Коснись меня… — тяжело прохрипел Штефан, раздвигая ноги. Он не знал, сколько так продержится, сон брал своё, но он хотел, чтобы до друга наконец дошло. — Возьми меня, чёрт тебя дери… — Ты и сам прекрасно можешь отодрать меня, раз уж проснулся… — прошептал Марко, накрывая ладонью его пах. Штефан приоткрыл глаза — и обмер. Друг стоял над кроватью с ножом в руке и смущённо улыбался, словно говоря: «Не бойся, всё идёт так, как надо». — Марко… — пролепетал Штефан, с трудом пытаясь закрыться ослабевшими руками, — что… что ты... — Ты слишком много знаешь, прости, — Марко вздохнул. — Я люблю тебя. Боль пронзила живот одновременно с тем мгновением, когда друг впился в его губы страстным поцелуем. Штефан взвыл, запрокидывая голову — и увидел звёздное небо вместо потолка и равнодушную луну среди облаков. А потом перед глазами замелькали огромные чёрные бабочки, бабочки, бабочки… — Штефан, проснись! Проснись! Кто-то отвесил ему хлёсткую пощёчину — и он вскрикнул… просыпаясь. Перед глазами возникло бледное и перепуганное лицо Марко. Что, опять?! — Что такое? — встревоженно спрашивал друг. — Где болит? Штефан простонал в ответ что-то невнятное. Когда сердце прекратило бешено скакать в груди, а щека заныла от удара, он прикрыл глаза и понял, что всё это было просто сном. Правда, низ живота по-прежнему саднил так, как будто туда и в самом деле всадили нож. Он прижал ладонь к больному месту, готовясь почувствовать кровь, но ничего не было — кроме маленького шрамика, оставшегося ещё с детства (неудачно упал на камень). Чёрт возьми! Песочник и раньше играл с ним, но в этот раз, кажется, ему почти удалось выиграть. Штефану было страшно как никогда. От одного воспоминания о Марко, который, нежно улыбаясь, заносил над ним нож, кровь стыла в жилах. — Что, вот тут? — Марко осторожно положил ладонь ему на живот. От этого немного полегчало, и Штефан вновь открыл глаза. — Не надо… — едва слышно попросил он. Собственный голос казался каким-то жалким. — Не трогай… Мелькнула мысль — во сне Марко точно так же склонялся к нему и гладил. А может, это очередной сон? А может, Марко — вовсе не Марко, а Песочник? И стоит только снова закрыть глаза, как он вырвет ему кишки к чёртовой матери? — Успокойся, пожалуйста, успокойся, — в голосе друга слышались теплота и нежность, отчего Штефана буквально начало трясти, — всё будет хорошо. Это был просто сон, и… — Я сказал — не трогай! — рявкнул он так грозно, что Марко отскочил и втянул голову в плечи. — Уйди! Убирайся! — Ладно, только не ори… — забормотал он, отступая к кровати. Как раз в этот момент дверь открылась, и появился Роберт. Он окинул палату недовольным взглядом и сердито бросил Марко: — Я же сказал тебе не будить его. — Я сам проснулся, — Штефан попытался встать, но измученное тело наотрез отказалось подчиняться, поэтому он смог только немного приподнять голову. Апостол перевёл на него глаза, потом снова взглянул на раскрасневшегося, растрёпанного и перепуганного Марко — и процедил: — Даже не хочу знать, что тут было. «Да ты бы и не поверил», — подумал Штефан. Краем глаза он увидел, что Марко тяжело опустился на кровать и закрыл лицо руками. Ему стало немного стыдно, что он его обидел, но разве он был в этом виноват? * * * «Это я виноват... — с горечью думал Марко, сидя на кровати. Чтобы Штефан не видел его лица, он опустил голову и закрылся руками. — Выдумал же, лезть с поцелуями в тот самый момент, когда ему нужен отдых и полный покой! Как будто он и без меня недостаточно настрадался за эти два дня!» Эти два дня. Марко с содроганием вспоминал их. В первый день, проснувшись ночью в полном одиночестве, он так и не смог сомкнуть глаз до утра. Потом явились санитары, осмотрели его, отвязали от кровати и принесли еду. Он сел за стол, бросил взгляд на пустую кровать напротив — и отбросил ложку. Без Штефана даже есть не хотелось, ведь то и дело всплывали воспоминания, как они делили еду, когда Шметтерлинг давала им порции только на одного, или как возлюбленный украдкой перекладывал ему в тарелку куски получше, когда думал, что он этого не видит. Как краснел, видя, что Марко смотрит на него... но в тот день пришлось смотреть на пустое место за столом и квадратики, выцарапанные на стене над кроватью Штефана. Раньше Марко не обращал на них особого внимания — но тогда почему-то заинтересовался и подошёл поближе. «Какая-то схема или таблица, — подумал он. — А может, игра в «морской бой» — некоторые квадраты перечёркнуты крестиками, как будто это корабли. Миноносец, крейсер, что там ещё, рыбацкая лодка? Ранен, ранен, утонул... Глупая игра. И зачем её на стене рисовать?» Неожиданно он увидел в самом первом квадратике букву «О» — и понял. Это был календарь. Квадраты, организованные в линию по семь, в четыре строки — дни. Какие-то из них были отмечены крестами (выходные, а может, эксперименты), а в каких-то были выцарапаны буквы. «„П.Э“ — размышлял про себя Марко, водя пальцем по стене, — „первый эксперимент“? Скорее всего. „О“ — это „Олли“, „Г“ — „голод“, а „М“… Марко? Он отметил день моего рождения?» Он поискал «Ш» — но этой буквы не было ни в одном квадрате. Собственный день рождения для Штефана перестал существовать. Естественно, кто бы стал поздравлять «детоубийцу» и желать ему счастья и здоровья? Даже если он был всего лишь одиноким ребёнком. От этой мысли Марко стало так горько и тоскливо, что он упал на кровать и уткнулся носом в жёсткую подушку. От неё пахло дешёвым мылом, спиртом и лекарствами, и почему-то представлялось, как Штефан рыдает после очередного издевательства, прижав её к груди. Теперь его опять увели — и неизвестно, вернут ли обратно. А ведь он так и не успел сказать ему, что любит… Второй день прошёл ещё хуже. После кошмарных сновидений, в которых он прижимал израненного возлюбленного к себе, а вокруг толпились бледные призраки с картин Мунка и скорбно качали головами, Марко встал разбитым и измученным. Почти весь день он пролежал в кровати Штефана, уставившись на календарь и не чувствуя ничего, кроме усталости. Он был бы даже рад, если бы перед ним появился Песочник и засыпал ему глаза. Забвение казалось благостным избавлением от всего на свете, лучшим подарком, который могла преподнести ему судьба. Он слишком устал. Почему-то вспоминались бабочки в коробках. Отец восхищался своей коллекцией, а маленький Марко смотрел на хрупких красавиц, пробитых толстой иглой, и думал о том, что никто в целом мире не сможет понять, что пережили эти бедные создания. В последние секунды своей короткой жизни они, должно быть, в ужасе метались по морилке, пытаясь улететь от смерти и не понимая, чем же они заслужили такие мучения. Однажды он поделился этими мыслями с папой, но тот только рассмеялся, сказав: «Это — не люди, Марко, и за них незачем так переживать». Вот так, холодно и цинично: не люди. Совсем как они со Штефаном сейчас. Их можно оставить без пищи и воды, избить ни за что, разлучить. И никто не вступится и не поможет, ведь они всего лишь бабочки… глупые бабочки, влюбившиеся друг в друга. И от этого Марко становилось так больно, что он зажимал зубами уголок подушки и тихо выл. А потом любимого привели. И Марко лёг к нему, прижался, обнял, а после, заметив, что он уснул… не смог устоять и поцеловал его. И безумная страсть заглушила все доводы разума. «Я только посмотрю, — тихо говорил он, задирая его майку. — Я только посмотрю, Штефан, в этом нет вреда…» В ту минуту Марко казалось, что именно так он и сделает. А уже в следующую он, забыв о собственных обещаниях, ласкал обнажённую грудь любимого. И уже мечтал, как будет целовать его живот, медленно опускаясь ниже. Но едва только он наклонился к нему, как Штефан дёрнулся и завопил, будто его режут. А открыв глаза, с ужасом отшатнулся и приказал Марко убираться. Тот ругал себя последними словами. «Зачем вообще нужно было лезть к нему? — сердито думал он. — Неужели нельзя было спокойно полежать на кровати зубами к стенке эти два часа? Зачем нужно было гладить его, раздевать, целовать в губы? Зачем… Затем, что я хочу его… Чёрт, да я просто с ума схожу рядом с этим мужчиной!» Штефан был безумно красив — Марко заметил это уже давно. Эти пухлые губы, нежные веки, прелестный подбородок, горячая шея, сильные руки, мягкий живот… всё это хотелось ласкать и гладить. И целовать… целовать, присасывая и прикусывая кожу, целовать, пока не вспухнут губы, целовать, лаская каждый сантиметр языком. Собственное тело казалось Марко слишком нелепым и неуклюжим. Он ненавидел себя за то, что не может стать лёгким и невидимым, чтобы лечь к возлюбленному, пока тот спит, осторожно раздеть его — и… Сколько раз он представлял это в своих фантазиях: обнажённый Штефан, распятый на кровати, тихо стонет, пылая от возбуждения. На лбу блестят бисеринки пота, чёлка прилипла к коже, глаза полузакрыты, а пунцовые от поцелуев губы шепчут что-то сладкое и соблазнительное. Ноги призывно раздвинуты, напряжённый член, увитый сетью вздувшихся вен, стоит столбом… И Марко обхватывает его четырьмя пальцами и начинает ласкать, медленно и нежно. — Ааах… — возлюбленный прогибается в пояснице, подаваясь вперёд. — Ещё… Как хорош, как нежен, как прекрасен был этот миг в воображении Марко. Он упивался им, смакуя до малейших подробностей — а потом едва не выл от разочарования, понимая, что это всего лишь глупая мечта глупой бабочки. Нужно было быть дураком, чтобы не понять, что Штефан боится его. И этих чувств. Иначе не стал бы отговариваться какими-то «возбуждающими препаратами». — Я выведу тебя из эксперимента. От холодного голоса Роберта Марко вздрогнул, как будто ему насыпали за шиворот льда. Он так замечтался, что совсем забыл о том, что санитар всё ещё здесь и осматривает Штефана. Встрепенувшись, Марко поднял голову и прислушался. — В каком смысле? — в голосе возлюбленного послышались нотки тревоги. — Ты истощён и измучен, поэтому не можешь спать хорошо, — сухо ответил Роберт. Он отошёл в сторону, записывая что-то в блокнот. — А мне нужен совершенно здоровый объект. Штефан бросил короткий взгляд на Марко, а потом ответил санитару — с едва уловимой дрожью: — Но разве не этого вы хотели добиться? Измучить меня, заставив испытать то же самое, что чувствовали те дети? Вот. Я измучен. Теперь что, убьёте? Марко застыл, пытаясь осознать весь ужас этих слов. Так вот что со Штефаном делали всё это время. Мучили и давили на психику, пытаясь вызвать чувство вины. Заставляли платить по неведомому счёту и искупать чужие грехи! — Я просто выведу тебя из своего эксперимента, — лицо Роберта было совершенно бесстрастным. — А жить тебе или умирать — решать не мне. С этими словами он покинул палату. Заскрипела дверь, загремели ключи. Штефан, шумно выдохнув, откинулся на подушку — и только тогда Марко почувствовал, как оцепенение потихоньку отпускает его. — Это правда? — тихо спросил он, глядя на дверь. — Они тебя истязают именно поэтому? — Угу, — безразлично буркнул Штефан, поворачиваясь на бок, к нему лицом. — Методика «перевоспитания особо опасных преступников». Так она её называет. Ублюдков и подонков превращают в добропорядочных членов общества. — И работает? — Как часы, — на лице любимого промелькнула нехорошая усмешка. — Кровожадные волки за считанные недели становятся беспомощными кроликами, а остальное делают заключённые — в тех тюрьмах, куда их возвращают. Мне ли не знать… — Но с тобой не сработало. — Но со мной не сработало, — эхом повторил Штефан. — Но странно другое — изначально Траум посчитал, что я болен психически, и поместил меня во второй блок, к «настоящим» сумасшедшим. Наверное, мои рассказы о Песочнике показались дикими даже дипломированному психиатру. — Урод… — прошипел Марко. — Лживый и лицемерный. Подумать только, целых три месяца я не мог его раскусить и доверял ему самые сокровенные тайны! Считал, что он и вправду мне поможет! — Не вини себя, — с теплотой произнёс любимый. — В его ловушку попался не ты один. Я тоже сначала думал, что он желает мне добра и верит в то, что я невиновен. Но после случая с Олли я увидел его истинное лицо… — «Случая с Олли», — недовольно процедил Марко. — Олли — та ещё мразь, и хорошо, что хотя бы от меня он получил по заслугам! — Он не мразь, — Штефан печально улыбнулся, и Марко почувствовал, как в нём начинает закипать ревность. — Знаешь, мне кажется, что он и не мог поступить по-другому. Ведь он был такой религиозный, а я — детоубица, и он не мог любить меня, зная, кто я такой. Вот и избавился от меня... Марко вскочил с кровати и рявкнул: — То есть теперь мы будем его оправдывать?! Подумаешь, он религиозный! И это даёт ему право быть скотиной? Штефан устало вздохнул. — В том, что я попал в первый блок, виноват прежде всего я сам. Ведь это я утаил от Олли всю правду о себе. А он просто... отреагировал. Так что если нужно на кого-то наезжать — ори на меня. — На тебя я ору и так! — Марко взбесил его равнодушный тон. В нём самом было столько ярости, что он чувствовал себя способным выбить дверь ногой, пролететь по всем этажам со скоростью света, найти накрашенную докторшу и оторвать ей голову. А потом ещё и Олли навалять. — Почему! Ты! Так! Спокоен! Твою мать! — А что мне делать? Начать бунтовать? Кидаться на санитаров с кулаками? Или, может, побег спланировать? Поверь мне, всё это я уже делал раньше, и это, — он поморщился, — плохо кончилось. Так что хватит с меня. Я ничего не собираюсь менять. — А-а-а-а! — Марко в мгновение ока подлетел к его кровати. — Ладно, ты сдался! А как быть мне? Мне что делать прикажешь, если тебя уведут? Навсегда! И мы с тобой больше никогда не увидимся! Что мне делать? — А что ты хочешь сделать? — спокойно спросил любимый. Этот простой вопрос обезоружил, и Марко застыл с приоткрытым ртом, не зная, что на него ответить. Точнее, ему было что сказать, вот только Штефан его ответ не оценил бы. — Ну вот. А теперь дай поспать. Он закрыл глаза и глубоко вздохнул. Марко горько скривился и отвернулся к окну. «Сломали… искалечили… — печально думал он, глядя куда-то в угол подоконника и не видя ничего, — бедный мой. Если бы только можно было выбраться отсюда, сбежать вместе с тобой в большой мир… С чужой внешностью, чужим прошлым, под чужими именами — всё равно! Я хочу научить тебя быть свободным. Жить без оглядки на санитаров и врачей, любить, не боясь, что тебя за это накажут… Если бы только можно было — я бы всё отдал…» В комнате на несколько секунд стало темнее — кажется, облако заслонило солнце. Марко моргнул — всё посветлело снова. «Хоть бы дождь, что ли… — мысли мало-помалу перешли к повседневным заботам и проблемам. — Кстати, какой сегодня день? Кажется, суббота. Значит, нас поведут мыться». Перед глазами возник образ улыбающегося Штефана с пушистыми чистыми волосами, и стало немного легче. За это можно перетерпеть совместное мытьё с психами. Улыбнувшись, Марко осторожно подошёл к спящему и потрепал за плечо. — М-м, что… — протянул тот, смешно морщась во сне. Марко тихо засмеялся и шепнул: — А сегодня суббота. Нас поведут купаться. А тебя не поведут, если ты не проснёшься. — Купаться… — Штефан приоткрыл глаза, потянулся, как довольный кот, и расплылся в улыбке, — это хорошо. Я о-очень люблю купаться… — И я… — выдохнул Марко, думая о том, что если бы ему посчастливилось мыться в одной душевой кабинке со своим любимым, он был бы не против остаться там навсегда. * * * Он был бы не против навсегда остаться в блаженном тепле душевой кабинки, выложенной жёлтым кафелем. Здесь приятно пахло мылом и чистотой, а ещё стояла такая невообразимая тишина, что ему казалось, будто он один в целом мире. В «статусе» ненавидимого всеми детоубийцы был один плюс — Штефана водили мыться последним, отдельно от остальных. И его это более чем устраивало — никто не галдел вокруг, не толкал, норовя вытеснить из-под душа, не пихал в лицо грязную тряпку. Можно было закрыть глаза, расслабившись под струями горячей воды, и не думать ни о чём. Пусть кабинки были невысокими — по плечи всего, — какое-никакое ощущение личного пространства и защищённости всё-таки создавалось. Именно за это Штефан и любил душевые. Пожалуй, это было единственное место в больнице, которое ему нравилось. Он с удовольствием тянул руки к смесителю и застывал так, позволяя воде течь по всему телу. Пена медленно сползала вниз по коже, а он, сладко жмурясь, представлял себя в ванной у себя дома. Боже, как давно это было! Кажется, все сокровища мира были ничтожны для него по сравнению с настоящей ванной с хорошей пеной. И хорошим гелем для душа. «Впрочем, от добра добра не ищут, — рассудил Штефан, открывая глаза и нашаривая мочалку. — Вода везде одинаковая, а когда она льётся из душа, это, в каком-то смысле, даже приятней. Как будто кто-то очень добрый гладит тебя…» Марко. Он усмехнулся своим мыслям. Неужели забыл, чем кончился сегодняшний «сон»? Впрочем, чёрт возьми, ему было так хорошо, когда друг ласкал его тело — даже несмотря на то, что случилось потом и что это было неправдой. А сейчас он сам хозяин своих фантазий, так почему бы не отпустить их на волю? Штефан подкрутил кран, делая воду холоднее. Вот так. Теперь это действительно похоже на прикосновения Марко. Прикрыв глаза, он живо представил, как его рука ложится на плечо, а потом друг склоняется к уху и тихо произносит: — Родной мой, можно я тебя вымою? Без слов он протягивает Марко мочалку, но тот вместо этого захватывает его кисть, а другой, намыленной, рукой приподнимает голову за подбородок и медленно скользит вниз, к груди, оставляя след из пены. — Ты должен быть чистым, — жадно шепчет Марко, обводя языком его ухо, а пальцами пощипывая сосок. Штефан откидывает голову назад, подставляя шею под ливень неистовых поцелуев. Он ещё не стонет — только рвано вздыхает, чувствуя, как друг кусает его кожу и больно сжимает кисть с бесполезной и ненужной мочалкой, — для меня… — Д-да… — выдыхает Штефан. Он не против. Марко играет со вторым соском, спускается по животу и дотрагивается кончиками пальцев до члена. Тот дёргается, чуть приподнимаясь — и Штефан тихо, почти беззвучно, вскрикивает. Друг обхватывает его член у основания, чуть стискивает… от этого прикосновения становится так хорошо, что хочется кричать… — Эй! — грубый голос выдернул мужчину из мира грёз. — Хватит там намываться, скотина! До ужина прикажешь торчать тут с тобой? Мысленно адресовав нетерпеливому санитару несколько крепких ругательств, он принялся намыливать мочалку. Вода уже не казалась такой приятной, а из душа хотелось уйти как можно быстрее. «Парадоксально, как всё может изменить один злобный придурок, — недовольно размышлял Штефан, пока его вели до палаты. — И так каждый раз…» От этой мысли стало противно. Так было пять лет — и продолжается до сих пор: санитары вмешиваются во всё, контролируют каждый его шаг, могут делать с ним, что угодно. Даже когда дело касается Марко, он не может открыться и проявить свои чувства, потому что боится, что апостолы узнают об этом. «А чего я боюсь? — зло подумал он. — Мне нечего терять! Всё, что у меня было, они уже отняли, кроме моей любви. Любви, о которой Марко никогда не узнает… если я не скажу ему…» Штефан улыбнулся — в груди словно зажглось маленькое солнце надежды. Да, он скажет обо всём Марко. И какая разница, что будет потом. А если мегера узнает, то пусть побесится как следует от того, что её покорный зверёк полюбил другого! Марко лежал головой к двери, читая какую-то книгу, и даже не обернулся, когда дверь открылась. Штефан посмотрел на него — похудевшего, с отросшими светлыми волосами, распушившимися после душа — и ощутил, как щемящая нежность подкатывает к горлу. Сейчас его друг, несмотря на щетину на щеках и тени под глазами, казался самым наивным и славным существом во всём мире. Неслышно приблизившись к кровати, он положил ладонь Марко на голову и ласково шепнул: — Хохолочек… торчит, как в детстве… — Не напугал, — в голосе друга слышалась усталость. — Я слышал, как ты вошёл. — Штефан с удовольствием зарылся ему в волосы обеими руками и принялся массажировать голову и гладить пальцами виски. — Ой… ой… — Марко, почти мурлыча от удовольствия, закрыл книгу, положил её рядом с собой и расслабленно выдохнул. — Какие нежности… С чего вдруг? — Мне нравятся твои волосы. Такие мягкие… — Штефан тихо рассмеялся, — а ещё этот хохолок. Помнишь, как тебе нравилось ходить растрёпанным? Тебе казалось, что ты так больше похож на индейца. — О-о-о… — печально протянул друг. — Да, я был тем ещё дурачком. Впрочем, и сейчас умнее не стал. Отец называл меня «Мотыльком» — наверное, потому, что у меня вообще нет мозгов. Если бы я был умным, я бы давно уже победил Песочника, и мы с тобой сейчас бы горя не знали! Он отстранился от его руки и сел на кровати. Только сейчас Штефан смог рассмотреть заглавие книжки: это был «Песочный человечек» — и рассердился. Какого дьявола именно сейчас Марко пришло в голову говорить о Песочнике? Лучше момента просто не найти, ничего не скажешь! — Решил искать ответы в детской сказке? — процедил он презрительно. Друг ответил колючим взглядом. — И найду, зря смеёшься! Давно надо было это сделать, если хочешь знать! — Он опустил голову и тихо добавил: — Знаешь, когда я уехал учиться, я полностью оборвал все связи с родителями. Даже звонить им перестал, кроме как по праздникам. Потому что… — он вздохнул, — понял, что сыт этой чёртовой историей по горло. Я хотел всё забыть, жить, как нормальный человек. Там, где меня не знают, там, где нет этого всего: реки, леса, этой луны, Песочника… После этих слов Штефан почувствовал, как всё внутри болезненно сжимается. — Забыть всё? — горько произнёс он. — Меня в том числе? На этот вопрос Марко не ответил, но по тому, как он покраснел и опустил глаза, можно было понять всё и так. — Я ещё долго не мог поверить, что всё кончено, — почти пролепетал он. — Бегал на обрыв, на речку, под иву, в лес — искал тебя. Я не мог поверить, что тебя больше нет… — А потом решил забыть, — ехидно подсказал Штефан. — Ты должен понять! — Марко вскинул голову: по его щекам катились слёзы. — Мне было больно вспоминать обо всём! Да, я знаю, ты скажешь, что я трус! Может быть! Я знаю, что ты не забывал о том, что случилось, даже под пытками, но я — не ты! Не такой смелый, не такой сильный! Я… — его голос сорвался, — просто Марко... Я слабак. Он умолк, остановив на нём жадный взгляд. Штефан понял — друг ждёт чего-то от него. Порицания, насмешки, издёвки, а может, сочувствия. Но не стал говорить ничего, и Марко обиженно отвернулся и продолжил рассказывать: — Моя жизнь начала рушиться год назад. Когда мы с Ингрид приняли окончательное решение жить вместе, она представила меня своей семье. А потом захотела познакомиться с моими родными. И мы… поехали в мой родной город. «Каков подвиг!» — Штефану хватило такта не говорить это вслух, хоть и очень хотелось. Чтобы отвлечься от бурлящего внутри гнева, он принялся ходить по комнате от стены к стене, уставившись в пол. — Я думал, что прошлое отпустит меня, — голос Марко дрожал. — Но не знал, что когда увижу своих родителей, меня захлестнёт злоба. Они… они… так старались быть милыми, так усердно делали вид, что любят меня и что всё хорошо... Вот только я знал, что всё это — ложь. В ту минуту, как я их увидел, я понял — я им больше не сын, а всего лишь живое напоминание о той ночи в лесу, когда они нашли меня рядом с шахтой. И о том, что им пришлось пережить после суда, на котором я стал защищать... — Марко всхлипнул, — тебя... Весь город после этого возненавидел их, а они возненавидели меня. И я тоже себя возненавидел. За то, что так и не смог ничем помочь тебе... тогда. Он замолчал, глотая слёзы и всхлипывая. Штефан протянул было руку, чтобы погладить Марко по голове, но тот встрепенулся и снова начал говорить: — Я отправился к твоему дому — не знаю, зачем… там ведь уже давно жили другие люди. Чужие. Я знал это и всё равно стоял у забора, как дурак, смотрел на дверь и ждал, когда она откроется, и ты выйдешь во двор. Кривая, горькая улыбка тронула его губы. — И дверь открылась. Но оттуда выбежали другие дети. Мальчик и девочка. От этого мне стало так больно, что я бросился прочь и побежал… — он болезненно скривился. — Не знаю, не помню, куда… Кажется, к обрыву. Я лежал там, рыдал и звал тебя... и в один миг мне даже показалось, что ты стоишь на берегу реки по колено в воде и смеёшься... вот только это была просто тень от облака. И когда я понял это, я вдруг осознал, каким же ничтожеством был всегда по сравнению с тобой. Ты — герой, а я... — Не говори так! — оборвал его Штефан. Но Марко лишь скривился и язвительно процедил: — Почему же? У тебя хватило смелости противостоять Песочнику и в детстве, и сейчас. Я даже будучи взрослым не смог дать ему отпор. — О чём это ты? Друг молчал где-то минуту, напряжённо глядя в пол, и наконец решился: — В тот же вечер я решил покончить с Песочным человеком раз и навсегда. Дождался, когда все в доме уснут, взял фонарь, захватил нож с кухни и отправился в лес, к той шахте. — Чего? — Штефан остановился, едва не врезавшись в кровать, и уставился на него, шокированный и ошарашенный. — Ночью? Ты… ты дурак? — Дурак, — спокойно согласился Марко. — Ведь я пошёл в новолуние. В лесу было темно, хоть глаз выколи — и я долго плутал в чаще, прежде чем вышел на ту поляну. А потом… — его лицо исказила злобная ухмылка, — я выдал себя, как последний кретин! Песочник заметил свет моего фонаря, юркнул в шахту и исчез в темноте. Я кинулся за ним, ударился головой о какой-то камень и потерял сознание. Провалялся на земле до утра... Ингрид меня чуть не убила. Хотя это было не самым страшным из того, что случилось потом... Он затих, опустив голову, и Штефан сел рядом с ним: — Что произошло? — мягко спросил он. — Твои родители... Марко замотал головой и забормотал какую-то невнятицу, из которой можно было понять только «Папа умер…». Не говоря ни слова, Штефан привлёк его к себе и крепко обнял. Друг положил голову ему на плечо и проговорил с горечью: — Я хотел отомстить Песочнику. За тебя. За нашу жизнь. За то счастье, что он у нас украл. И что я сделал? Что сделал? Ничего! — Не казни себя, — он погладил Марко по голове. — Ты и не должен был... — Должен... — друг глубоко вздохнул. — Потому что я... потому что ты мне нравился. Не как друг. Тогда, в двенадцать, я влюбился в тебя... Он нервно хохотнул, а Штефан почувствовал, как щёки начинают пылать, и ругнулся про себя: «Что за дерьмо! Не я ли воображал, как мы с ним трахаемся в душе? Чего это сейчас я веду себя, как девица?» — Предлагать тебе встречаться тогда я, конечно, не стал бы, — он нервно хохотнул. — Представь, как бы мы смотрелись в качестве влюблённой парочки. Ужас, да? Штефан фыркнул, оттолкнул Марко от себя и процедил со злобой и яростью: — Вот значит как... Неловко было, да? А что изменилось сейчас, в психушке, что ты вдруг начал меня соблазнять? Обнимаешь, целуешь, ласкаешь меня... Это у нас по любви — или просто секса очень хочется, а девчонок в округе нет? — Я не это имел в виду! — отчаянно выкрикнул Марко, протягивая к нему руки. На его щеках вновь начали расцветать пунцовые пятна. — Я хотел сказать другое! Эти слова разозлили Штефана: он хотел, чтобы момент его признания стал по-настоящему нежным, но у Марко как всегда хватило ума всё испортить! — Да, ты хотел сказать другое, — язвительно парировал он. — Ты всё время хочешь сказать что-то другое, Марко, а получается какая-то срань! Ну так давай, найди нужные слова и объясни мне, чего ты хочешь! Он вздохнул и опустил голову, положив трясущиеся руки на колени. Опять у него ничего не получилось. Хотел сказать об одном — в итоге всё привело совершенно к другому, и опять они с Марко поругались. Дерьмо! Да почему же у него не получается нормально сказать три простых слова: «я люблю тебя»? Почему? Почему? Он очнулся от нежного прикосновения. Это Марко, опустившийся перед кроватью на колени, осторожно взял его правую ладонь в свои. И Штефан понял, что говорить больше ничего не нужно — друг и так догадался обо всём, что сейчас творилось в его душе. — Я скажу... — В последних лучах заходящего солнца, освещающих палату, лицо Марко казалось каким-то необыкновенно нежным. — Я хочу стать твоим мотыльком... Видишь, я сижу рядом с тобой и не хочу улетать. Поймай меня, пожалуйста, поймай. Любуйся мной или обрывай мои крылышки — делай что хочешь. Только прикасайся ко мне, только смотри на меня... Я хочу принадлежать тебе и телом, и душой, а моё сердце... всегда билось только для тебя. Штефан осторожно взял Марко за подбородок самыми кончиками пальцев и притянул к поцелую. Пусть он не мог сказать ему, что любит, но мог показать это — и знал, что должен делать сейчас. Поцелуй получился едва ощутимым, словно прикосновение крыльев бабочки, но от него Штефану стало хорошо, как никогда. Тревоги и страхи, терзающие его пятнадцать лет, будто отступили — и стало блаженно легко и спокойно. Он улыбнулся в ответ на улыбку Марко и произнёс: — Я тебя… — но тот прижал палец к его губам и мягко шепнул: — Я знаю, родной… Штефан снова приник к его губам, на этот раз целуя их жадно и страстно. Чёрт возьми, думалось ему, мы же оба хотим этого, так зачем тратить время на ненужные разговоры? Он очертил языком контур прохладных нежных губ, обласкал их, и друг тихо застонал в ответ, открывая рот. Он стал податливым, словно воск, и это до безумия заводило. Штефан расстёгивал его рубашку, путаясь в пуговицах, и едва сдерживался, чтобы не разорвать майку под ней в клочья — от осознания того, что Марко сейчас целиком и полностью принадлежит ему, у него буквально срывало крышу. Но вот наконец рубашка полетела на пол. Друг отстранился и поднял руки, чтобы было легче снять с него майку, а потом потянулся было к одежде Штефана, но тот перехватил его кисть и тихо, но твёрдо приказал: — Ложись. Только не шуми, иначе нас засекут. Марко тихо засмеялся в ответ, расстелил разбросанные вещи на полу и медленно лёг на спину, стыдливо закрываясь руками и раздвигая колени. В его прищуренных глазах плясали чёртики, а дьявольская улыбка обещала незабываемые удовольствия. И Штефан понял — вот он, омут. Тот самый… Но он уже не боялся нырнуть в него с головой. — Я хочу быть распятым на тебе… — прошептал Штефан, разводя руки Марко в стороны и склоняясь к его шее. Друг порывисто вздохнул, когда он дотронулся до неё губами — и пролепетал: — Целуй… И он целовал. Ямочку под шеей, ключицы, нежные светло-кофейные соски, живот. Медленно и ласково, осторожно прикусывая кожу и зализывая места укусов. Он наслаждался этой белоснежной кожей, на которой не было ни ран, ни синяков, ни ожогов, упивался ощущением невинности, почти детской чистоты. Когда Штефан провёл пальцами по дорожке золотистых волос в низу живота почти до самого ремня штанов, Марко дёрнулся и едва слышно произнёс: — Ниже… Стянув с него штаны вместе с трусами, Музиоль отстранился, чтобы полюбоваться. Раньше у него ни с кем не было… вот так. Олли сам брал его, когда хотел, но никогда не покорялся и не лежал спокойно, оставаясь всё той же неуправляемой бурей, а Марко был тихой утренней волной, и именно это в нём больше всего нравилось. Сейчас он был похож на ангела, опьянённого вином греха: волосы, разметавшиеся вокруг головы, будто нимб, губы, вспухшие от горячих поцелуев, раскрасневшиеся щёки, судорожно вздымающаяся грудь, пальцы, стискивающие влажные от слюны соски… Грешный, но всё равно невинный — вот каким он был в эту минуту. Стоящий колом член красноречивее всяких стонов говорил о том, что Марко возбуждён до предела. И Штефан больше не собирался медлить: обхватив напряжённый орган пальцами, он нежно коснулся его губами и провёл языком от головки до основания. — О… боже! — вскрикнул Марко, содрогаясь всем телом. * * * — О… боже! — вскрикнул он, содрогаясь всем телом, когда почувствовал прикосновение тёплых губ любимого к своей возбуждённой плоти, и поспешно зажал себе рот. Марко знал, что не должен стонать и кричать, но это действительно было божественное, ни с чем не сравнимое ощущение. Никогда и никто не делал с ним ничего настолько постыдного — и настолько сладкого… Он, конечно, воображал, что всё произойдёт немного иначе, и надеялся, что сам займёт ведущее положение в их паре, но сейчас роль пассива нисколько его не волновала. Марко наслаждался восхитительным минетом и чувствовал себя буквально на седьмом небе от счастья. — А-ах… Штефан… — шептал он, ощущая прикосновения влажного языка к головке. Любимый как будто знал наперёд, что именно ему понравится, и делал всё именно так, как нужно. Целовал головку, проходился языком по всей длине, брал в рот — постепенно, понемногу захватывая всё больше… А он подвывал от удовольствия сквозь сжатые губы — санитары не должны были ничего услышать. Марко почти достиг пика, но Штефан внезапно отстранился и произнёс, снимая майку: — А теперь твоя очередь. Когда он лёг на пол и спустил с себя штаны и трусы, Марко на несколько секунд застыл. Штефан был прекраснее, чем в самых смелых его фантазиях. Пусть даже его кожа была испещрена неровными шрамами, пусть на ней пестрели следы от ожогов, он был великолепен, потому что до него можно было дотронуться, поцеловать, ощутить его теплоту и возбуждение. — Марко, давай же… — нетерпеливо произнёс возлюбленный. — Языком… Повторять дважды было не нужно — Марко и сам уже изнывал от желания дотронуться до его внушительного члена, истекающего смазкой. Он не знал, сможет ли взять его полностью, но всё равно несмело обхватил член пальцами и прикоснулся большим к головке, растирая по ней выступающую смазку. Ему хотелось доставить Штефану самое незабываемое удовольствие в награду за всё, что он сделал для него. Хотелось сделать его счастливым хотя бы на сегодня. — Да… — застонал любимый. — Так хорошо… Марко осмелел и принялся дарить ему те же ласки, которые минутой ранее получал сам — целовал и посасывал, гладил пальцами и языком. И едва не кончал, слушая страстные тихие стоны любимого. О, как они его возбуждали… А потом нарастающий жар в низу живота сменился слабой болью, а та — приятным облегчением… и экстазом. Наслаждение ослепило и оглушило Марко, и он почувствовал только, как сперма Штефана стекает по его кисти. Больше ему ничего не хотелось. Он плавал в бескрайнем океане любви и ничего не желал знать, кроме этого. — Марко… — этот тихий зов заставил его открыть глаза. Штефан лежал на разбросанной одежде, раскинув руки в стороны, такой счастливый, каким Марко не видел его никогда раньше. И оттого, что причиной этого счастья стал он, у него потеплело на душе. — Наконец-то, — выдохнул Марко, устраиваясь на плече любимого и обнимая его. — Наконец-то мы вместе. Теперь уже навсегда. И у нас будет всё. Он отдыхал — успокоенный и почти убеждённый в том, что у них всё ещё будет.