Песочная бабочка

— Эксперимент Милгрэма? Что это такое? Доктор, сидящий на стуле около своего пациента, слабо улыбнулся: — Это, видите ли, изучение подчинения. Есть два человека, которых условно называют «учитель» и «ученик». Ученика сажают в специальное кресло, а учитель задаёт ему различные вопросы. За каждый неправильный ответ он нажимает кнопку, и ученика бьёт током. При этом с каждым разом учитель обязан увеличивать напряжение. Но не волнуйтесь, на самом деле со стороны ученика это не что иное, как хорошо разыгранный спектакль, — добавил он, когда Марко нервно дёрнулся, — ток будет совсем слабый, и вам никто вреда не причинит. Всё, что вам нужно — изображать помешательство и как можно сильнее кричать. Учитель будет думать, что вам мучительно больно, и каждый раз ему придётся бороться с собой, решая — нажать или не нажать на нужную кнопку. Не хотел бы я оказаться на его месте, — философски заключил он. «Как-то всё слишком радужно», — подумал Марко, переводя глаза на потолок. Очнувшись сегодня утром в маленькой комнате намертво привязанным к кровати, он ждал совсем другого: пыток, истязаний, избиения. Ведь он же буйный, он убил Олли. Это было особенно ужасно. Поневоле вспомнились последние слова Песочника, которые он услышал перед тем, как темнота поглотила его: «Я ведь даже ничего не делал». И это была правда. Пусть Олли был лживым предателем — мысль о том, что он так легко сомкнул руки на его шее и без колебаний удушил, как цыплёнка, пугала до одури. Он стал убийцей, его руки в крови. Неужели он такой жестокий? — Доктор, — тихо произнёс Марко, опуская глаза, — я ведь убил Олли. Почему меня не пытают, как всех остальных? Врач нахмурился: — У нас здесь не пытают, а лечат, Марко. Запомните это. Не знаю, какими сказками вас напугали здешние сумасшедшие, но Средневековье здесь не процветает. Мы хорошо относимся к больным. А что касается последнего…  Олли Тукиайнен сейчас в очень тяжёлом состоянии, но жив. Если бы санитары успели раньше, возможно, всё было бы не так печально, но… А вот вам повезло, ведь если бы вы его убили, пришлось бы ставить вопрос о переводе вас в другую категорию пациентов. Но я не делаю выводов, не разобравшись в ситуации. Именно поэтому я и пришел к вам. Доктор многозначительно помолчал и, убедившись, что пациент не собирается ничего говорить, продолжил: — Так что сподвигло вас на такой поступок? Ведь вы казались мне достаточно спокойным и рациональным человеком. Тем не менее, я думаю, что причина должна была быть очень серьёзной. Не так ли? Марко шумно выдохнул, понимая, что пришла пора рассказывать всё до конца. — Он предал его. Понимаете, доктор, он предал Штефана. Он сам мне признался, что соврал, будто Штефан его насиловал. Они… любили друг друга, а потом… — голос неожиданно сорвался на крик, — он его предал! — Вы говорите о Штефане Музиоле? — Траум пожевал губами. — Да-да, помню этот случай. Все газеты стояли на ушах, когда семь лет назад к нам из тюрьмы перевели этого… кхм, пациента. Почему-то журналистам казалось, что пребывание в психиатрической клинике — это курорт, и первое, что мы должны сделать, как только к нам прибудет «живодёр» — разорвать его на куски. Они не понимали, что речь идёт о тяжелобольном человеке. Как душевно, так и физически. На нём живого места не было от побоев. — О боже… — в ужасе произнёс Марко. — Доктор, доктор! Послушайте меня! Штефан на самом деле невиновен! Всё это сделал Песочник! Это он убивал тех детей! Я был там, я видел всё! Это произошло в лесу, на поляне… и Штефан… он меня спас! Он просто взялся за нож, и полицейские… Суховатая рука легла поверх его неподвижной кисти, и он моментально замолк под строгим взглядом доктора. — Марко, — холодно произнёс Траум, сузив глаза, — а теперь будьте добры послушать меня. Штефан Музиоль виновен. Он — именно тот, кто совершил все эти преступления. Он жесток и склонен к насилию, и абсолютно не способен осознавать тяжесть собственной вины. Я лично работал с ним и сам убедился в этом. — Но… — Закончим разговор. Не думайте об этом. Вы — не он. Вас никто не будет мучить. Когда всё закончится, вы снова вернётесь во второй блок и продолжите лечение. И забудете обо всем, что я вам сказал. Вы слышите меня, Марко? Забудете. Марко почувствовал, как к глазам подступают слёзы, и отвернулся. — Я так и знал, — горько сказал он. — Мне казалось, что хоть вы поверите мне, но вы — такой же. Да я и сам бы себе не поверил, будь я на вашем месте. Но это — правда. Когда к вам привели невиновного человека, вы умыли руки. Ваше право. Но я прошу только об одном… Мужчина замолчал, пытаясь собраться с духом. Воздуха не хватало, слёзы душили, но он понимал — он должен спокойно и веско озвучить свою просьбу, чтобы она не выглядела капризом пятилетнего ребёнка. — Хотя бы позвольте мне побыть рядом с ним… — голос предательски забился и задрожал, срываясь на фальцет. — На… его… могиле… Последнее слово добило его окончательно. Он выгнулся на постели, натягивая вязки, стиснул кулаки и завыл, рыдая. Напряжение последних дней чудовищно сказалось на нём и наконец вырвалось наружу, сметая всё на своём пути. — Простите! Простите! — вопил он, уткнувшись в подушку. — Я не могу без него! У меня никого не осталось! Штефан… Штефа-ан! — Ну-ну-ну… — миролюбиво заговорил доктор, поглаживая его по руке. Почему-то Марко показалось, что во второй что-то блеснуло — кажется, шприц. — Всё будет нормально, всё в порядке, все хорошо. Музиоль жив, никто его не убивал. Если хотите встретиться с ним — я попытаюсь устроить это. Эта информация моментально отрезвила, и Марко почувствовал себя лучше, как будто болезненный гнойник, мучающий его, наконец-то прорвался. — Ш…Штефан жив? — пролепетал он, шмыгая носом. — Я могу встретиться с ним? Боже, боже… Доктор, вы просто святой, вы удивительный человек, я… Я готов на что угодно ради вас. Скажите, что от меня требуется? * * * — И что же от меня требуется? — он попытался вложить в эту фразу как можно больше яда. — Бить током какого-то неудачника, как только он неправильно ответит на вопрос? А с чего вы взяли, что я буду это делать? Шметтерлинг в ответ лишь ехидно улыбнулась. — Я знала, что ты именно так и ответишь, Деро. Ты у нас герой, а значит, непогрешим. И даже если я пригрожу, что тебя самого посадят на этот стул — ты не испугаешься. Но давай заключим мировое соглашение. Скажем так, сделку. Ты помогаешь мне в этом деле, а я обещаю тебе не мучить твоего прелестного друга, — Штефан усмехнулся в ответ, но мегера продолжала язвить. — Не пытайся меня одурачить, ты прекрасно знаешь, о ком мы говорим. Так вот, клянусь, что с его милой головки не упадёт ни волоска, если ты примешь участие в эксперименте… скажем так, на моей стороне. Но если ты откажешься, — она хищно облизала губы, — будь уверен, тебя не накажут. Ты просто будешь сидеть в этой комнате и смотреть, как Марко Сааресто проходит «инициацию». За спиной послышался смешок. Штефан был абсолютно уверен, что это Андреас. — Как это ужасно, когда тебя бьют ни за что, не правда ли? — притворно ласковым голоском произнесла Шметтерлинг. — А как думаешь, Гои, каково тебе будет смотреть на это, зная, что ты виноват? Как виноват, например, в том, что твою маму убили. Ведь подумать только — она воспитала монстра… Он до боли сжал губы, зная — стоит только шелохнуться, и выродки, стоящие за спиной, сломают ему руки. — Соглашайся, — медоточиво мурлыкала женщина, — мощность тока минимальная. По сравнению с тем, что ты испытал — так и вовсе щекотка. Разве жизнь Марко не стоит того, чтобы немного поступиться своими принципами, на которые здесь всё равно всем плевать? Штефан прекрасно понимал — она врёт. Уж скорее на голодающих детей Африки прольётся продуктовый ливень, чем Шметтерлинг будет проводить эксперимент, в котором никто не корчится в муках. Железная рука санитара сильно сдавила его запястье, и он застонал и процедил сквозь зубы: — Х-хорошо… Это только ради Марко. — Ну разумеется, — обворожительно улыбнулась мегера. — А вот как раз они и прибыли, посмотри сам. Штефан обернулся к окну и увидел, как в комнату с креслом завели человека в серой одежде. Большая часть его лица была закрыта белой медицинской маской. «Заразный, что ли?» — мелькнула мысль. Но подопытный не был похож на больного — он шёл уверенно, абсолютно не беспокоясь о том, что с ним сейчас будет. Он дал себя привязать, подсоединить электроды и выжидательно уставился в окно. «Вот идиот, — с презрением подумал Штефан, — как на процедуру пришёл!» — Давай, Деро, — он дёрнулся, когда услышал ехидный шёпот совсем близко. — Это твой звёздный час. Главное только немного потерпеть. * * * «Главное — потерпеть», — думал Марко, глядя в большое квадратное зеркало на стене. Эксперимент его не пугал, и все мысли были заняты только грядущей встречей со Штефаном. Когда это будет? Какой он? Узнает ли он его? Что произойдёт, когда они встретятся? Апостолы, пристегнувшие его к креслу, уже ушли. Когда дверь открылась, он повернул голову, ожидая увидеть их вновь, но в комнату вошли совершенно другие люди — уже знакомые ему блондин и лысый, а с ними — странный человек с кипой бумаг в руках. Видимо, «учитель». Он был бледен настолько, что казалось, будто его никогда не выпускали на солнечный свет. Иссиня-чёрные волосы торчали во все стороны, губы были плотно сжаты, будто человек боялся сболтнуть лишнего… и почему-то при виде него Марко стало как-то неспокойно на душе. Что-то до боли знакомое было в его сосредоточенном и серьёзном выражении лица. — Итак, ученик, — твёрдо начал мужчина, — начинаем наш эксперимент. Вам будут задаваться вопросы, на которые вы должны будете дать ответ в течение двух минут. Если вы ошибётесь или откажетесь отвечать, вас… — на секунду он смолк, сжав губы, но потом заставил себя говорить, — ударят током. Сила тока будет повышаться с каждым неправильным ответом, и вы вправе сообщить учителю, то есть мне, если будете испытывать… дискомфорт. Когда он поднял голову, Марко в секунду забыл, что ему говорили. Он не мог отделаться от ощущения, что где-то уже видел эти глаза. Коричнево-зелёные, глубокие, красивой миндалевидной формы, они будто смотрели в самую душу. Под этим взглядом Марко буквально слабел, становясь покорным и робким, и в то же время каким-то шестым чувством знал — этот человек не злой и не сделает ему ничего плохого. — Вы понимаете меня? — спросил «учитель». Он не кричал и не давил. Наоборот, в его голосе слышалось что-то похожее на обречённость — как будто он исповедовал заключённого перед казнью, всячески стараясь оттянуть роковой момент. — Да, я понял, — Марко даже кивнул, чтобы его слова звучали убедительнее. Если бы лицо не закрывала нелепая маска, он бы обязательно улыбнулся этому мужчине, чтобы показать, что всё нормально и нечего бояться. Блондин в белом костюме приблизился к «учителю», что-то шепнул ему на ухо и указал на место возле стола, около железного ящика со множеством кнопок и переключателей. Мужчина буркнул нечто вроде «угу» и отошёл от кресла. Эксперимент начался. — Первое задание. Уберите лишнее в ряду: вилка, ложка, нож, поляна. — Поляна, конечно, — сразу же ответил Марко, исподтишка продолжая наблюдать за учителем. — Это правильный ответ. Второй вопрос на то же самое. Слушайте внимательно. Бабочка, песок, мотылёк, муха. Задания были несложные, но мужчина определённо нервничал — читал преувеличенно спокойным тоном и дёргался, то и дело порываясь обернуться на застывших позади него санитаров. — Куб суммы двух чисел! — почти выкрикнул он, стискивая железную поверхность стола. Марко поморщился, припоминая. Нет, на этот вопрос ему точно не ответить. — Не знаю, — сказал он, и учитель вскинул на него глаза. В них отчётливо читался ужас. — Хорошо. А сумма кубов? — Не пропускать вопросы! — рявкнул блондин. Мужчина коротко кивнул и нажал на какую-то кнопку. Марко показалось, что его исподтишка хлестнули раскалённым прутом — удар тока неожиданно оказался довольно ощутимым. Он вспомнил, что вроде как должен кричать, но губы не разжимались. — Сумма кубов двух чисел, — прозвучал над ним голос. Марко затряс головой, пытаясь прийти в себя, и в этот самый момент учитель нажал на другую кнопку. Мышцы свело болезненной судорогой, так, что Марко даже подбросило на кресле. И первое, что он подумал, оправившись от шока: «Траум же сказал, что мне никто не навредит. А это…» — Вопрос номер тридцать, — громко произнёс учитель. Эксперимент продолжался. * * * Эксперимент продолжался. И глухие вопли, то и дело раздающиеся в помещении, заставляли Штефана содрогаться. Со стороны эта пытка выглядела ещё ужаснее, особенно для того, кто знал, что сейчас испытывает человек, бьющийся в конвульсиях на кресле. По лицу несчастного градом катились пот и слёзы, на маске отчётливо проступило мокрое пятно, побелевшие руки намертво вцепились в деревянные ручки, как в спасательный круг. Мужчина уже не кричал: «Прекратите!» — понял, что это бесполезно, после четвёртого особо сильного удара. С каждым разом Штефану всё труднее становилось подносить палец к кнопке, но он прекрасно помнил, как Андреас, склонившись к его уху, прошипел: — Остановишь эксперимент по собственной воле — твой Марко живым из блока не выйдет. «Прости, — думал он, глядя на дрожащего подопытного, — я делаю это ради него. Ничего личного». — Ааааа! — в очередной раз тело чудовищно выгнулось над креслом и обмякло, как только кнопка погасла. Штефан отвёл глаза. Его тошнило, и в груди горела острая, неприятная боль. Хотелось оказаться подальше отсюда. Где-нибудь, где угодно. Хоть в тёмной каморке, пропахшей дерьмом, хоть в ледяной ванне — но не здесь. Кем бы ни был этот человек — он не заслуживает такого. Особенно от его руки. — Не надо… пожалуйста… — услышал он тихий шёпот и обмер. Бедняга умолял. — Не хочу… остановите… Маска сорвалась с его уха подопытного, открывая лицо. Искусанные тонкие губы тряслись, по подбородку стекала слюна, и в распахнутых от ужаса глазах читался один вопрос: «За что?» Измученный, плачущий, напуганный — сейчас этот человек до боли напоминал Штефану его самого в те дни, когда он только попал в этот блок. «Он страдает по моей вине!» — вспыхнула мысль, и он снял палец с кнопки. Ему было плевать, что сделают санитары. Дальше эту пытку выносить не было сил. Медленно, будто во сне, Штефан сошёл с возвышения и приблизился к подопытному. Осторожно приподнял его голову, вытер мокрое лицо, убрал со лба слипшиеся светлые волосы. Тот слабо дернулся, попытавшись отстраниться, и он ласково погладил его по голове, успокаивающе шепча: — Всё будет хорошо, слышишь… — только сейчас обратив внимание на то, что глаза у подопытного были синие, будто речная вода. — Я больше не буду тебя мучить, обещаю. Бедняга в ответ посмотрел на него — доверчиво и наивно, будто ребёнок — и прильнул щекой к его руке, как будто она была спасением от всех бед. * * * «Ты и правда спасёшь меня?» — думал Марко, чувствуя, как осторожные, удивительно ласковые руки прикасаются к его голове. Судорожно вздрагивая, он прижался к своему мучителю и тихо произнёс: — Мне очень больно… — Ничего не бойся. Нас не убьют. Марко явственно расслышал страх в его голосе… и именно сейчас в памяти с потрясающей чёткостью всплыла картина жуткой ночи в лесу. Той, о которой он постоянно пытался забыть. Он вспомнил, как, чудом не сломав ноги и не рухнув в пропасть, они тогда выбрались на поверхность из шахты и спрятались от Песочника за кустами, потому что сил убегать больше не осталось. Вспомнил, как Штефан прижимал его к себе, дрожа, будто пойманный в ловушку кролик, и беспрестанно повторял: — Ничего не бойся, слышишь, ничего не бойся. Всё будет хорошо. Нас не убьют. Всё будет хорошо. Марко уже слышал свистящее дыхание чудовища и треск веток и готов был завопить во всё горло от страха — но Штеф был рядом, и он молчал ради него, мысленно внушая себе: «Всё будет хорошо. Нас не убьют». Вот и сейчас этот незнакомец шептал ему те же слова, пытаясь ободрить, хотя и сам боялся не меньше. И с каждой секундой Марко всё больше казалось, что с ним рядом друг. А если это действительно он? Марко вздрогнул от этой мысли. Чёрные волосы, карие глаза, та же манера серьёзно хмуриться… да неужели же… нет, не может этого быть. Это невообразимо, чтобы друг сидел сейчас здесь, обнимал его, утешал и успокаивал после того, как сам же бил током. Ни на что не надеясь, он выдохнул так тихо, чтобы только незнакомец смог его услышать: — Штефан? * * * — Штефан? Звук собственного имени заставил его вздрогнуть и отпрянуть от подопытного, как от огня. Мысли взметнулись в голове, будто стая птиц, и он запаниковал: «Как? Откуда? Кто? Почему?» Никто и никогда в этой больнице не звал его по имени. Для санитаров он был в лучшем случае «Эй, ты!», больные, когда он жил во втором блоке, предпочитали обходить его десятой дорогой и в разговоры не вступали, и даже Олли, который клялся, что любит его всем сердцем, назвал его «скотской лживой тварью». Именно это маленький псих орал ему в спину, когда его уводили в жуткое серое здание, чтобы больше никогда не выпустить. Его имя либо не произносили вслух, либо выплёвывали со злобой и ненавистью. За пятнадцать лет непреложной истиной стало то, что Штефан Музиоль — злодей и урод, недостойный дышать одним воздухом с людьми. И имя его — оскорбление. А странный дурачок с добрым и открытым лицом произнёс «Штефан» с такой… нежностью, как будто для него это слово было священно. И Штефана внезапно пронзила страшная догадка — только один человек мог назвать его так. Только тот, кто знал всё от начала до конца, только тот, кто помнил, что он невиновен. — Марко. Едва только последний звук этого имени сорвался с его губ, он взмолился: «Пожалуйста, пусть я ошибусь, пусть это будет не он! Пусть это будет не он! Кто угодно! Кто угодно из моей тюрьмы, те выродки, что насиловали меня с пятнадцати лет! Только не он!» Но когда слабая улыбка тронула губы подопытного, Штефан похолодел. — Я тебя узнал, — тихо произнёс пациент. — Ты жив. Штефан не мог говорить. Медленно, как оглушённый, он вытянул руку вперёд, ожидая, что сидящий перед ним мужчина превратится в солнечный свет и исчезнет — как было всегда, когда Марко являлся ему, — и он очнётся на этом же стуле, и санитары будут пытать его, а Шметтерлинг — усмехаться. Он ведь просто сошёл с ума от бесконечных издевательств. Такого не может быть. Но ладонь наткнулась на влажную от пота и солёных слёз кожу — и это было страшнее всего. — Марко… — выдавил из себя Штефан, пытаясь не разрыдаться. Он гладил его по щеке, не в силах поверить в то, что всё происходящее — не горячечный бред, и он на самом деле бил током своего лучшего друга. — Ну хватит, — раздался голос Шметтерлинг за спиной вместе со скрипом открывающейся двери. — Мне надоел этот цирк. Уберите этого и посадите на его место Гои. Живо! Штефан молниеносно отскочил и повернулся к мучителям лицом. Он успел увидеть злорадно ухмыляющуюся мегеру, двух санитаров, подступающих к нему, и растерянного Роберта, неподвижно застывшего у стены. А потом Андреас нажал на кнопку. Истошный вопль Марко перекрыл все звуки в комнате. И Штефан ринулся прямо к Шметтерлинг. Никого на свете он в этот момент не желал убить так сильно, как её. Ему хотелось швырнуть её на ледяной кафельный пол и молотить ногами, пока она не превратится в бесчувственный кусок кровавого мяса. Когда один из апостолов схватил его, он с невиданной для себя отчаянной силой хрястнул ему кулаком в нос. Послышался треск костей, и мужчина с воплем скорчился, закрывая ладонями лицо. Ещё двое бросились с разных сторон, Штефан попытался увернуться, но от мощного удара под дых потемнело в глазах. Он упал на колени, тяжело и натужно захрипел, и тут же кто-то врезал ему ногой в живот. — Штефан! — услышал он отчаянный крик. — Штефан, нет! Больше всего на свете хотелось обернуться и взглянуть на Марко, но перед глазами всё плыло, а тело разрывало от невыносимой боли, и всё, что Штефан мог сделать — пролепетать едва слышно: — Прости меня, Марко… Прости… Тьма затмила всё вокруг. Он не мог двигаться, говорить, видеть — только висел в бесконечной пустоте, и откуда-то со всех сторон слышался издевательский, язвительный хохот Песочника. * * * Хохот Песочника грохотал в холодном ночном воздухе, преследуя Марко по пятам. Мужчина нёсся через лес, не жалея ног, но он приближался, становясь всё громче и безжалостнее. Задыхаясь, Марко выскочил на поляну и упал на землю, закрыв голову руками и зажмурившись. Смех пронёсся над ним, как огромная птица, всколыхнул траву и улетел сквозь деревья куда-то в чащу, постепенно отдаляясь и рассыпаясь звенящим эхом. Когда он окончательно смолк, Марко поднялся, отряхивая колени и вытирая пот со лба — и тут тишину прорезал хрип. В центре поляны на ржавом железном стуле сидел Штефан — не ребёнок, взрослый. Он был одет в клоунский костюм: белый комбинезон с радужными помпонами, неправдоподобно большие туфли и остроконечный колпак. Кровь капала с подбородка на белоснежный накрахмаленный воротник, руки и ноги, скованные зубастыми железными застёжками, не шевелились. Друг дышал из последних сил, будто умирающий, но самое ужасное Марко увидел, когда он поднял голову. Его рот был рассечён от уха до уха, а разрезанные верхние веки булавками приколоты к бровям. На мучнисто-белых щеках, словно в насмешку, были нарисованы ярко-красные кружки — как раз в тон крови, что заливала нижнюю половину лица. Марко понимал, что должен броситься к нему, помочь, но стоял неподвижно и едва дышал от испуга. — Прости… — захрипел жуткий клоун. — Марко, прости меня… А из-за деревьев, злорадствуя в предвкушении победы, уже выходили куколки. Сжимая кухонные ножи, верёвки, щипцы и железные крючья, они медленно подступали к ним и выли, шипели и шептали на разные лады: — Отдай нам его… откажись… отдай, отдааай. Он наш, он один из нас… Марко проснулся от собственного крика и понял, что лежит в постели. Слава богу, не привязанный. На полу валялся скомканный пододеяльник, а подушка была сбита куда-то в угол — видимо, он очень сильно метался во сне. Приподнявшись на кровати, Марко принялся осматриваться. Палата была явно не его: гораздо меньше, на столе у окна лежала целая гора книг, а на противоположной стене вместо ярких вырезок из журналов, которые обычно клеил Олли, были неловкой рукой выцарапаны косые и корявые квадраты. А под ними на противоположной кровати неподвижно, будто мёртвый, лежал Штефан. Его рот не был разрезан, но друг и без этого выглядел ужасно. Рассечённая нижняя губа, синяки по всему лицу, запёкшаяся кровь на подбородке. — Господи… — только и смог сказать Марко. Перед глазами во всех красках возникла ужасная картина избиения, на которую он был вынужден смотреть, не отрываясь, и всё внутри сжалось от горечи. Штефан… он так пострадал из-за его глупости и доверчивости! Если бы он знал, что Марко сам согласился на проведение эксперимента, что это из-за него его били и унижали… Нет, лучше ему не знать об этом. Наконец собравшись с духом, Марко поднялся, подошёл к кровати Штефана, опустился на колени и осторожно склонился к другу. Вроде бы дышит. Значит, жив. Его глаза дёргались под закрытыми веками, а рука, лежащая на животе, мелко дрожала. Марко понял — Штефана терзает кошмар. Но решил, что лучше его не будить. Кто знает, насколько сильны его травмы и что он почувствует, когда проснётся. Пускай подольше побудет во сне. — Тише, тише, — ласково проговорил он, накрывая его кисть ладонью. — Всё будет хорошо. Друг не проснулся. Тогда Марко осторожно, стараясь не слишком беспокоить его, пристроил голову рядышком на уголок подушки и обнял его за плечи. — Я рядом, — произнёс он едва слышно. Теперь, когда они наконец встретились спустя столько лет, Марко понял, что не вынесет, если потеряет Штефана опять. Он боялся до дрожи, думая о том, что же ещё с ним могут сотворить в этом жутком блоке. «У них это норма, как думаешь? — ехидно процедил голосок в голове. — Что если сейчас в дверь войдут эти, схватят Штефана и снова начнут бить? А ты будешь смотреть и смотреть, не в силах шевельнуться и чем-то помочь. Или ты думал, что тебя не накажут за убийство? Купился на то, что сказал добрый доктор? Придурок! В одном Олли точно был прав — хороших людей здесь нет! И ты тоже не хороший! И Штефан!» Марко мучительно застонал, прижимаясь к другу. О том, что произошло в той комнате, думать не хотелось. Он надеялся на то, что Штефан сам всё объяснит, когда проснётся. Если сможет. — Не бойся, родной, — выдохнул он, закрывая глаза. — Нас не убьют. Но он и сам в это не верил.