Переплавленная мечта

Урю знает, что хочет сказать Рюукен, только глядя на лицо отца. И он слишком хорошо знает Рюукена, чтобы не понимать, почему тот ничего не говорит. Рюукен просто молчаливо проходит по комнате, оценивающе осматривает гипс на ноге сына и самого Урю, обложенного – заботливыми руками Орихиме – подушками. Рюукен все еще молчит, не задает никаких вопросов, но Урю гнетет это молчание, пусть он и должен был привыкнуть к холодности отца. В конце концов, он взял от Рюукена именно это: внешнюю холодность, сдержанность, молчаливость и некоторую скрытность. – Иноуе-сан не залечивает мою ногу своей способностью, – говорит Урю, – только потому, что полшколы видело, как я ее сломал. Было бы слишком странно, если бы я так скоро оказался «чудом исцелен». – Но она облегчает боль, как я понимаю, – произносит Рюукен, останавливаясь у стенки. За долгие годы Урю научился понимать – или думал, что научился – эмоции отца на безучастном лице, и сейчас точно готов был сказать, что у Рюукена зреет какой-то вопрос, но он не может его правильно сформулировать. Он наверняка хочет, чтобы вопрос звучал корректно, максимально мягко и не задел Урю. Хочет быть хорошим отцом, пусть Урю и не всегда согласен с ним или ценит то, что Рюукен пытается ему дать. – Орихиме Иноуе – хорошая девушка, – произносит Рюукен после минутного молчания. – Да, хорошая, – настороженно отвечает Урю. – К чему ты клонишь? – Оно того стоит? – спрашивает Рюукен с таким ледяным лицом, что для Урю не остается секретом то, что это самая лучшая из масок отца, которые он надевает, когда речь заходит о чем-то личном, трогающем душу, но почти что стертом из памяти. – Мои друзья всегда стоят этого, – только и отвечает Урю, а на губах Рюукена появляется секундная кривая усмешка, словно бы она и нужна там только для того, чтобы не выглядеть безучастным. – Передо мной можешь не притворяться, – произносит Рюукен многозначительно, но Урю знает, что он подразумевает. Как ни крути, а его отец всегда понимал его лучше остальных. Не всегда принимал его решения, но понимал их. Рюукен видит в нем себя молодого – холодного, будто бы недолюбленного, словно бы равнодушного, – но впитавшего в себя частичку мечтательности и надежды Канаэ. Рюукен усмехается своим мыслям, и Урю остается только догадывается, о чем думает отец. А у Рюукена в мыслях залечивающая его душевные раны мягкая и робкая Канаэ. Канаэ, влюбленная в своего молодого господина и не требовавшая ничего, не рассчитывающая на взаимность чистокровного квинси. Канаэ, которая не стала заменой Масаки Куросаки. Канаэ, которая стала его самой большой любовью, которую не сможет заменить ни одна женщина. Свет Орихиме Иноуе обличит все недостатки Урю, прогонит вечную тень с них и обнажит их миру. Нет, Урю нужна девушка, которая мягкостью своего сердца заставит эти недостатки стать достоинствами и уж тогда холодное сердце станет горячим. – Я сам решу, что мне делать, – тихо, но зло бормочет Урю. Орихиме Иноуе – прекрасная девушка, и Рюукен не отрицает этого. В ней столько жизни и света, что его хватило бы, чтобы осветить весь мир, но Рюукен боится, что Урю сгорит в этом свете. И, черт возьми, что он будет за отец, если он не попытается не допустить этой боли? Он всегда хотел уберечь Урю – по-своему, но уберечь. Канаэ оставила его слишком рано, не научила своему теплу и мягкости, а потому Рюукен не знает, как подступиться к сыну с этим вопросом как можно деликатнее. – Ты подумал о поступлении? – переводит Рюукен тему. Урю отмалчивается, понимает, что уж кто-кто, а отец должен знать, что он упрям и от своего не отступится. – Я не хочу от тебя зависеть. Не хочу стать тобой, – говорит Урю жестокую правду и тише добавляет: – Не хочу окончательно зачерстветь. Он так не думает. Возможно, раньше – когда оставил его, когда погиб дедушка и он ничего не сделал – он так и думал. Но после его помощи – каждый чертов критический раз, когда Урю знал, что сам не справится – уверен, что у Рюукена Исида сердце есть и оно не до конца заледенело. Только не для Урю. – Я считаю, что тебя ждет блестящее будущее хирурга, – говорит Рюукен. – Ты так стремился помочь своим друзьям-шинигами в бою, а ведь они уже давно мертвы. А подумай, скольким простым людям ты мог бы помочь сохранить жизнь. Не губи в себе талант, который не успел раскрыться. – Я не хочу, чтобы работа стала частью меня, – говорит Урю. – Не хочу жить ею одной. – Но ты такой, – говорит Рюукен, глядя сыну прямо в глаза. – Ты именно такой, Урю. Ты отдаешься любому делу целиком и полностью, позволяешь поглотить ему себя. Урю недовольно кривится, но понимает: отец прав. Сколько раз он бросался в бой ради шинигами, которых ненавидел, сколько раз пытался вытащить их – даже на пределе своих сил – из передряг. В голове – так неожиданно и необычно – возникают старые воспоминания, которую больно колют в области сердца. Черное небо Лас Ночес, Улькиорра – Эспада, сила, мощь, непобедимость для кого-то, кто не является чудовищем – и отчаянные крик и плач Иноуе Орихиме, разрезающий тьму. Урю не может стоять на ногах, он потерял руку, но все равно пытается сражаться с Улькиоррой. Когда на кону свобода Орихиме Иноуе, он не думает, а просто действует. Но для победы над Улькиоррой ему не хватит сил – он знал это тогда и понимает сейчас. Такое чудовище могло победить только чудовище: погибший и обезумевший Ичиго Куросаки, которому человечность возвращает все тот же плач Орихиме, который и обратил его в монстра. Урю не рыцарь и не герой, а потому ему не достаются крепкие объятия девушки. Не он нанес последний удар, не он вырвал прекрасную принцессу из лап зловещего дракона. Он просто короткий эпизод, мелкий оруженосец, помогавший главному герою и тяжело раненный из-за собственного бессилия. – Подумай о том, что останется у тебя после всех битв. Подумай о выжженном Сейрейтее и всех погибших. Подумай обо всех несчастных душах, которых шинигами могли бы не забирать. Разговор окончен. Урю понимает это по глазам Рюукена, по тому самому выражению, говорящему, что все необходимое уже было сказано. Отец разворачивается, и в его широкой спине Урю помимо груза одиночества видит еще страх того, что единственный родной человек – его сын – отвернется от него из-за слишком сильного давления. – Это ведь ты попросил ее помочь? – бросает Урю в спину. – Она очень отзывчивая и ей не плевать на твое будущее, – только и говорит Рюукен, но Урю прочитал между строк это треклятое «в отличие от тебя». Урю слышит шаги отца и чувствует острую потребность что-то сказать. Не язвительное, не холодное, а что-то, что дало бы понять, что, несмотря на все это, он ценит помощь Рюукена. В конце концов, как бы Урю не старался и что бы не делал, отец все равно останется тем самым человеком, который понимает его лучше всего. Квинси, семья – этого не изменить. – Спасибо, что пришел навестить, – говорит Урю уже вдогонку стоящему у входной двери отцу. Рюукен даже не оборачивается, но Урю знает, что за выражение на его лице. Он слишком хорошо знает своего отца. Просто часто забывает об этом и каждый раз напоминает себе. И том, насколько хорошо его знает, и насколько они похожи друг на друга. – Разве я мог иначе? – говорит Рюукен напоследок и уходит. И для них это как самые крепкие семейные объятия. *** Вечером его еще раз навещает Орихиме. Она вновь приносит какие-то фрукты и еще больше – хотя куда уже больше? – подушек. Урю теряется. Он впервые не знает, что ему делать: то ли обсуждать абсурдность ситуации, то ли смеяться. Он не хочет обижать ее из-за заботы, а потому просто улыбается уголками губ, от чего Орихиме буквально расцветает. – Ты улыбаешься, – говорит она. – Это хороший знак. Орихиме несет свет в даже самые темные уголки. Хотя даже не так. Она сама и есть этот свет, этот маленькой осколок солнца, затерявшийся среди простых людей. Ей не место среди черноты и злости, ей не место среди простоты и грубости. Она что-то более высшее: доброе, любящее, нежное и всепрощающее. Она крутится у него на кухне – в очередной раз заваривает какой-то лекарственный чай, – и он в который раз любуется этой картиной. Наверное, это и есть счастье, когда кто-то, кто тебе неравнодушен, просто находится с тобой рядом и является частью твоего мира, называя твой дом своим. Орихиме идеально гармонирует на его серой кухне, добавляя цвета в безжизненные и болотные полотенца, и скучные белые чашки, и обычную простоту интерьера. Она всегда будет наполнять этот мир красками. Всегда будет не такой, как все. – Иноуе-сан… – тихо зовет ее Урю, заставляя ее обернуться и фонтан рыжих волос взвиться. – Да, Урю-кун? – Вы винили меня в том, что я… ушел… нет, предал вас ради квинси? Он честно не помнит спрашивал ли ее об этом, но даже если и спрашивал, то ответ ему нужен как никогда. Едкий осадок от его поступка остался в прежней команде, но ему и вправду очень нужно знать, что она его ни в чем ни винит. – Я думаю, что когда Урю-кун что-то делает, – говорит она, проходя в комнату с двумя чашками чаю и ставя их на стол, – то он никогда не делает это без особой причины. Она садится рядом около него и улыбается так мягко и нежно, что Урю хочется закрыть ее лицо руками, взмолиться, чтобы она так не делала, потому что ее доброта заставляет его влюбляться все сильнее и верить в невозможное. Он на пределе своих возможностей и чувств, на пределе дозволенного школьным друзьям и боевым товарищам. – Спасибо, Иноуе-сан, – говорит он, и рука сама тянется к ее, чтобы накрыть. Орихиме не чувствует, что сосредоточено в этом жесте, а потому беззаботно накрывает его руку в ответ и улыбается. Но Урю выдает, возможно, блеск в глазах – не учащенное сердцебиение точно, – потому что глаза Орихиме расширяются и она удивленно приоткрывает рот. Она – как можно деликатнее – вырывает свою руку из его и прижимает к груди. «Не говорите, что не знали. Я человек, желающий попасть под дождь, соединяющий небо и землю», – но Урю не скажет этого никогда. Никогда дважды. – Я… Мне нужно… идти, – говорит она резко и убегает из его дома столь же стремительно, как и появлялась каждый раз до этого. – Да, конечно, – и говорит он это уже хлопнувшей двери. Терзает его. Не говорит ни «да», ни «нет». Не дает определенности, а только мучит. Смех разрывает тишину его квартиры – он никогда не смеялся так истерично и из-за разбитого сердца. Нет, он больше никогда не скажет ей о чувствах, а догадки пусть остаются догадками. Он останется сторонним наблюдателем в ее жизни, простым школьным другом, о котором вспоминают раз в несколько лет на встречах выпускников. Он не Ичиго Куросаки, не герой с картинки. Он просто второстепенный герой в этой истории, которому в конце не достается лучшая девушка. Вот о чем говорил Рюукен, о какой боли он все рассказывал. Лучше раньше переболеть и отпустить, чем потом мучиться долгие годы. Мягкая душа и нежное сердце – те же, что и у Орихиме, – но свет не такой яркий, способный не ослеплять, а лечить. И Урю знает, кому нужно писать и знает, что этот человек приедет. И уже в скором времени этот человек стоит перед его дверью и осторожно – со страхом и неуверенностью – звонит. Урю сам, ковыляя, идет открывать двери, ищет ее взгляд сам, а она все старательно отводит глаза. Он не выдерживает – плевать на приличия и правила – и сам обнимает ее так крепко, что у девушки чуть не хрустят кости. Он устраивает свою голову у нее на плече, склоняясь в три погибели – все же она значительно ниже него. А она не знает, куда деть руки от смущения, что делать дальше, пока Урю, наконец, не произносит: – Мичиру-сан, спасите мою душу.