Переплавленная мечта

Урю чувствует взгляд Иноуе на своей спине везде, но, оборачиваясь, почему-то не находит ее, словно она следит за ним. Он отмахивается от этой мысли – безумной, но притягательной и приятной, – хотя у него и не получается отказаться от нее насовсем. После визита в Сейрейтей Орихиме, словно почувствовавшая что-то, уловившая в его поведении, часто искала его общества. И Урю боялся того, что она почувствовала его сожаление, его печаль и неловкость от встречи с Ичиго. Он, конечно, был рад увидеть Куросаки, понять, что все могло быть гораздо хуже, но мысль о том, что даже Кучики его бросила. Она не должна была так поступать, но Урю – сам знакомый с таким поводом – хотел думать, что у нее просто не было другого выбора и она пытается сделать что-то для Ичиго таким образом. На физкультуре он снова чувствует взгляд Иноуе и все-таки находит ее взглядом. Она стоит вместе с остальными девушками и в перерывах между игрой в волейбол смотрит на него. Но как только их взгляды пересекаются, Орихиме пристыжено отводит глаза. Их своеобразные обмены взглядами замечает Мичиру. Она смотрит долгим, тревожным взглядом, а когда отводит глаза, то у Урю появляется странное чувство пустоты. Это все неправильно, ему нужно разобраться со своей жизнью, пока все не стало слишком сложно. Ему кажется, что Орихиме что-то чувствует – какую-то непонятную обязанность ему, навязанную ей собственным чувством сострадания и доброты, – и ее скорбь, печаль и сожаление Урю ни к чему. Это не те чувства, которые должны тяготить Орихиме. Он пытается с ней заговорить – в кружке, на подработке, в школе, после уроков, – но она с улыбкой, которой невозможно отказать, уводит разговор в сторону, а потом и вовсе спешит упорхнуть, словно бабочка, – красиво и завораживающе, так, что долго смотришь вслед, прежде чем понимаешь, что она исчезла. И когда он уже опускает руки как-то объясниться с ней, Орихиме сама появляется на пороге его квартиры – такая улыбающаяся, вроде бы даже по-настоящему счастливая – в субботний день с булочками, газировкой и какими-то дисками. Она в шутку называет это «субботой Урюхиме» – «Ой, или Орирю? Как думаешь, Урю-кун, как лучше звучит?», – заходит, будто бы в таком привычном жесте разувается и остается. – Только скажи, что ты не рад моему визиту, Урю-кун, – говорит она, надувая губы, словно ребенок. – Я всегда Вам рад, Иноуе-сан, – несколько растерянно отвечает он, поправляя очки. – Просто Вы… Вы никогда… – Вот поэтому и настало время наверстать упущенное! – звонко возвещает Орихиме и тянет пакет с булочками и прочим в комнату. Она приносит с собой аромат жизни, которая для Урю всегда была недосягаема, диски с «Доктором Хаусом», «Клиникой», «Скорой помощью» и даже «Анатомией страсти». С горящими глазами она спрашивает его, чтобы он хотел посмотреть, а Урю не может вымолвить ни слова. И почему они все на медицинскую тему? Эта «суббота Урюхиме» перерастает и в «воскресенье Урюхиме», и в «понедельник Урюхиме», и вообще в любой другой день, когда у нее получалось прийти к нему. Урю удается забыться, отстраниться от всех проблем, потому что весь мир, когда приходит Орихиме, неожиданно сужается до пределов его квартиры. И этот уют, эта теплота и этот комфорт, с которыми она входит в его дверь, ему нравятся до глубины души. И оттого мысль о скором расставании с ними кажется еще тяжелее и мучительнее. Но отказать ей, выставить за дверь, у Урю не хватает сил, и он гнушается своим правилом: от того, чего не было отказаться несложно. Он обещает себе провести незримую границу – нарисовать черту там, где это должно закончиться, – но каждый раз говорит себе: «Еще один раз и я…» Орихиме смеется над глупыми шутками, плачет на грустных моментах и грустит на напряженных, а Урю прячет свою невольную улыбку за привычным жестом поправления очков, потому что Орихиме в любом случае остается милой, остается самой собой. Она безумно трогательно прижимает к груди подушку и почти плачется Урю: «Ох, что же случилось с доктором Келсо, если он стал таким злым? И куда же подевалась эта Банни, раз он женился на Энид?» – Невозможно любить одного и того же человека всю жизнь, – говорит Урю и ему хочется верить, что его любовь пройдет, завянет, что он встретит кого-нибудь другого. – Почему же? – возмущенно восклицает Орихиме. – Потому что когда-нибудь вы просто устанете, Иноуе-сан, – бормочет Урю, надеясь когда-нибудь устать. Орихиме, насупившись, уставляется прямо на него, и Урю ждет каких-то обвинений, но она лишь молчит, а потом снимает с паузы сериал. Она молчит ровно до тех пор, пока в самом конце серии не узнает, что Банни это и есть Энид, и бросает на Урю такой торжествующий взгляд, от которого у Урю непроизвольно на лице появляется улыбка. По ее глазам он понимает, что Орихиме ждет от него каких-то слов – что-то вроде «Вы были правы» или «Ну да, вечная любовь действительно может быть», – и, если бы это была не она, то он бы, наверное, промолчал. – Надеюсь, что и я когда-нибудь буду любить кого-то, что решу провести с этим человеком всю жизнь, – врет Урю, но выходит хорошо. Он лжет, потому что знает, что Орихиме обрадуют его слова, и понимает, что ради нее хочется не просто казаться, а быть лучше. И когда за просмотром сериалов она спрашивает какие-то медицинские термины, в которых ничего не смыслит, Урю хочется ответить, показаться сведущим даже в этой сфере, и он косится на медицинские книги, купленные когда-то отцом. В свободное время он читает книги и тогда с гордостью рассказывает ей и что такое интубация трахеи, и диализ,… И смотреть, как сияют ее глаза от восхищения, для Урю становится лучшей наградой. Но главной проблемой остается его квартира. Она пустая, и раньше его это не смущало, пока Орихиме не начала приходить к нему. Но Урю не знает, как добавить красок, жизни в холод своей квартиры с ее однотонными серыми стенами, минимальным набором белых тарелок и чашек, отсутствием каких-то приятных мелочей. И он спрашивает: «Иноуе-сан, моя квартира… она не кажется Вам слишком пустой?». Орихиме даже удается подделать искреннее удивление – или она действительно удивляется его вопросу, – когда она отвечает: – Что ты, Урю-кун. Она как ты. Здесь ничего лишнего и все самое необходимое. А для Урю ее ответ равноценен словам «скучный», «однообразный», и тогда он решительно настраивается на перемены. Он начинает с покупки каких-то милых чашек с котятами, и смотреть, как Орихиме улыбается и умиляется с них, для него бесценно. Он покупает цветастый плед – не без умысла, – чтобы сидеть под ним с Орихиме на полу и пить чай, какие-то смешные подушки с совами и даже ненужные вязаные салфетки. Ему хочется, чтобы Орихиме в его доме было уютно, чтобы ей хотелось сюда возвращаться – и не только потому, что ее преследует какое-то чувство долга или тревоги за него. И он привыкает ко всему этому: к ее милому щебетанию во время просмотра, к теплу ее тела у него под боком, к тому, что она забывает у него иногда вещи и даже к ее частым счастливым улыбкам, идущим вперемешку со слезами. Это, наверное, неправильно: желать большего, наслаждаться каждым моментом, проведенным в ее обществе, зная, что она – никогда – не будет принадлежать ему. Ее сердце – нежное, любящее, заботливое – даже так будет закрыто для него. Но Урю точно знает, что еще более неправильным становится его разговор с Огавой Мичиру на крыше школы, но поделать с собой он ничего не может. Мичиру удивляется, смущенно краснеет – и, наверное, не столько от его предложения поговорить, сколько от комментариев ее подруг – и робко бредет вслед за ним. Она идет за ним также – по пятам, след в след, не отставая, прикрывая спину, – как Орихиме всегда пыталась идти вслед за Куросаки Ичиго. Но, если Куросаки ничего не мог поделать с влюбленностью Орихиме, Урю не хотел губить нежные чувства Мичиру, потому что знал, что любовь такой, как Мичиру, это ценнейший дар, который дарит ему жизнь. Он знает, что он холодный, закрытый и, быть может, временами даже неприветливый. Но даже так Мичиру смогла что-то рассмотреть в нем, заглянуть в сокрытое – им же самим – от посторонних глаз сердце и по неосторожности влюбиться. А расставаться даже с такой маленькой возможностью обрести счастье Урю не хочет. Он не хочет делать ей больно, как не хочет отталкивать ее. Быть может, подпустив ее ближе, он сможет искренне ее полюбить и отпустить Орихиме – совсем как когда-то его отец. Они долго молчат – только ветер, гуляющий по крыше, что-то ненавязчиво шепчет, – и Урю, обдумавший все свои слова сотни, тысячи раз почему-то не находит нужных слов. Наверное, они бы не проронили и слова до следующего звонка, пребывая в таком теплом, приятном молчании, если бы Мичиру, поежившаяся от прохладного ветерка, не обронила: – О чем Вы хотели поговорить, Исида-сан? – Я… – и слова, отрепетированные, заученные, застревают в горле у него. Но Мичиру терпеливо ждет, бросая редкие смущенные взгляды и тут же пряча раскрасневшееся лицо, пока Урю, не набрав в легкие побольше воздуха, не выдержав необходимую паузу перед глубоким вдохом, чтобы привести мысли в порядок, не начинает: – Я хотел спросить у Вас, Огава-сан. Как вы поняли, что любите меня? Она вспыхивает – от смущения, стыда и совершенной прямолинейности вопроса, – а Урю только и надеется, что ее смущение не помешает ей ответить на вопрос честно. Маленькая надежда, теплившаяся в нем, не дававшая сполна насладиться вечерами, проводимыми с Орихиме, все-таки пытается твердить ему, что он может путать влюбленность, симпатию и простое восхищение к Орихиме. И поэтому: пускай это будет не любовь, пускай это будет не любовь. Пускай это будет не то, что Орихиме испытывает у Куросаки Ичиго. – Ответьте честно, Огава-сан, – молит Урю ее, зная, что от ее ответа зависит его жизнь. – Я прошу Вас. Он заглядывает ей в глаза – такие красивые, чистые, наивные – и не дает ей отвести взгляд. На глубине ее глаз он читает, что ответ у нее есть давно, но произнести его вслух она не сможет, не переборов, не победив собственную робость. – Это жестокий вопрос, – бормочет Мичиру, кусая губы. – Я знаю, – тихо шепчет ей Урю в ответ. Она затаивает дыхание, когда он касается ее руки, пытаясь дать ей сил найти в себе смелость и решимость, но боясь какой-то своей частью, что столь смелый жест спугнет ее. Но Мичиру, которая, казалось бы, не может покраснеть сильнее, становится еще более красной, но все-таки находит в себе решительность. – Каждый раз… Каждый раз, когда я думаю о Вас, Исида-сан, – начинает она, глядя в его синие-синие глаза, – то мое сердце трепещет. И каждый раз, когда я вижу Вас, то понимаю, что ради Вас хочу быть лучше. Мне хочется исправить себя, перекроить свои привычки, которых я стесняюсь или которые могут Вас оттолкнуть, ради того, чтобы Вы просто чувствовали себя в моем обществе комфортно. Я хочу, чтобы Вы были счастливы, несмотря ни на что. Даже если это счастье никак не будет связано с моим присутствием в Вашей жизни, Исида-сан. Ее слова не могут не тронуть, и у Урю сжимается сердце – она попадает в точку его собственных едва-едва оформившихся желаний по отношению к Орихиме. И мысль об этом – полное осознание своей беспомощности в решении этой проблемы – пугает и приводит в замешательство. – А почему Вы спрашиваете, Исида-сан? – интересуется Мичиру, словно бы вобравшая в себе неисчерпаемый запас смелости. – Я… Это сложно объяснить, – уклончиво отвечает Урю, словно бы стыдясь говорить о своих чувствах с Мичиру. Но она словно бы догадывается о том, что у него на сердце, и потому уточняет: – Это ведь как-то связано с Иноуе-сан? Урю улыбается – надрывно так, беспомощно, печально, – ему стыдно перед Мичиру за эти чувства, адресованные не ей. – Да, – шепчет Урю тихо-тихо. – Простите, Огава-сан. – За что Вы просите прощения, Исида-сан? – удивляется она со смущенной улыбкой и даже касается его плеча рукой в обнадеживающем жесте. – Вы ведь ни в чем не виноваты. Урю смотрит ей в глаза долгим сочувствующим взглядом и не сомневается, что все эмоции, написанные у него на лице, Мичиру без труда читает. В голове совершенно пусто, когда он тянется к ней, прикасается кончиками пальцев к покрасневшим щекам и проводит по скулам. Она начинает заикаться, бормотать что-то в стиле «ч-ч-что такое, Исида-сан?», а Урю как будто не слышит. Он склоняется над ней и, прикрыв глаза, невесомо целует ее тонкие мягкие губы. Мичиру в его руках обмирает, застывая и теряясь, и еще долго стоит с мечтательным, пораженным взглядом, когда Урю разрывает поцелуй. – Это жестоко, Исида-сан, – бормочет она, утирая тыльной стороной ладони слезы, льющиеся сами по себе. – Зачем вы мучите меня и даете надежду? Мичиру плачет, когда Урю – такой высокий в сравнении с ней – обнимает ее так крепко-крепко, как, наверное, хотел бы обнять Орихиме. Она прячет свое заплаканное лицо у него на груди, и его хлопковая рубашка впитывает соленую влагу, но Урю все-таки плевать. Он в нерешительности замирает перед тем, как провести ладонью по коротким волосам Мичиру, а когда прикасается к ним, то уже не боится запечатлеть на ее лбу еще один поцелуй. – Давайте встречаться, Огава-сан, – говорит Урю тихо. – Это жестоко, Исида-сан, – в который раз бормочет Мичиру. Шаги на лестнице отдаются приглушенным эхом.