Переплавленная мечта

Не получается унять дрожь в руках, нетерпение и злость в душе – оттого Рукия и смотрит с ужасом, страхом на свои белехонькие запястья с голубыми полосками вен, ярко-выделяющимися на бархатной коже. Ей недостает немного самоконтроля, чтобы успокоиться, выровнять дыхание и надеть на лицо маску, изображающую вечное спокойствие и хладнокровие. Но нет, дела, касающиеся Ичиго Куросаки, не могут оставить ее равнодушной – никогда не могли, – особенно, когда вокруг творится такая несправедливость. И она делает вдох, и еще один, и еще, пытаясь успокоиться, придти в норму и, коснувшись дверной ручки, наконец-то не увидеть, как она едва заметно покрывается инеем. Главнокомандующий Кераку изъявил желание видеть ее сегодня утром – черная бабочка в последние месяцы носила всегда на своих крыльях тревожные вести, и Рукия с нетерпением ждала, когда же закончится эта черная полоса, мешающая всему Сейрейтею вздохнуть спокойно и начать жить заново. Рукия ощущает себя еще хуже, чем перед тем, как впервые после стольких недель молчания Главнокомандующего Кераку была вызвана им для разговора о назначении. Это даже кажется ей странным: тогда она была в полном неведении, отчаянии и растерянности из-за полной неясности ситуации и туманного будущего, которое ожидало ее, Тринадцатый отряди и весь Сейрейтей, а теперь сама шла ставить условия, словно бы маленький воробушек, который теперь научился летать. Ее снова встречает Нанао, сдержанно кивающая, поправляющая очки на переносице и жестом руки просящая следовать за ней. И нет никаких «Главнокомандующий Вас ждет, Кучики-фукутайчо», потому что Кераку не ждет ее. Он не звал ее, не вызывал. Просто сама Рукия, наконец, обрела голос, захотела по-настоящему воспользоваться свободой, правом выбора, чтобы получить желаемое. Кераку встречает ее усталым взглядом сонных глаз. Он раздраженно потирает виски, откладывая в сторону какие-то бумаги и беря следующую стопку. Он уже не тот задумчивый Кераку Шунсуй, встречавший ее со свежими следами скорби, с отчаянием, бесконечной болью. Ее встречает человек, теряющий силы, устающий от рутины, боящийся быть хуже старика Ямаджи, не оправдать возложенных на него ожиданий. Кераку Шунсуй, похоже, наконец-то забывает о своем горе, пытаясь сосредоточиться только на том, что важно здесь и сейчас. Но так или иначе Рукия замечает на его сухом лице нотки раздражения – Рукия наведалась к нему сама, напросилась, навязалась, отказалась ждать и ворвалась без прямого приглашения. Он не так давно занимает пост Главнокомандующего, а дисциплина в Сейрейтее уже летит под откос, раз такое позволяет себе какой-то там лейтенант, пусть и дорогого сердцу Тринадцатого отряда. – Кучики-фукутайчо, – устало и даже немного грозно говорит Кераку, не сводя с Рукии напряженного взгляда, – позвольте же наконец-то узнать, в чем заключается причина такой настойчивости? Надеюсь, это не касается проблемы Ичиго Куросаки, потому что… – Это и касается Ичиго, – перебивает Рукия, маленький, только-только оперившийся воробушек. Она приходила почти наивной, не знающей будущего, боящейся заглянуть за ширму, узнать подробности ее нового мира, где у нее не будет поддержки в лице Укитаке-тайчо. А теперь она – словно завороженная, осмыслившая и переосмыслившая – готова бороться за Ичиго Куросаки не только мечом, но и словами. – У меня есть условия для моего назначения на пост капитана, – говорит Рукия тверже, чем могла бы ожидать от себя. Главнокомандующий удивленно вскидывает бровь, удивленный не столько ее словами, сколько дерзостью, с которой они были произнесены. Покорная, скромная – но боевая, бойкая – девчушка на его глазах становилась настоящим бойцом за чьи-то интересы, пусть даже ради этого втаптывались в грязь ее собственные. Кераку нарочито медленно откладывает в сторону стопку бумаг, сцепливает перед собой руки в замок и устраивает на них свой подбородок, не сводя внимательного взгляда с Рукии. И это она-то, девчонка, вечно тянущаяся, бегающая сначала за Кайеном Шибой, потом за Ичиго Куросаки и – в конце концов, после назначения – за Укитаке? Нет, он видел перед собой маленькую шинигами, окрепшую, выросшую в войнах, прошедшую путь от оборванки с Инузури до аристократки семьи Кучики, от обычной шинигами, плохо понимающей людей, до почти что капитана отряда, полюбившей людей настолько, что готова бросить все ради них. – Я хочу, чтобы… – продолжает Рукия с все той же напористостью. – Куротсучи-тайчо предоставил полный отчет по эксперементам, проводимых с занпакто Ичиго Куросаки, и полностью посвятил в результаты своих исследований, – предугадывает ее требования Кераку, и лицо Рукии вытягивается в удивленной мине, но девушке почти что сразу удается скрыть растерянность. – Вы хотите знать, откуда мне известно то, что до этого дня Вы носили только в своей голове, Кучики-фукутайчо? Он слишком четко подчеркивает ее должность, напоминая ей о том, что она еще не капитан и ставить условия Главнокомандующему это не совсем то, что ей доступно. Кераку – взошедший на этот пост в период наибольших утрат, острейшей боли и безысходности, потерявший в огне войны слишком много хороших шинигами – изо всех сил старается, силится доказать маленькой девочке то, что он способен назначить на этот пост кого угодно и что она не единственная кандидатура. – Вам известно, что значит «назначение на должность»? – спрашивает Кераку сурово. – Что Гланокомандующий сам выбирает кандидатуру и решает, что он станет следующим капитаном без каких-либо обсуждений. И это могло бы получиться – запугать ее, пригрозить отстранением даже от должности фукутайчо, – если бы Рукия так хорошо не знала, что значит для Кераку Тринадцатый отряд, что он при всем своем желании не сможет назначить на эту должность кого-то, кто не был бы близок с Укитаке. Он не сможет назначить капитаном того, кто был далек от Укитаке, кто не знал его и не чувствовал бы ответственности за отряд еще и перед предыдущим капитаном, кто не смог бы нести это бремя памяти. Рукия молчит, силясь что-то сказать, напряженно думая, как лучше подать мысль о своем бесстрашии, небоязни пойти против приказа Главнокомандующего ради Ичиго, но Кераку снова опережает ее. – Сам Куротсучи-тайчо пришел ко мне и попросил меня о встречной услуге, потому что предполагал, что Вами будет нанесен мне визит, – Кераку делает долгую многозначительную паузу, слишком затягивающуюся, и Рукию не на шутку это пугает. Что мог такого попросить у нее Куротсучи-тайчо? – Ему нужно Ваше разрешение на проведение экспериментов, – заканчивает Кераку. – Над кем? – ужасается Рукия, боясь узнать, что это Ичиго Куросаки. Но как будто она обладает правом разрешать и запрещать что-то делать с ним? Она нервничает, злится, не знает, что ей делать в этой ситуации. Паника накрывает ее с головой, но она пытается успокоится, потому что сейчас на кону, возможно, стоит судьба Ичиго, она не может дать слабину прямо сейчас. И оттого, что она забывается, руки ее – кончики пальцев, тыльная сторона запястья – снова покрывается тоненькой корочкой льда. Но Рукия поспешно прячет руки за спину, маскируя этот жест простой потребностью поменять позу. – Над Вами, Кучики-фукутайчо, – и голос Кераку звучит как гром среди ясного неба. – Не объясните мне, почему Куротсучи-тайчо так заинтересован в этом, что ради Вас готов открыть свои секретные исследования? У Рукии дрожат губы – она и не ожидала того, что вопрос поставят ребром и зададут ей прямо в лоб. Она совсем не знает, что ответить Главнокомандующему, а потому просто улыбается – неловко, неискренне, натянуто – ему, пытаясь этой улыбкой оттянуть свой ответ, отсрочить его. – Не имею ни малейшего представления, – отвечает Рукия, но по взгляду Кераку понимает, что тот ей не верит. – Пусть будет так тогда, – обреченно вздыхает он, и Рукия понимает, что разговор окончен. – Решайте свои вопросы с Куротсучи-тайчо, не используя меня как посыльного, Кучики-фукутайчо. Нанао появляется здесь тихой незаметной тенью, чтобы провести Рукию обратно. Но Рукия, еще не договорившая, еще не высказавшая все, стоит перед Кераку, не колеблясь, и произносит: – Я хочу, чтобы на моем назначении присутствовал Ичиго. – Не слишком ли много чести для временного шинигами, не способного контролировать рост своей силы? – интересуется Кераку, берущий в расчет только вопросы безопасности, но Рукия почему-то уверена, что он позволит. – Так и быть. Ичиго Куросаки слишком часто помогал Обществу душ. Только тогда Рукия позволяет Нанао вывести ее, увести прочь от тяжелого разговора и распрощаться с бараками Первого отряда. Такой – растерянной, самоотверженной, давно все решившей, направляющейся прямо к Куротсучи – ее и находит Ренджи, вырывающий ее из плена тяжелых дум. – Почему ты не пришла, Рукия? – обеспокоенно спрашивает он, хватая ее за руку, одергивая, заглядывая в большие фиалковые глаза. – Я была занята, Ренджи, – уходит от ответа она, чувствуя, что и Ренджи ей ни на секунду не верит. – Ичиго? – недоверчиво косится он, уже, наверное, и так зная, что все дела Рукии в последнее время касаются только Куросаки. Рукия не кивает и не отрицает, она просто молча смотрит ему и глаза и думает о словах Ичиго. Он просил ее просто о том, чтобы она потерпела одну-единственную человеческую жизнь, не сходилась с Ренджи хотя бы пока жив сам Ичиго, но теперь, глядя на Ренджи – такого по-настоящему заботливого, обеспокоенного и тревожащегося за нее, – она сомневалась, действительно ли хотела когда-нибудь связать с ним свою жизнь. Она помнила его мальчишкой, юношей, видела, как он становился мужчиной, но почему-то не видела его своим мужчиной. – Мне нужно идти, – бормочет она и даже не знает, не осознает, сколько раз так говорила ему. – О том, что было, – вдруг говорит Ренджи, все еще удерживая ее, не давая вырваться. – Я… – Я все понимаю, – вдруг говорит Ренджи, такой серьезный, неподдельно печальный, но стойко выносящий это. – Ичиго. Он для тебя на первом месте. Его пальцы разжимаются, а Рукия невыносимо сильно хочется схватить его за руку и зашептать, что это не так, но она вовремя понимает, что и вправду отдает Ичиго всю себя, когда бросается к нему, стоит только закончить с бумагами и другими делами в отряде. Она и вправду рвется к нему, силится помочь, сделать хоть что-нибудь – хотя бы любую, самую крохотную мелочь – для него. Неужели она всегда так заботилась о нем? – Ренджи, – только и может вымолвить она. – Я все понимаю, – говорит он снова, и у Рукии – как жаль, что не ее сердце замерзает! – рвется на куски сердце от этого взгляда. – Скоро из Уэко Мундо вернется Кучики-тайчо, – произносит Ренджи. – Не волнуйся, он не узнает, что Ичиго в поместье Кучики был без его ведома. Рукия искренне хочет его поблагодарить, но слов благодарности нет. Непрошено, незвано в глотку лезут только бесчисленные слова извинений, но Рукия слишком хорошо знает Ренджи. Извинения ему не нужны, они сделают только хуже, попытаются быть лекарством, но станут солью на свежую рану. А еще она чертовски, невыносимо спешит к Куротсучи-тайчо, чтобы предложить себя в качестве объекта для исследований. И Рукия – впервые, наверное, после всего этого – понимает, что ради Ичиго готова быть подопытной Маюри хоть до конца жизни, лишь бы у него была возможность вернуться домой, прожить оставшееся время счастливым и забыть о ней, бессовестно вмешавшейся в его жизнь со всеми этими пустыми, арранкарами и квинси. Она оставляет Ренджи в растерянности, оставляет благодарная просто за то, что он хорошо – наверное, даже слишком хорошо – знает ее и чувствует, когда она отдаляется от него. Ей стыдно, невыносимо стыдно, но ничего с собой поделать не может, с этим непреодолимым желанием поправить положение Ичиго, спасти его от этой несправедливости. Ведь тогда, когда Ичиго Куросаки вернется в Каракуру, она будет самой счастливой, потому что будет знать, что с ним все будет хорошо. Уже на пороге бараков Двенадцатого отряда ее встречает Куротсучи Маюри в сопровождении Акона. Маюри ухмыляется – не зло, а устрающе, предвкушающе что-то, – когда замечает Рукию, не просто идущую, а спешащую в его руки, под его нож. Она останавливается в нескольких метрах от него, смотря твердо, решительно и смело, а Куротсучи только забавит это бахвальство, он-то точно знает, что совсем скоро Рукия будет кричать. – Я пришла поговорить по поводу договора, – говорит Рукия. – Все материалы по делу Ичиго Куросаки содержатся вот в этой папке, – улыбается Маюри, указывая на тоненькую папку в руках Акона. – Вы получите ее сразу же, как только мы проведем первые испытания. Рукия не колеблется, не думает, просто говорит: «Я согласна», и ответом ей служит лицо Куротсучи-тайчо, словно бы говорящее, что он так и знал, что так будет. Он пропускает вперед себя Рукию, совсем не ведающую о том, что ее ждет, и искоса посматривает на Акона, обреченно следующего за своим капитаном. Рукия твердо шагает вперед и не думает, что поступает неправильно.