Exulansis

— … не можешь всерьёз считать, что я закрою на это глаза! — А ты не можешь предъявить мне никаких официальных обвинений. Криденс не числился в списке разыскиваемых преступников, технически я никогда не «укрывал его от правосудия». — Он не числился в нём только потому, что его похоронили ещё в декабре! Мерлиновы кальсоны, Персиваль, да мы же с тобой вместе обсуждали его перевод в список пропавших без вести. — Кто-то стукнул кулаком по столу, и голоса за стеной стали на полтона тише. —Тебе не кажется, что это был подходящий случай, чтобы вывалить перед нами своего кота в мешке? Ненадолго тишина, воцарившаяся за закрытой дверью, обратилась чем-то жутким, неестественным. Сердце у Криденса стало тяжёлым, словно свинец. Затем раздался голос мистера Грейвса, осипший и надтреснутый, как у простудившегося человека, изо всех сил пытающегося не выдавать своей хвори окружающим. — И что бы ты сделал? — спросил он спустя долгую паузу. — Что бы это изменило, Бродерик? И вновь они перешли на крик. — Я не знаю! — провозгласил господин Макдафф. — Как минимум, допросил бы его. И тебя заодно. Дракклов тебе в родственники, Персиваль, да почему ты постоянно считаешь, что ты самый умный во всём Министерстве? — Пожалуйста, Бродерик, не выражайся. — Иди-ка ты мантикрабов покорми! Криденс услышал, как открылся и закрылся с мягким хлопком один из письменных ящичков. Посыпались письма: ворох бумаги, шебуршание конвертов, дождь из весточек со всех концов света. Голоса волшебников понизились до заговорщического шёпота, и Криденс прислонил ухо к двери кабинета, весь обращаясь во слух. Сев на корточки, он с остервенением обгрызал свои ногти до мяса. Во рту пересохло, когда он расслышал слова «судебный иск», «ответственность» и «непреднамеренное убийство». Ни одно из них не нравилось ему даже в отрыве от ситуации, что уж было говорить о контексте сложившихся обстоятельств – все они как одно звучали подобно смертному приговору. Боже, о чём он только думал? — … скандал, который смешает всё Министерство с грязью, — раздалось по ту сторону. Криденс узнал голос мистера Грейвса, ещё более требовательный, чем обычно. — Если кто-то и должен нести ответственность, то это отдел правопорядка. А где был комитет переписи магического населения? А штаб по нежелательным связям с не-магами? Прости, но ребёнок волшебников во Втором Салеме – это наша общая вина, и если потребуется возбудить дело против Криденса, то ни ты, ни я, ни Пиквери не выйдем сухими из воды. Случай с обскуром в центре Нью-Йорка – это пощёчина всей службе безопасности. Не нужно считать, что я не готов буду совершить политическое самоубийство, если… — Это угроза? — перебил его собеседник. — Нет, в самом деле? — Ну да, — невозмутимо хмыкнули в ответ. — Мне казалось, это вполне очевидно. Гадюкой скользнувшая в тон мистера Грейвса небрежность, видимо, всколыхнула в Бродерике только-только притупившуюся ярость, потому что и без того оживлённая дискуссия разгорелась с новой силой. Господин Макдафф был в бешенстве, судя по звукам, буквально рвал и сметал всё на своём пути. Невероятный, кричал он, вопиющий случай полнейшего безрассудства и предательства. Бродерик вспоминал все магические ругательства, значение большинства из которых Криденсу так и не удалось распознать, хотел арестовать мистера Грейвса, арестовать его «кота в мешке», хотел представить их госпоже Президенту, Министерству Магии, всему Международному Конгрессу, а ещё лучше — привести Конгресс прямо в особняк – пусть полюбуются. — Просто позволь мне самому разобраться с этим, — куда спокойнее заговорил мистер Грейвс. — Я клянусь тебе, этот парень не представляет никакой опасности. Дай мне ещё немного времени, и я сделаю так, что мы все окажемся в выигрыше. Мистер Макдафф не ответил сразу. Криденс представил, как вытянулось его пунцовое лицо от шока, от этой, как он выражался, «исключительной наглости» и «возмутительной самонадеянности». — Я забираю его в Министерство, Персиваль. Об этом не может быть и речи. — Ещё три дня, — торговался Грейвс. — Два. Дай мне хотя бы сутки, Бродерик, да… Макдафф не хотел слушать, не хотел даже остановиться хоть на мгновение – вышагивал туда-сюда, туда-сюда, словно заведённый солдатик, не знающий покоя. Что-то – наверное, котелок в центре комнаты — упало и прокатилось по полу. А затем – бум! – врезалось в запертую на хитрый замочек дверь. — Мандрагору тебе в глотку! Испугавшись, Криденс отскочил от двери: подпрыгнул вдруг высоко, словно услышавший выстрел кролик, сердце которого вот-вот разорвётся от страха. Это конец. Всё могло развалиться в мгновение ока. Он ощущал своё подвешенное состояние каждым дюймом окаменевшего тела: каждый его нерв горел огнём, каждый его вдох вставал поперёк трепещущего горла, каждая его мышца была напряжена, каждая новая минута казалась мучительнее предыдущей – ещё хоть одна, нет, ещё хоть секунда этой пытки, и он лишится рассудка. Агония ожидания становилась невыносимой. Как долго это могло продолжаться? И хуже всего было то, что именно он, отрёкшийся от последнего благоразумия Криденс, был повинен в этом. Слова, которые сорвались с его языка, всё ещё звучали в его ушах: он замешкался лишь на секунду, словно пловец перед прыжком с вышки, прежде чем навсегда сорвать завесу тайны между собой и внешним миром. Ему было гадко, тоскливо и совестно на душе. «Со мной, — звучало в его голове, вторя тиканью напольных часов, — со мной, со мной». Это чудовищное, отвратительное «со мной», которое уже не забрать назад. В то мгновение казалось таким правильным, единственно верным произнести это, спасти мистера Грейвса от позора быть обысканным и схваченным с поличным: он поддался этому глупому импульсу до того, как осознал всю глубину открывшихся последствий – и никуда теперь не денешься, время назад не отмотаешь. Криденс сглотнул, стараясь избавиться от ненавистного привкуса на корне языка: помесь страха и сожаления о том, чего уже никому не дано исправить. Онзнал его уже очень хорошо, и каждый раз узнавал безошибочно. Не могло быть так, что всё это происходило с ними на самом деле. Та сцена всё ещё стояла перед его глазами: сейчас она, хоть и разыгралась не дольше пары часов назад, казалась ему пошлой, дешёвой пьеской из театра. Точно все они были лишь персонажами в этом идиотском выступлении – вот-вот опустится занавес, стихнут аплодисменты, и трио пойдёт переодеваться в свои уборные. А в следующем акте Криденс раздобудет где-нибудь револьвер, и они с мистером Грейвсом спрячут тело Главы департамента среди персиков в кладовой. Криденс даже представлял, что за актёр мог бы подойти на его роль: какой-нибудь высокий, впечатлительный невропат. Мистер Грейвс не рассердился и не возмутился: такие люди, как он, никогда не закатывают громких скандалов; он лишь слегка приподнял выразительные брови и велел ему переодеться, пока они с господином Макдаффом, потерявшим дар речи от удивления, обсудят всё с глазу на глаз. Вот так вот просто! Криденсу казалось, что разыгрывается драма, а он был попросту смешон. Мог ли мистер Грейвс думать, что Криденс предал его? Он до сих пор помнил непонятную тень отчуждения, незваным гостем прокравшуюся в его глаза в ту роковую минуту: враждебную, холодную, колючую ограду человека, ушедшего в какой-то свой, недоступный Криденсу мир. Бэрбоун слишком хорошо знал этот взгляд. Он напоролся на него, на эту тень, словно на дикого зверя в лесу. И будто маленькое животное, впавшее в транс перед лицом плотоядного врага, он стоял, прикованный к лестнице, не решаясь ступить и шагу. Он должен был убежать. «Убежать» вдруг затопило его целиком. «Убежать» настойчиво подмывало его бросить всё, оставить вещи прямо такими, какие они есть, и кинуться прочь из этого дома, из этого города и штата, убраться отсюда от греха подальше и никогда не возвращаться. «Сражайся или беги», — звучало в его голове громким набатом, каким-то полубредом, словно сладкое, лихорадочное помешательство. В моменты кризиса что-то внутри всегда гнало его в укрытие. Криденс не заметил, как голоса за стеной стихли вовсе. Тишина, нарушаемая лишь редким, тихим-тихим шелестом бумаги для писем, принесла в воздух липкую тревожность. Он не представлял, о чём они говорят и что за письма они читают, и беспомощность от собственного незнания делала его уязвимым и нервным. Время текло как-то странно, будто в каком-то волшебном сне: Криденсу казалось, что прошло по крайней мере около двух часов с момента прибытия мистера Макдаффа в особняк, но, когда дубовая дверь наконец открылась перед самым его носом, небо за окном кабинета всё ещё было жёлто-фиолетовым от восходящего у холмов солнца. Странно, но сонливости Криденс совсем не чувствовал. Персиваль, одетый теперь в свой рабочий костюм, выглядел ещё более отрешённым, чем Криденс его запомнил. Ему стало не по себе. Мистер Грейвс, конечно же, сразу понял, что он подслушивал их «приватный» разговор, и Криденс втайне надеялся, что Персиваль воспользуется проявленным невежеством для того, чтобы в очередной раз отчитать его. Он хотел, чтобы мистер Грейвс рассердился, показал хотя бы своей злостью, что между ними ничего не кончено, что они не откатились назад к мучительному безразличию первых дней. Бродерик всё ещё был в кабинете: собирал какие-то письма в отдельную стопку, придирчиво всматриваясь в крючковатый почерк отправителей. Волшебная палочка мистера Грейвса выглядывала у него из кармана. Криденс почувствовал, как беспощадно хлынула краска к его побелевшему от волнения лицу, и немедленно потупился. У мистера Грейвса забрали палочку, и это всё из-за него. Может быть, окажись Криденс хоть на парочку лет помладше, он просто-напросто разревелся бы прямо здесь, в коридоре, как отшлёпанный ребёнок, надеющийся, что горькие слёзы разжалобят обидевшихся родителей. Наверное, вид у него сделался совсем хмурый, потому что мистер Грейвс вдруг утомлённо вздохнул и поправил ему закрутившуюся на плече лямку подтяжек. — Это было очень глупо, — прошептал он, наклонившись к уху юноши. Криденс промолчал, и, воспользовавшись промедлением Бродерика, мистер Грейвс заговорил быстрее и настойчивее: — Слушай меня внимательно: веди себя вежливо и спокойно, у них нет никаких доказательств твоей причастности к чему-либо. Ты прятался, потому что боялся, что твоей жизни угрожают Министерство и Гриндевальд, но теперь ты готов предстать перед общественностью и попросить помощи у магического сообщества. Потребуй защиты, но не груби, не волнуйся, не… Голова Криденса закружилась от новой информации, словно от вина, и пронзительный голос мистера Макдаффа развеял последний момент уединения – маленькую отсрочку перед неизбежным. — Если выдвинемся прямо сейчас, то успеем в Министерство ещё до ленча, — объявил он вдруг поразительно небрежно, как если бы им предстояло совершить дружескую поездку на пляж или теннисный корт. Он уже был бодр, сосредоточен, и единственной уликой, указывающей на его недавнюю вспышку гнева, были истерические красные пятна по всей шее. Немного погодя, проверив время на карманных часах, Бродерик обратился к Грейвсу: — Скажи ему, что трансгрессирует он со мной – пусть будет готов взять меня за руку, когда я скажу. Он ведь в курсе расщепов? — Скажи сам, — оборвал Грейвс поток его речи. — Он стоит буквально в шаге от тебя. И Персиваль подтолкнул Криденса вперёд: то ли пытаясь добиться от него хоть каких-то признаков расторопности, то ли понуждая его наконец-то самому постоять за себя. Оробевший Криденс замер теперь у самого директорского носа, опустив руки, чувствуя себя очень неловко. Ужасное чувство, которое он так часто испытывал в детстве, когда мама выводила его поздороваться с гостями: представляла его им быстро и как-то нехотя, сразу давая понять, что он ещё слишком молод и ничего из себя не представляет – нет никакой нужды включать его во взрослый разговор, терпеть его глупое мальчишечье вмешательство. В его семье не учили разговаривать с незнакомцами. Мистер Макдафф внушал ему неприязнь и страх, ведь он помнил, насколько злым тот мог быть; его всё преследовало это навязчивое беспокойство заплутавшего лесничего, боящегося, что в любое мгновение на него из кустов может броситься волк – он уже слышал его голодный вой, урчание его пустого желудка. Но Бродерик смотрел на него с нейтральным выражением, оценивая его беспристрастно, словно скотину на ярмарке — как фермер, рассматривающий телёнка с целью прикинуть, насколько сочным будет его мясо. Криденс моментально растерялся под этим взглядом. Что он должен был ответить? Чего хотел от него мистер Грейвс? Пока Криденс раздумывал над этим, Бродерик вновь развернул разговор в свою сторону: — Не будешь держаться за меня достаточно крепко – до Министерства трансгрессируешь по кусочкам, — грубовато наставил он, бегло оглядев наискось надетые подтяжки. Теперь, когда Криденс больше не сутулился столь катастрофично, Бродерик казался заметно ниже – смотреть ему приходилось исподлобья. — Конечно, не с твоей живучестью волноваться об этом, но дважды я повторять не стану. — Да, сэр, — выдавил из себя Криденс и тут же отпрянул, потому что кончик волшебной палочки неожиданно упёрся в его вздрогнувший кадык: мистер Макдафф стоял совсем рядом, решительный и угрюмый, и мягкое щекочущее тепло, исходящее от его идеально-ровной палочки, вдруг обожгло Бэрбоуна сильнее раскалённого огня. — Что вы…? — У меня отличная реакция, — уведомил тот, с усталостью натягивая на лицо фальшивую улыбку. — Не пытайся провернуть какие-нибудь глупости по дороге. Горло Криденса свело судорогой. По-видимому, мистер Макдафф ждал от него какого-то ответа: он начал бормотать с запинкой что-то бессвязное, повторяя несуразное «сэр» снова и снова. «Да, сэр, я всё понял, сэр, я не собираюсь доставлять никаких проблем, сэр». Высокопоставленным людям, учила его мама, очень нравилось слышать это обращение от всякого сброда вроде него. — Морганы ради, Бродерик, нет нужды пугать его! — раздражённо вмешался Персиваль, спасая его из этого унизительного положения. — Сохраняй хотя бы видимость профессионализма. — Люди умирают, Персиваль, — безэмоционально напомнил Макдафф. — Пока это происходит – прости, но меня не волнует, задеваю ли я чьи-нибудь душевные чувства. Губы мистера Грейвса сжались в тонкую линию, ноздри побелели. Криденс понимал, что это было. Пока мистер Макдафф заботился о судьбе всего человечества, Персиваль боролся за свои личные цели. В то время как Грейвс жертвовал всеми ради одного, а не одним ради всех, Бродерик легко расстался бы с сотнями, если бы жертва эта спасла миллионы. Это не говорило в пользу мистера Грейвса — скорее, наоборот, но и не помогало Бэрбоуну начать симпатизировать нынешнему Главе отдела. Не тогда, когда в его взгляде читалось столько презрения: к прошлому Криденса, к его поведению и к нему самому. Несколько месяцев назад этого было бы достаточно, чтобы… Персиваль взял его за плечо, возвращая из воспоминаний о сенаторе Шоу, об этом напыщенном мудаке, в реальную жизнь и прохладу восточного крыла. — Мне казалось, что мы пришли к единому мнению, Бродерик, — сказал мистер Грейвс, пока рука его машинально прощупывала напряжённый узел под рубашкой юноши. Обескураженный Криденс едва не выкрутился из-под его гипнотизирующего прикосновения. — Криденс хочет сотрудничать, и чем скорее мы окажемся в Министерстве, тем лучше будет для нас троих. Неразумно задерживать друг друга пустыми угрозами, не так ли? Бродерик не удостоил его вопрос комментарием: только запахнул потуже пальто и, нащупав в кармане волшебную палочку, стал держать её наготове – надейся на лучшее, говорил он, но готовься к худшему. Персиваль только нос сморщил. Едва волоча непослушные ноги, Криденс спустился вместе с ними на первый этаж. Он никак не мог отделаться от неуместного чувства утраты — словно он выезжает из опустевшего номера в гостинице, в которой он провёл много прекрасных дней и ночей своего отпуска: глупо, совсем не вовремя было думать о таком, а он всё равно думал. Он мечтал никогда-никогда не покидать стен этого дома, места, с которым он породнился и которое стало ему так дорого; а теперь его выдворяли отсюда, гнали, словно преступника, и не было в этом ничьей вины, кроме его собственной. Мистер Макдафф хотел найти какой-нибудь головной убор для Криденса. Персивалю шляпы не шли, он никогда не покупал их. Под его молчаливое неодобрение Бродерик трансфигурировал простую чёрную федору из висящего без дела рожка для обуви. «Надвинь её на глаза, — посоветовал он, нахлобучив шляпу на макушку Бэрбоуна. Та, слишком большая для его головы, спала до самого кончика носа. — Ну, по крайней мере, так тебя сложно узнать». Криденс, придерживавший федору за поля, счёл за благо послушаться. Он думал, что свежий воздух поможет ему, но вместо этого на душе сделалось только хуже. Небо, устланное фиолетовыми тучами, низко лежало над сырой землёй. Редкие птицы пели лениво, устало, едва слышно – ещё не проснулись до конца, не вылезли из своих тёплых гнёздышек у сосновых верхушек; слабые переливы их песен моментально тонули в шуме шагов. Мистер Грейвс шёл позади, поправлял не знающего дороги Криденса. Шарф, которым он наскоро обмотал шею, закрывал теперь половину его лица – не было видно ни рта, ни щёк, только покрасневший от холода нос, тёмные глаза, потухшие и какие-то отсутствующие, и нависшие над ними брови. Внезапно это любимое Криденсом лицо утратило всякое выражение, превратилось в красивую, но всё же безжизненную маску. Никто не разговаривал. Нечего было и думать поговорить с мистером Грейвсом наедине. Господин Макдафф следил за ним неустанно, пристально, словно какой-нибудь надсмотрщик в тюремной камере, держался настороже; может быть, боялся. Криденс не понимал, чего ему страшиться – крепкому, вооружённому волшебнику, — но сам был от происходящего в тихом ужасе. Он обернулся, чтобы посмотреть на удаляющиеся холмы, настолько жёлтые на рассвете, будто каждый дюйм их был усеян расцветшими одуванчиками; затворенные окна особняка, приютившего его на эти недели, поблёскивали под лучами встающего солнца. Дымок поднимался из труб фамильных домишек: кто-то из соседей уже развёл камин и готовился разделить с родными чашечку утреннего кофе. С такого расстояния особняк казался мирным, безопасным укрытием, ещё более прекрасным, чем всегда. Мир, который никогда не принадлежал ему по праву, теперь заслуженно вырывали из его рук. Прошлое всё ещё было слишком близко к нему, прошлое никогда не отпускало его – он лишь поверил в это ненадолго, потому что поверить в эту эйфорическую иллюзию было слишком приятно. «Может быть, — подумал Криденс в тот момент, — вот так всё и должно закончиться. В какой-нибудь мрачной камере в этом проклятом Министерстве, среди таких же убийц, как я сам». Мистер Макдафф взял его за левую руку, и волшебный вихрь унёс их прочь.

***

В МАКУСА все уже давно бодрствовали: толпы волшебников, скучковавшиеся в отдельные группки, сновали из коридор в коридор, организованными стайками проносясь по вестибюлю. Измеритель угроз над их головами остановился на синей отметке. «Высокий уровень, — подумал Персиваль. — Понятно, почему Бродерик так усердствует». В его прошлый визит сюда стрелочка, как он прекрасно помнил, болталась между первым и вторым уровнями опасности – неприятно, но не критично. — Мистер Макдафф! — закричал кто-то из подчинённых, едва завидев издалека фигуру директора. Подбежав, служащий принялся торопливо докладывать: — Слава Моргане, вы здесь! Мы уже с ног сбились! Не могли бы вы… Персиваль деликатно отошёл на два шага, не давая повода уличить себя в дурных манерах – он не собирался становиться свидетелем разговора, не предназначавшегося для его ушей. Хватит с него вторжений в чужое пространство. В немом оцепенении Криденс последовал за ним. Закрывающая широкий лоб федора в сочетании со шмотьём Скамандера делали его практически неузнаваемым. Выражение лица у него было такое, словно пред ним творилось чудо воскрешения господня. — Всё нормально? У тебя ничего не болит? — уточнил Персиваль вполголоса, пока Бродерик отсылал молодого волшебника с новым заданием. — Поверь мне, никто не тронет тебя. Криденс зажмурился и слегка помотал головой. Нет, не в этом дело. — Я здесь раньше никогда не был. Все эти люди… боже, волшебников так много. — О, — глубокомысленно выдал чуть удивлённый Персиваль. Он и забыл, какое впечатление может производить Магический Конгресс на новичков. Тут был и золотистый свет в просторном холле, и огромный портрет госпожи Президента у входа, и даже изящные статуи первых мракоборцев – всё это создавало впечатление роскоши и внушительного достояния, бережно хранимого американскими волшебниками из поколения в поколение. Криденс чувствовал себя оборванцем, по ошибке попавшим в королевскую спальню. Сколько раз он проходил мимо этого места и даже не догадывался, что скрывается от не-магов за его дверями? Ни один из двух миров, магический и не-магический, не принимал его до конца. Криденс всегда жил на самой грани, вечный отщепенец в любой компании. Персиваль нахмурился, глядя на него. — Всё будет в порядке, — сказал он шёпотом. «В порядке» — хорошее слово. Безвредное. Надо бы им почаще использовать его. — Тебя осмотрят колдомедики. Расскажешь им то же, что рассказал мне об обскурии. Мистер Макдафф не даст кому-нибудь сделать тебе больно, ты ведь понимаешь? — Персиваль дождался осмысленного кивка и помолчал, взвешивая в голове все варианты. — У них могут возникнуть вопросы по поводу твоего здоровья. Скажи, что ты был болен и я приготовил для тебя охранное зелье. — Охранное зелье? — переспросил Криденс. — Да. Послушай, я… — Грейвс вдруг снова замолчал и начала сначала. — Забудь. Сейчас нет времени обсуждать это. Персиваль едва закончил предложение, как Макдафф уже взял Криденса под руку. В глазах директора мелькнул азартный блеск. Грейвс шагнул к нему, чтобы вместе сопроводить Криденса на цокольный этаж, однако Макдафф намеренно преградил ему путь. — Ты не обязан присутствовать, Грейвс, — сказал он. — С тобой разберёмся позже. — Я знаю, что не обязан. Позволь мне. Бродерик смерил его буравящим взглядом. Персиваль догадывался, о чём тот думал. Насколько много он не рассказал ему, раз был готов умолять о разрешении присутствовать при досмотре. Оглядываясь назад, вряд ли у Макдаффа могли остаться какие-либо сомнения в роде их отношений. Криденс вышел из его спальни посреди ночи – такие вещи Бродерик складывал как дважды два. Странно, насколько равнодушным Персиваль чувствовал себя на этот счёт – настолько недосягаемым это сейчас казалось. Ему хотелось провалиться сквозь землю, когда Криденс вознамерился поцеловать его при Порпентине. Сейчас это не имело значения. Их вечера у камина, их разговоры наедине, их поцелуи — всё это было вещами, существовавшими в другое время в другом мире. И, если быть откровенным, Персиваль был готов упрашивать. — Мы обо всём договорились, Грейвс, — возразил Бродерик, спрятав насмешливую улыбку в уголке губ. Впрочем, возможно, Персивалю лишь померещилось. — Моему слову ты можешь доверять. Персиваль выпрямился, с достоинством снося эту шпильку в адрес собственной лживости. Криденс занервничал. Он всё озирался, старался спрятаться от каждого случайного прохожего, случайного взгляда, словно не понимал, что уже к вечеру новость о нём разлетится по всему Конгрессу – от колдомедиков до мракоборцев, от мракоборцев до всех мелких служащих. Грейвс никак не мог отвернуться от него, потому что его глупое пальто, глупая федора и глупое лицо каким-то образом были единственным, что Персиваль хотел видеть в своей жизни. — Вы уходите? — спросил Криденс, словно позабыв о Бродерике. Может быть, для него это тоже в какой-то момент попросту перестало иметь значение. — Прямо сейчас? — Всё будет в порядке, — сдержанно повторил Персиваль. Потому что это было, в конечном счёте, самым безопасным ответом. — Я буду поблизости. — В моём кабинете в конце рабочего дня, как условились, — произнёс Бродерик, прежде чем обратиться к болтающемуся у его руки Криденсу: — Пойдём, парень, осмотрим тебя как следует. Ты когда-нибудь болел драконьей оспой? «Его зовут Криденс», — собирался напомнить Персиваль, с трудом велев себе прикусить язык. Макдафф повернулся к нему спиной, уводя за собой своего невольного спутника – тот что-то негромко ответил ему, но Персиваль уже не мог разобрать слов. Грейвс смотрел им двоим вслед, словно завороженный. Его вдруг охватило неясное чувство, будто они с Криденсом расстались навеки и он никогда больше его не увидит. Репетиция перед их финальным расставанием, вот что это такое. Он должен был заставить Пиквери поверить в убедительность его доводов. Иначе… иначе что? В лучшем, в самом лучшем случае Криденса запрут в больнице Святого Фрэнсиса. Грейвс живо представил, как это будет: он будет носить ему тарелки жареных каштанов, которые сгниют раньше, чем кто-нибудь пожелает их съесть; передавать нераспечатанные письма в ленточках, которые Криденс никогда не захочет прочесть. Читать ему вслух учебники и руководства по медицине… Персиваль передёрнулся от воспоминаний. Эта часть его жизни, вычеркнутая из года зима, по какой-то причине умалчивалась даже в последних разговорах с Криденсом. Персиваль хотел найти Порпентину. Голдштейн была добрым другом, надёжным союзником. Ей он мог довериться, она могла подсказать ему что-нибудь полезное. Персиваль корил себя за то, что зря пренебрегал ею столь долгое время. Интересно, в здании ли она сейчас? Едва Персиваль подумал о ней, как знакомое серое пальто мелькнуло в череде мельтешащих, словно рыбки под озёрной гладью, волшебников. Он узнал Порпентину: пылающая от возбуждения, она стояла на небольшом помосте вместе с другими мракоборцами, и бойкое обсуждение их смешивалось с гулом других, таких же звонких голосов. Вероятно, отряд был собран для отправки на какое-нибудь срочное задание: до Грейвса доносились обрывки их страстных переговоров, слова «план» и «незамедлительные меры». Это было настоящим чудом — совпадением, но очень удачным совпадением. Пробравшись через поток быстро расходившихся магов, Персиваль первый подошёл к ней. Остальная компания не прервала своей дискуссии. — Мистер Грейвс! — удивилась Тина, застигнутая врасплох его внезапным появлением. — Что вы здесь делаете? — спросила она, тут же охнув и прервав саму себя. — Вы в курсе, да? Жуть какая-то. — Ты говоришь об истории с Дональдсонами? Порпентина кивнула, протискиваясь с Персивалем к центру зала. — Надеюсь, вы здесь не из-за мистера Макдаффа? — Она обеспокоенно взглянула на него краешком глаза. — И не из-за…? Вы знаете, кого. Грейвс осмотрелся по сторонам. Слишком людно для честного ответа. — Есть кое-что, что я хотел бы обсудить с тобой, — признался он. — Не здесь. Куда ты направляешься сейчас? — В контору к Дональдсону, колдография всё ещё у него, — отрапортовала Голдштейн. — Меня включили в отряд. Мистер Макдафф хотел, чтобы среди мракоборцев был кто-то, кто уже сталкивался с жертвами обскурии. — Кто ещё? — Ещё двое, Норберт и Шукар. У них распоряжение прикрыть меня в случае, если ситуация вдруг выйдет из-под контроля. — Порпентина вздохнула. — Сомневаюсь, что это понадобится. Кошмарная история. Дональдсон, должно быть, раздавлен новостями. Теперь, когда новый план действий пришёл Персивалю в голову, он знал, что нужно было сделать. — Я пойду с тобой.

***

Насколько зла была Порпентина на Грейвса, настолько же сильно она волновалась о том, что с ним и Криденсом будет теперь, когда правда, как обезображенный временем труп утопленника, всплыла наружу. Персиваль утверждал, что Криденс не мог иметь и не имел никакого отношения к исчезновению Примулы Дональдсон. Он был готов отрицать и отрицал любую, даже малейшую причастность Криденса к этому – прежде всего перед самим собой. В его глазах даже думать о Криденсе как об убийце было равносильно предательству. Если бы Криденс узнал об этом, просто о том, что Грейвс вообще рассматривал подобную вероятность, он бы никогда его не простил. Это, как рассудили они с Голдштейн по пути в контору, открывало перед ними два возможных варианта: либо в городе существовал ещё один обскур, либо в городе существовал человек или люди, заинтересованные в том, чтобы выложить к дому Грейвса дорожку из улик и обвинений. Всё складывалось слишком гладенько: обстоятельства, словно сговорившись, единогласно указывали на Персиваля. Грейвс был бы полным идиотом, если бы не научился тщательнее заметать за собой следы за пятнадцать лет службы в Отделе. Бродерик, судя по всему, держал его за непроходимого тупицу. — Я его не виню, дело и правда дрянь, — рассуждал Персиваль, пересекая с Порпентиной квартал за кварталом. Пятая авеню – слишком оживлённая улица для трансгрессии. — Но если на дочь Дональдсона напал обскур, ты понимаешь, на кого Бродерик захочет это повесить. Ему же это разве что не на блюдечке преподнесли. — Вы обещали, что Криденс в безопасности, — напомнила Тина. Глаза у неё немного пощипывало. — Что всё под контролем. В резкости Персиваля скользнуло куда больше отчаяния, чем раздражения. — Я не просил его геройствовать. — Хотите сказать, что всё было под контролем? — Порпентина чуть понизила голос, опасаясь, как бы парочка мракоборцев, шествующая впереди, не расслышала деталей их разговора. Впрочем, те, громко беседуя, были слишком увлечены друг другом. — И что бы вы сделали, если бы он не вмешался? Персиваль поймал устремлённый на него взгляд Голдштейн. Это было нелегко для неё, но и для него тоже. Вздохнув, он решил не ломать перед Порпентиной комедию. — Не знаю. Всё произошло слишком быстро. Он удивился, когда Голдштейн вдруг слегка тронула его за локоть. Персиваль знал этот жест. — Уверена, что всё образуется, — сказала она. Может быть, сказала даже не от чистого сердца – сказала просто потому, что была Порпентиной Голдштейн, а Порпентине Голдштейн никогда не было всё равно. Персиваль вдруг понял, что ценил в ней это качество куда сильнее любой профессиональной выучки. — Спасибо, — ответил он ей. Улыбнувшись, Тина взяла Грейвса под руку и нагнала мракоборцев у поворота на нужную улицу. — Давайте решать проблемы по мере их поступления, — предложила она бойко и прытко. — Для начала изымем эту дракклову колдографию. — Есть, мэм! — задорно подхватил веснушчатый Норберт, занимая со своей напарницей стратегические места около входа. Персиваль смутно припоминал в нём одного из тех назойливых мракоборцев, мошкарой налетевших на него в какой-то из прошлых визитов в Конгресс. — Разберёмся с этим, пока старик не разнёс МАКУСА в пух и прах, верно, красавица? Шукар, прячущая выбившуюся прядку под шляпой, не обратила на его браваду ни малейшего внимания. Наверное, представления эти стали делом привычным. Персиваль больше не имел ни малейшего понятия о том, чем и как живёт отдел мракоборцев. Каким огромным сроком иногда оказывается день! Журналистская контора, в которую они попали, не имела ничего общего с воспоминаниями Персиваля об офисе «Ньюсмангер». За письменными столами работала парочка падающих от усталости магов: сортировали бумаги по папкам, разбирали залежавшийся в многочисленных ящиках мусор. Монотонность их движений, непривычное запустение, тишина, наводящая на мысли о могильных склепах – Грейвс не смог бы вообразить места тоскливее, даже если бы очень постарался. Одна из работниц, занятая черновиками недописанных некогда статей, встала со своего места. — Я могу вам чем-нибудь помочь? — осведомилась она сонным голосом. — Сегодня никаких заявок от читателей, простите. У нас небольшой форс-мажор, но, спешу вас заверить, ничего серьёзного. — Департамент магического правопорядка, — представился Персиваль. — Можем ли мы увидеть мистера Дональдсона? — У нас назначена встреча, — вставила словечко Тина. — Боюсь, он сегодня не принимает. Передать ему что-нибудь? — Думаю, нас он примет, — не согласилась Порпентина. С места, на котором они стояли, прекрасно был виден кабинет управляющего. — Не проводите нас? — Мистер Дональдсон велел никого не впускать. Грейвс потёр виски, сердито прикидывая, как бы пообходительнее разобраться с этой упёртой особой без лишней нервотрёпки. Пока он делал это, Порпентина уже пробралась к кабинету и теперь настойчиво дёргала за дверную ручку. Заперто. — Мисс, вам туда нельзя! — О, Морганы ради! — саркастично взмолилась Голдштейн, борясь с замком. Чуть повысив голос, она заговорила прямо так, через стену: — Мистер Дональдсон, я из Магического Конгресса. Меня зовут Порпентина Голдштейн. Откройте дверь и поговорите с нами. Мы здесь, чтобы помочь. Персиваль поморгал, немного поражённый её методами. Он был готов, если потребуется, притормозить имеющую право возмутиться вторжением сотрудницу, но та, словно безразличный к суете живых призрак, уже прошествовала обратно на своё рабочее место – затюканная, усталая писака. Может быть, Примула Дональдсон была её подругой. Может быть, они вместе любили ходить в тот французский ресторанчик после рабочей смены, жевать свою яичницу с горохом и выдумывать всякий скандальный трёп для выпусков на будущей неделе. Ещё одна изуродованная трагедиями жизнь. Кабинет вдруг отворился, дверная ручка поддалась, и Порпентина – энергичная, не теряющая веры Порпентина! – прошмыгнула внутрь с самым решительным видом. Грейвс подоспел за ней следом. — Спасибо, что сотрудничаете, мистер Дональдсон, — говорила она. — Департамент уже подключил все силы. Как думаете, есть что-нибудь, чем вы могли бы помочь продвижению поисков? Может быть, у мисс Дональдсон в последнее время появились какие-нибудь новые знакомства? Персиваль не узнал человека перед собой. Осунувшийся, одряхлевший, убитый горем отец – голос его, раздражавший Грейвса своей бесперебойностью и излишней звонкостью, сделался глухим и бессильным. Лицо Дональдсона, тупое и апатичное, приобрело изжелта-коричневатый оттенок болезни; широко раскрытые глаза, ничего не видя, смотрели в одну точку. Знал ли он, что перед ним находился человек, который, согласно имеющимся у Бродерика фактам, был последним, кто разговаривал с Примулой перед её неожиданным исчезновением? Раз Персиваль избрал политику наблюдения, Порпентина сама стала расспрашивать. Как старался бедняга Дональдсон не использовать прошедшего времени! «Нет, она не любит заводить новых друзей; нет, она обычно не пропадает, не предупредив меня – у неё, вы знаете, очень хорошее воспитание, такая славная девочка; да, на колдографии точно она – я узнал её по платьицу и нижней части лица, что же вы, господа хорошие, думаете, я не узнаю свою любимую дочь?» Кричащая ярко-жёлтая примула по-прежнему украшала его петлицу. Персивалю стало его жаль. — Можем мы забрать колдографию, мистер Дональдсон? — мягко спросила Голдштейн. — Это бы очень помогло, вы ведь понимаете. Мистер Дональдсон, по-видимому, не очень спешил с ней расставаться. Он замешкался, принявшись копошиться в нагромождении всякого рода бумажек на своём столе. Персивалю не терпелось поторопить его, но уважение к чужому горю мешало, не давало ему вмешаться. Наконец Дональдсон выудил колдографию из безымянного почтового конвертика – в графе "Отправитель" на нём был пропуск. Без слов протянув её Порпентине, он уронил отяжелевшую голову на руки. Голдштейн метнула на Персиваля вопрошающий взгляд, поманила его кончиками пальцев, призывая взглянуть на изображение вместе с ней. Грейвс наклонился к Тине через плечо. На монохромной колдографии была, вне сомнений, Примула Дональдсон. Её светлые волосы зацикленно двигались под порывами лёгкого ветра, подкрашенные губы были слегка приоткрыты. Рука, обычно с энтузиазмом сжимающая самопишущее перо, была выгнута под неправильным углом — обуглено-чёрная до самого локтя, в трещинах и чём-то, похожем на гноящиеся ожоги, как у жертв пожара. Персиваль уже видел это прежде. Но не на жертвах обскурии. Он видел это на Криденсе. — Мистер Дональдсон, — заговорил он, поражённый тем, насколько возбуждённо звучит его задохнувшийся голос, — на вашу дочь никогда не нападал обскур. Персивалю показалось, что сердце его не сможет вынести этого колоссального облегчения – настолько сильным оно было. Гора свалилась с его плеч. Как оказалось, единственным врагом Примулы Дональдсон являлось её собственное любопытство.

***

Мистер Грейвс был прав, когда говорил, что никто из колдомедиков не причинит Криденсу боли. Он ощущал себя подобно мальку, попавшему в крупный поток: люди двигались мимо него, вели его из одного стерильно-белого кабинета в другой, что-то говорили, задавали вопросы, которым не было счёта: его возраст, рост, вес, детские болезни. Криденс просто отдался течению и смотрел, куда оно приведёт его. Он ничего не чувствовал : ни страха, ни тревоги, ни волнения, ничего такого. А Криденс ждал их – и ужас, и страх, и отчаяние, всё, от чего он так страдал долгие двадцать лет. Он был готов к ним, насторожился, как лань, готовая бежать. Но чувства к нему не возвращались. «Наверное, это должно прийти со временем», — говорил он себе. Навалиться вместе с полным осознанием произошедшего – когда ты не ждёшь, резко, чтобы точным ударом опрокинуть тебя на лопатки. В больнице, в которую Криденса и сестёр водила мама, доктора совали в рот деревянную палочку и просили сказать громкое «а». Маги, окружившие его здесь, давали ему волшебную палочку и просили произнести заклинание левитации. «Вингардиум Левиоса», — отупело повторял Криденс за ними, и ничего, как всегда, не происходило. Он не знал, что надо делать. Не знал, что бывает в таких случаях. Криденс думал, что его без суда и следствия бросят догнивать остатки своих дней в какой-нибудь сырой камере, воображал, как отшатнутся от него с омерзением колдомедики. А, может быть, президент сразу приговорит его к повешению или казни на электрическом стуле – или что там используют волшебники в подобных делах. Но нет! По какой-то причине колдомедики обращались с ним, словно Криденс был их недобросовестным пациентом: трусливым ребёнком, убежавшим из палаты, чтобы ему не сделали болезненный укол. Но вот его уговорили вернуться, упросили ничего не бояться, и теперь Криденс снова с ними – послушный и готовый продолжать прерванное лечение. Когда одна из приставленных к нему волшебниц, высокая, на вид доброжелательная женщина лет пятидесяти, спросила, не принести ли ему стакан воды, Криденс едва не рассмеялся. Нет, господи, зачем бы ему понадобилась вода? Однако, по её словам, выглядел он так, словно его с минуты на минуту свалит обморок. Криденс ничего такого не чувствовал, ему не было плохо – уж точно не физически. И он совсем не хотел пить. Выбежать из комнаты и истерично хохотать без передышки – вот чего ему в действительности хотелось. Его голова шла кругом. Скорее бы этот фарс закончился. Мистер Макдафф появился лишь спустя час. Пробежался глазами по медицинским заключениям и отчётам, записанным волшебными перьями со слов Криденса. Вид у него был очень суетливый, а шаг пружинистый и ускоренный. Он куда-то опаздывал, всё косился на циферблат наручных часов: каждый раз, как минутная стрелка пробегала жирную отметку, рот его прямо-таки кривился. Криденс сидел на кушетке, подтяжки смешно свисали с его боков. Колдомедики попросили его снять рубашку, и он ещё не успел закончить с одеванием. Волшебник стоял у единственной двери, бормоча под нос отдельные слоги. Это был шанс. Всё нутро Криденса восставало против этого, но, пока добрая женщина-колдомедик сверяла какие-то записи из больницы Святого Фрэнсиса, он всё равно предпринял робкую попытку окликнуть мистера Макдаффа бестолковым «сэр». Тот не повернулся, демонстрируя полную сосредоточенность на чтении. Сейчас он ещё раз взглянет на свои наручные часы и испарится за дверью, как Белый Кролик. Криденс не мог этого допустить. — Я смогу увидеться с мистером Грейвсом? — вдруг спросил он. Мистер Макдафф кивнул и засобирался, сворачивая бумагу трубочкой. — Сейчас? — Позже. «Позже». Как они все любят это слово. — Можно мне сказать ему пару слов? — Его сейчас нет, — ответ короткий и сухой. «Он обещал быть поблизости», — расстроенно подумал Криденс, проглатывая эти слова вместе с горьковатой слюной. Он и так вёл себя слишком по-детски, сколько бы ни старался исправиться. Мистер Макдафф зашептался о чём-то с колдомедиками. Криденс ничего толком не мог расслышать. Скорее всего, они говорили о нём, о его будущем или о том, должен ли мистер Грейвс понести какое-то наказание за «сокрытие преступника» или вроде того. Ему казалось, что колдомедики не поверили ему до конца, когда он рассказал им о своём счастливом избавлении от обскурии. Пришлось плутовать и недоговаривать, чтобы не приплетать имя Ньюта, и в истории от этого поубавилось реалистичности. Волшебная палочка всё ещё вызывающе торчала из кармана мистера Макдаффа. Криденс знал, кому она принадлежит, и каждый раз мысль об этом заставляла его желудок совершать неприятный кульбит. Он хотел помочь мистеру Грейвсу, но выходило всё так, словно он его подставил. Теперь ничего не попишешь. Криденс расстелил себе постель, и ему в ней спать.

***

Вереница коридоров на цокольном этаже была похожа на живой лабиринт, что иногда растёт в роскошных садах привилегированного класса. Криденс миновал пролёт за пролётом, ведомый мистером Макдаффом и незнакомыми ему амбалами-мракоборцами – двумя коренастыми близнецами. Тихо идти туда, куда скажут – уж в этом Криденс был асом. Под ложечкой у Криденса засосало. Странная идея ненадолго охватила его. Интересно, шёл ли по этим коридорам Гриндевальд в день своего разоблачения? Стоял ли Криденс там, где стоял когда-то он? Изнурённый, он почти не следил за маршрутом и очень скоро совсем потерял ориентацию. Когда они остановились у двери, неожиданно совершенно обычной, Криденс уже сомневался, куда надо идти, чтобы вернуться к восходящей к первому этажу лестнице. Близнецы встали по обе её стороны – настоящие грозные стражники. Мистер Макдафф предупредительно открыл для него дверь, пропуская вперёд. Когда Криденс шагнул в комнату, то обнаружил, что с внутренней стороны её отсутствовала дверная ручка. — Это зачарованная комната, — объяснил мистер Макдафф. — Магия в ней не работает. Вот, смотри. Достав волшебную палочку, он небрежно произнёс: — Акцио, стул. — Ничего не произошло. — Как я тебе и говорил. Комната сама подстраивается под нужды Конгресса. Не обессудь, но выйти отсюда у тебя пока не получится. Если будет что-нибудь нужно, постучи в дверь три раза. Только не кричи. Станет плохо – господа О’Брайан позовут штатных колдомедиков. Это не навсегда, лишь до тех пор, пока мадам Пиквери не будет готова принять тебя в кабинете. Решение за ней, как ты понимаешь. Он говорил быстро, чётко, старался выложить как можно больше информации за короткий промежуток времени. Спешил избавиться от обузы и вырваться по каким-то не терпящим отлагательства делам. Почему-то Криденс предполагал, что его «воскрешение из мёртвых» должно было бы вызвать куда больше ажиотажа вокруг его персоны, чем он видел сейчас. Он всё спрашивал себя, когда о нём станет известно: во всём МАКУСА, в Нью-Йорке, в Америке? Сколько потребуется времени, чтобы информация просочилась наружу? Истории вроде этой обычно быстро разлетаются. И хорошо продаются. Мистер Макдафф стоял на самом пороге, электрическое освещение коридора било ему в спину. А Криденс думал, что волшебники электричество презирают. Или это не электричество? Господи. Откуда у него только силы брались думать сейчас о таких пустяках? — Ты ведь не собираешься падать в обморок или что-нибудь в этом духе, а, парень? — Нет, сэр, — уязвлённо ответил Криденс. Неужели он правда выглядел так плохо? — Я всё понял. — Отлично. На твоём месте я бы поспал. «Вы не на моём месте», — моментально захотелось ощетиниться. Вслух Криденс этого не сказал. Мистер Макдафф закрыл дверь, и в комнате сразу стало темнее. Запах внутри стоял слишком чистый, слишком свежий, слишком нежилой, как в хорошо проветренной больничной палате. Обставлена она была соответствующим образом: кровать, раковина, стул и стол. Окна в комнате не было, а источником света служила оригинального вида керосиновая лампа на столе. Криденс почувствовал, как его бросило в пот. Дышать стало трудно, с перебоями. Почему, что не так? У него никогда не было боязни замкнутых пространств — по крайней мере, раньше она себя никак не проявляла. Его замутило, перед глазами поплыли чёрные точки. Ноги показались ему соломой, им Криденс больше не доверял. Он сел на край кровати, побоявшись потерять устойчивость, закрыл лицо ладонями и попытался сосчитать до десяти. В кончиках пальцах что-то пугающе закололо и вдруг онемело: сначала только пальцы, а затем и кисти, локти, плечи. Он не хотел больше крови из носа. Соблазн позвать своих охранников на помощь был слишком велик, Криденс не смог бы ему долго сопротивляться. Даже мистер Макдафф вряд ли успел уйти далеко. Он попытался встать, но дверь, которая раньше казалась ему совсем близкой, теперь была недосягаема. Тогда Криденс попробовал приложить усилия просто чтобы заставить себя закричать, да хотя бы сказать что-нибудь. Ничего. Тишина. Язык не слушался. «Я не умираю, — начал успокаивать себя Криденс. — Я не умираю, со мной всё нормально. Я просто разнервничался. Сейчас это пройдёт. Нужно подышать. Я не умру». Казённая кровать скрипнула под его весом, когда Криденс закинул на неё длинные ноги: завалился прямо так, в одежде и ботинках, прижался лицом к хрустящим накрахмаленным простыням. Ужасная поза совсем не способствовала хорошему сну. Он повернулся боком и скрутился калачиком, голова больше не кружилась. Нельзя было поддаваться панике. Недавно с ним уже случилось подобное, и тогда мистер Грейвс здорово помог ему восстановить нормальное дыхание. А сейчас мистера Грейвса не было. Чёрт его знает, где он вообще был. Глубокий вдох, ещё, и ещё, и ещё. Постепенно дышать стало полегче. Криденс перекатился на спину, закрыв лицо правой рукой. Стараясь успокоить своё тело, он начал думать об отстранённых, умиротворённо-прекрасных вещах: представлял себе бегущий ручеёк в лесу, овец, перепрыгивающих через невысокий заборчик, потрескивающий звук, с которым разгорается камин в доме мистера Грейвса. Мистер Грейвс. Что, если он больше не вернётся? Нет, он не смог бы так поступить. Не после того, что между ними было. Но где он? С кем? Что, если в это самое время его допрашивают какие-нибудь амбалы-мракоборцы, вроде тех, что сейчас стояли на посту у двери зачарованной комнаты? Криденс не хотел знать, не хотел думать об этом. Он постарался обмануть свой разум, вернув память и воображение к безмятежным картинкам ласкового огня в гостиной. Усталость, которую он не ощущал из-за шока, наконец навалилась на него. Он спал не больше четырёх часов, и он провёл весь день в дороге и Министерстве – в последнем из мест, где ему хотелось бы оказаться. Криденс знал, что устал, но даже не догадывался, что настолько. Он совсем выбился из сил. Гораздо, гораздо позже Криденс услышал шорох со стороны двери. Он поднялся на локтях, вглядываясь в узкую полоску белого света на полу. Сколько времени прошло? Его голова гудела, словно после дневного сна – слишком короткого, слишком беспокойного. Подушка была сырой в том месте, которого касалась его вспотевшая шея. Он пошарил глазами по стенам вокруг, не сразу поняв, где находится, но ни на одной из них не было никакого подобия часов. Ещё день? Уже вечер? А вдруг он проспал целые сутки, и сейчас его уже должны были отвести на встречу с мадам Пиквери и её свитой? Криденс напрягся, инстинктивно поджимая колени к груди. О господи. Он даже не разулся. Вместе со светом в комнату проник аромат куриного супа. Криденс едва не застонал от облегчения, когда дверь наконец открылась. Глядя на своего гостя, он неожиданно почувствовал острое желание расплакаться – горькие слёзы, которые собирались хлынуть из его глаз на несколько часов позже, чем нужно было. Тряхнув головой, Криденс отогнал от себя эти мысли. — У нас есть пятнадцать минут, — сказал мистер Грейвс вместо приветствия. — Всё хорошо, Криденс? — Да, — быстро ответил Криденс, удивляясь тому, как легко далась ему эта ложь. Он уже принял решение не рассказывать мистеру Грейвсу о своём несвоевременном головокружении. Какой в этом был смысл? — Господи, я так сильно рад вам. Я думал… я боялся, что у вас будут неприятности. Персиваль ничего не сказал на это: только ободряюще улыбнулся уголком губ, сев на стул рядом с кроватью. Криденсу очень хотелось, чтобы мистер Грейвс обнял его, но он знал, что Персивалю вряд ли когда-нибудь придёт в голову сделать это первым, самому, без озвученной просьбы. В руках у него был железный поднос, а на подносе – небольшая тарелка с супом, ложка и ломтик зернового хлеба. И выглядело, и пахло вполне неплохо. Невропатическая тошнота, которую Криденс ощущал лишь смутно, мгновенно усилилась и превратилось в проедающее насквозь чувство голода. В его рту и росинки не было со вчерашнего вечера. — Тебе нужно поесть, — сказал Персиваль с той особенной ноткой требовательности, которую Криденс уже привык расценивать как его личную форму заботы. — Я успел перехватить мистера О’Брайана, — интересно, какого из них? — как раз перед тем, как он должен был передать тебе ужин. Съешь, сколько сможешь. Ты плохо выглядишь. Ужин. Значит, прошло, по меньшей мере, часа три-четыре. — Вы тоже, — зачем-то сказал Криденс. Персиваль удивлённо поморгал, а затем пригладил встопорщившиеся волосы. Как будто дело было в причёске! — Тяжёлый был день, да? Криденс неловко кивнул и свесил ноги с кровати, чтобы мистер Грейвс мог поставить поднос ему на колени. В тарелке плавали мелко нарезанные овощи и кусочки белого куриного мяса. На вкус бульон оказался точно таким же, как на вид и запах – «вполне неплохим». Пожалуй, самое точное определение. Когда Криденс снова посмотрел на мистера Грейвса, взгляд того был пристально сфокусирован на его лице. Что-то — может быть, недоверчивое выражение в глазах Персиваля — заставило Криденса покраснеть. Заметив это, Грейвс немедленно смягчился и начал поглаживать его по колену, пока он ел. — Ты не жалеешь о том, что сделал? — задал Персиваль осторожный вопрос. — По правде говоря, ты не одного мистера Макдаффа заставил сильно удивиться. Зачем ты вышел из спальни? Помешав ложкой бульон, Криденс выловил из него последние кусочки варёной курицы. — Потому что я вас люблю, — ответил он вдруг тихим голосом. В конце концов, Криденс сказал это потому, что у него не было заготовлено никакого ответа получше. И вправду – что ещё ему было говорить? Что он «действовал в состоянии аффекта»? — Вот почему. Ему хотелось звучать возвышенно и драматично, почти что трагично, совсем как герою, готовому пожертвовать землями, богатством, титулом, жизнью – всем, чем угодно, ради своей преступной любви. Люди в книжках постоянно говорили фразы вроде этой, Криденс читал такое не в одном романе. «Потому что я люблю тебя» — и тут же в лучах обожания и славы. «Я тоже, — всегда следовал за сим чувственный ответ. — Я тоже люблю тебя! Я так люблю тебя, люблю, люблю». Я тоже, я тоже, я тоже. Наступит ли день, когда он услышит это от Персиваля? «Ты не жалеешь о том, что сделал?» Если бы Криденс дал честный ответ – это стало бы самой жестокой вещью, которую ему доводилось говорить мистеру Грейвсу. Персиваль не стал давить. Может быть, он как-то понял это. — Никто не сделал тебе больно? — продолжал расспрашивать мистер Грейвс. — Не сказал ничего плохого? Всё было в порядке? — Всё было в порядке, — повторил его последние слова Криденс. — Ты рассказал колдомедикам об обскури? Простой вопрос сразу вызвал новое чувство неловкости: Криденс мог бы поклясться, что услышал в его голосе неясный холодок. — Только то, что этой заразы больше нет во мне с тех пор, как… ну… как меня «обезвредили» в метро. — Он поджал губы, брови его чуточку сдвинулись. — Мне не хочется больше никого подставлять. Вы понимаете, к чему я клоню. Персиваль вновь показался ему задумчивым и отрешённым, почти на грани какой-то необъяснимой враждебности. Чем это было? Возможно, он не понял, что Криденс имел в виду? Он уже был готов объясниться, как мистер Грейвс вдруг огорошил его новым вопросом. — Почему ты всё время отзываешься об обскури с таким пренебрежением? — спросил он спокойно. Криденс едва не поперхнулся. — Потому что эта штука меня чуть не убила? — «Чуть не убило» тебя отношение семьи, в которую ты попал, к магии, — попробовал мягко возразить Персиваль. — Обскури была единственной, кто защищал тебя в то время. — Защищал? — переспросил Криденс. — Когда? Когда убивала людей? — Только тех, кто обижал тебя. — Не вы ли говорили, что никто не заслуживает смерти? — Криденса всё это сбивало с толку, нервировало. — А теперь оказывается, что меня защищали? — Обскури заинтересована в том, чтобы сохранить своего носителя в целости и сохранности. Любыми способами, — объяснил Персиваль. — Ей ведь нужно чем-то питаться, и она не может вот так запросто выбрать своим носителем кого-то другого. — Как паразит. — В какой-то степени. — Зачем вы пытаетесь заставить меня полюбить её? У него возникло неприятное чувство недосказанности – чувство, которое он всеми силами старался выкорчевать из их отношений с мистером Грейвсом и которое всё равно прорастало между ними вопреки всему, словно живучий садовый сорняк. Персиваль, казалось, пытался подвести беседу к какой-то очень определённой, важной для него теме, и Криденсу, не любившему всякие утайки, это не понравилось. Он разломил ломтик зернового хлеба пополам и, пока мистер Грейвс скрупулезно обдумывал ответ, принялся рассасывать кусочек во рту. — Как думаешь, ты бы почувствовал, если бы обскури всё ещё была внутри тебя? Снова предательски перехватило дыхание. Криденс отвернулся, продолжая крошить хлеб на мельчайшие кусочки, лишь бы мистер Грейвс не заметил его чрезмерной реакции. — Если вы думаете, что я соврал вам, когда рассказывал о том, что сделал Ньют, то… Персиваль с чувством сжал его руку, перебивая. — Я не думаю, что ты соврал, Криденс, — примирительно сказал он. — Ты очень честный молодой человек, и я это уважаю. Я просто интересуюсь. Криденс едва заметно пожал плечами. — Может быть. — Что может быть? — Может быть, почувствовал бы, — нетерпеливо пояснил он. — Откуда я знаю, мистер Грейвс? Обскурия – не опухоль в лёгких, её нельзя просто, к примеру, на рентгеновском снимке увидеть. Я ведь ходил когда-то к не-маговским докторам, и никто ничего не заподозрил, для них я был совершенно нормальным. Ему не нравился этот разговор. Не нравилось, как Персиваль говорил с ним, как смотрел, как держался. Ему немедленно захотелось вырвать свою руку из несильной хватки мистера Грейвса, просто чтобы показать, насколько ему некомфортно от выбранного предмета обсуждения. Будь он ещё чуточку более решительным, он бы обязательно так и сделал. Тогда мистер Грейвс понял бы, как обидел его своими двусмысленными вопросами, понял бы и перестал. Почему они не поговорят о том, что делать Криденсу дальше? Что сказать, когда настанет время – а время настанет, и ему придётся – говорить с мадам Пиквери? Мистер Грейвс не собирался помогать ему хоть в чём-либо из этого? — Примулу Дональдсон похитили той ночью, когда она брала интервью в моём доме, — вдруг сказал Персиваль. Сердце Криденса ускорило бег. — Мистер Макдафф посвятил тебя в детали? Криденс отрицательно помычал. — Предполагали, что на неё напал обскур. — Мистер Грейвс сделал паузу, давая ему минуту, чтобы переварить услышанное. — Я был сегодня в конторе, видел колдографию. Кто-то попытался выставить проклятье незваного гостя как рану, нанесённую обскурией. — Проклятье?.. — пробормотал Криденс. — Когда я был там, то вспомнил, как ты говорил, что мисс Дональдсон была в моём кабинете, — рассказывал Персиваль. — Но я никогда не приглашал её посетить моё рабочее место. Если она притрагивалась к дверной ручке, то должна была получить то же наказание, что получил ты в тот раз, когда залез туда без спросу. Криденс опустил глаза на свою руку. Мистер Грейвс всё ещё сжимал её в своей, не давал ему наконец поднести ко рту последний кусок хлеба. Глупо как-то. Персиваль, похоже, вообще забыл, что сжимает её. Одно лишь утешало Криденса во всей этой клоунаде – осознание факта, что он наконец не был единственным, кто терял над собой контроль от волнения. — Зачем кому-то делать это? — спросил Криденс. Опять долгая пауза. — Ты ведь помнишь Маркуса Кляйна? — Персиваль дождался кивка. — Я пока не совсем разобрался с тем, как это возможно, но он стал жертвой обскурии. — На него напали в Министерстве? — Нет, — тише ответил Грейвс. — Не в Министерстве. Вновь наступила тишина. Подушечки пальцев Персиваля слегка погладили Криденса по костяшкам, и тут он понял всё. Понял и отпрянул. — Я знаю, о чём вы думаете, — холодно сказал Криденс, — но я не имею к этому никакого отношения, сэр. Это абсурдное «сэр», которое он весь день использовал в отношении малознакомого ему мистера Макдаффа, вдруг резануло Криденса по ушам. Бредовое «сэр» оставило послевкусие, едкое и насмешливое. Не смешно ли, что Персиваль до сих пор не предложил Криденсу обращаться к нему по имени? «Здравствуйте, мистер Грейвс!» «Поцелуйте меня, мистер Грейвс». «Давайте разденемся, мистер Грейвс?» Никакого «Персиваль». «Персиваль» был под запретом, к «Персивалю» у Криденса не было доступа. Совсем как в тот, прошлый раз. — Я просто захотел, чтобы ты знал, — нашёл оправдание Грейвс. — Я не обвиняю тебя, Криденс. — И поэтому вы не рассказали мне раньше, — как-то нервно воспротивился Криденс. Ласка, с которой попытался подступиться к нему ставший обходительным мистер Грейвс, только разозлила его. — Вы рассказываете мне только сейчас, когда я… боже, когда я под стражей. Это даже звучит идиотски. Он посмотрел на мистера Грейвса с вызовом, крылья носа у него слегка раздулись от слишком частых вдохов. Господи, лишь бы ему снова не стало плохо! Окончательно высвободив руку, Криденс поднёс её к ямочке над верхней губой, проверяя, не идёт ли кровь. Глубокий вдох, один, выдох; глубокий вдох, два, выдох; глубокий вдох, три… Когда Криденс повернулся к мистеру Грейвсу, то заметил, что тот смотрит на него как-то… беспомощно. — Ты злишься на меня? — спросил Персиваль. — Нет. — Ты расстроен? Он что, угадывал? — Нет. — Криденс повёл плечами. — Просто я думал, что между нами больше не будет секретов. — Я хотел сохранить это в тайне, пока не разберусь во всём, — отвечал Персиваль. — Не хотел пугать тебя раньше времени. Думал, что избавляю тебя от волнений. — Если бы я правда нравился вам, то вы бы так не думали. Внезапный громкий стук прервал их, лишив мистера Грейвса возможности дать ответ. Какой-то из близнецов О’Брайан приоткрыл дверь, всунул внутрь свою крупную голову. Пятнадцать минут истекли, сказал он, хорошо бы было господину Грейвсу отправиться по своим делам и дождаться официального вердикта. — Уже поздно, — сказал Персиваль с сомнением в голосе, когда мракоборец перестал сверлить их пытливым взглядом. — Скоро вернётся мистер Макдафф. Ему не хотелось уходить. Криденс видел это, чувствовал в том, с какой неуверенностью он поднялся с места и завозился с воротом пальто, пробуя выиграть для них немного времени. Криденс не хотел его поддержать. Не хотел никакого времени. Не хотел даже мистера Грейвса рядом. Ему вдруг захотелось, чтобы люди наконец-то отвязались от него, «оставили его в покое», бросили в этих четырёх стенах и никогда больше не вторгались в его жизнь со своим враньём, со своей лаской, со своими подозрениями о вещах, которых Криденс не совершал. Перестали пытаться защитить его, используя ложь в качестве оружия. Перестали обращаться с ним как с маленьким глупеньким мальчиком. Перестали считать это благими намерениями. «Мистер Грейвс ничего не смыслит в обмане, да, мой мальчик? Дилетантство, грубое дилетантство, — сказал бы Гриндевальд. — Давай я покажу ему, как надо…» — Мне пора идти. Кивок. — Я могу оставить тебя одного? Ещё кивок. — Всё будет хорошо, — ещё раз пообещал Грейвс, обернувшись к нему у самого выхода. Белый свет электрической лампы мягко освещал его укутанные шарфом плечи. — Я буду здесь завтра. И послезавтра. Столько, сколько потребуется. — Да, — отозвался Криденс. — Спасибо за суп, сэр. В последний раз взглянув на него, Персиваль переступил порог и закрыл за собой дверь. Криденс услышал голоса, принадлежащие близнецам-мракоборцам, топот шагов, с которым мистер Грейвс уходил всё дальше и дальше по запутанной веренице коридоров. В комнате снова стало темно.

***

Возвращение в магическую деревушку впервые за долгое время не принесло Персивалю удовлетворения. Это напомнило ему о том дне, когда сырым январским утром он впервые приехал осматривать сдаваемый особняк: его только недавно выписали из больницы; сёстры Голдштейн вызвались помочь ему с переездом на выходных; от его рук всё ещё немного пахло гарью и жжёным деревом. Впереди его ждало будущее с бутылкой огневиски, существование, настолько же бессмысленное, насколько и жалкое. Нью-йоркская обскурия мертва. Кто такой Криденс Бэрбоун? Холмы вдалеке сливались с синевой беззвёздного неба – лунного света не хватало, чтобы осветить их пахнущие первоцветом просторы. Скоро зацветёт клевер и мать-и-мачеха, взойдёт крапива и вернутся в оставленные норки дикие кролики. Грейвсу хотелось бы, чтобы Криденс увидел это своими глазами. «Давайте покормим кроликов, — обязательно начал бы уговаривать он. — Или давайте заведём одного. Ну пожалуйста». Персиваль уже слышал его голос: упрашивающий и смеющийся одновременно, пока Грейвс наставительно объясняет, почему приручение диких кроликов – не самая грандиозная идея. Может быть, к тому времени, как на холмах появятся кролики, всё это уже перестанет иметь значение. Потому что Криденса уже не будет рядом, чтобы захотеть погладить их или увидеть, как в провинциальный край приходит весна. Как долго он репетировал в своей голове этот момент – минуту, когда он наконец вернётся в свой опустевший дом? Он был готов остаться один. Так почему же отсутствие Криденса всё равно застало его врасплох – словно кто-то подло потянул за нити свежего шва, заставив разойтись залатанную тобой рану? Дойдя до особняка, Персиваль ненадолго замер у приоткрытой калитки. Кто-то сидел на его веранде, но в темноте невозможно было сходу определить, кто именно. Подойдя поближе, Грейвс с лёгким удивлением узнал своего невысокого посетителя. — Что-то случилось? — Хозяин расстроился, что мистер Грейвс не пришёл на ужин. И мистер Криденс тоже, — пролепетал сидящий на ступеньке домовик. У него зуб на зуб не попадал. Кусок простыни, которым было обмотано его желтоватое тельце, едва ли спасал от ночного холода. — Господ не было дома, я ему сказал, Ошин три раза проверил. Хозяину стало грустно, и он съел все креветки. Сказал Ошину сидеть и ждать. Ужин?.. Неужели сегодня воскресенье? — Передай своему хозяину мои извинения, — устало вздохнул Персиваль. — Дела вырвали в город. — Может быть, зайдёте сейчас? — Нет. Не выйдет, — отказался он. — Объяснись перед мистером Броком сам. Домовик неуверенно помял уголок своего балахона. — А мистер Криденс не хочет прийти? — Ты где-то здесь видишь мистера Криденса? Испугавшись, домовой эльф виновато втянул головой в плечи. Ожидание удара или пинка уже вошло у него в привычку. Персиваль грубовато отпихнул его, прорвавшись к входной двери, и без лишних объяснений захлопнул её прямо перед крючковатым носом Ошина. С него достаточно на сегодня разговоров. Его всё выводило из себя: раздражали этот зашуганный эльф с его вопросами, мистер Брок со своими глупыми проблемами и заботами о креветках, пустота в том месте, где раньше висело голубое пальто Криденса. Дом, в который он вернулся, сделался похож на номер в отеле, в спешке покинутый предыдущими жильцами: всё вокруг казалось брошенным, куча личных вещей лежали забытыми на своих обычных местах. Если Персиваль поднимется в спальню, то найдёт там разбросанные Криденсом книги и шахматы. Чашки, из которых они пили чай перед сном, но которые так и не успели отнести на кухню утром. Его свитер, который Криденс должен был беспечно бросить поверх кровати перед выходом – может быть, думая, что скоро вернётся и сможет подыскать ему место в шкафу. Его одежду, его полотенца, его расчёски. Персиваль сразу понял, что не сможет уснуть в этом месте. Всё равно что спать в постели покойника. Кабинет показался Персивалю самой безопасной комнатой. Скинув с себя верхнюю одежду и даже не подумав заварить кофе, он сразу же поднялся на второй этаж и вошёл в свою укромную обитель. Это было его местом, Криденсу здесь ничего не принадлежало. Собираясь зажечь свет, Персиваль машинально ощупал рукав и поначалу испытал недоумение, не обнаружив там волшебной палочки. Драккл тебя подери. Лицо Бродерика, извещающего его о «лишении волшебной палочки на срок в два месяца», всплыло перед Персивалем навязчивым образом. — Заноза в Мерлиновой заднице, — выругался он. — Что тут у нас? Ветер, задувающий из открытого окна, превратил кабинет в форменный беспорядок: большинство писем, высыпанных утром из всех доступных ящиков, были сметены и беспорядочно валялись на полу, на кресле и в других местах. Сверху лежал нераспечатанный конверт. По-видимому, прошло не так уж много времени с тех пор, как сова доставила в его дом новое письмо: оно не успело ни улететь, ни избавиться от приставшего к краю птичьего пушка. Упав в кресло, Грейвс отнюдь не бережно разодрал конверт и вытащил послание. «Дорогой мой коллега! Боюсь огорчить вас, написав, что не существует ни одного надёжного способа войти в контакт с обскурией, не подвергая опасности себя, носителя и всех живущих в зоне поражения волшебников. Как вы прекрасно знаете, обскурия является аномальным явлением в нашем с вами мире – ведь иначе мы бы не взялись изучать её столь любовно и преданно! В отличие от большинства болезней, как магических, так и маггловских, у феномена обскурии практически отсутствуют внешние признаки, по которым можно было бы определить процесс поглощения ею тела и духа волшебника. Дети-обскуры, подавляющие свои магические способности, обычно выглядят несколько бледнее и истощённее своих сверстников, но единой классификации симптомов, как, например, при обсыпном лишае или чешуйной парше, до сих пор не выведено. Никакой крови из носа, дезориентации и аллергических реакций, мой друг. В большинстве случаев такой ребёнок, даже пожелай он того, не сможет добровольно показать вам обскурию без воздействия угрожающих ему внешних факторов. Рассматривая теоретическую ситуацию, в которой вам необходимо было бы выяснить, является ли тот или иной ребёнок носителем (если простые тесты на магические способности оказываются бессильны), я бы посоветовал использовать обезоруживающее или наносящее урон заклинание – обскурия не даст причинить вред носителю. А вам придётся попрощаться со своей правой рукой или жизнью! P.S. Напоминаю, что единственное, что может успокоить активную обскурию – это прямое вмешательство человека, которому она доверяет. Никакая магия тут не поможет. Надеюсь, что вы не задумали ничего из ряда вон выходящего, и всеми силами предостерегаю вас от необдуманных поступков!

Искренне ваш Василе Ионеску.»

Персиваль откинулся на спинку кресла, скомкивая письмо и разрывая его на много мелких, очень мелких кусочков. Ничего нового. Ничего полезного. Насколько же пустое всё это было – эти высокопарные разглагольствования об обскурах и классификации симптомов. Кем он себя возомнил? «Самым умным в Министерстве»? Бродерик знал, что делал. Они пришли к консенсусу. Оставалось только ждать завтрашнего дня. Открыв один из потайных ящичков стола, Персиваль достал из него початую бутылку огневиски. Выплеснув воду из гранёного стакана, он наполнил его алкоголем и выпил практически залпом. Алкоголь обжёг горло, принудил закашляться и хрипло рыкнуть. Ужасному дню — ужасное завершение. Грейвс налил в стакан новую порцию и, смежив отяжелевшие веки, целиком отдался хмельному пороку.

***

Утром следующего дня мистер Макдафф появился на пороге, чтобы предложить Криденсу отправиться на завтрак. — Наружу? — ошарашенно спросил Криденс, что на самом деле значило «Вы что, серьёзно?» — Да, — легко подтвердил Макдафф. — Я умираю с голоду, а ты, парень? Голод был последней и самой незначительной проблемой Криденса. Быстрее, чем он успел придумать какой-нибудь аргумент в пользу отказа, мистер Макдафф уже безапелляционно вывел его из импровизированной темницы. Близнецы-мракоборцы переглянулись друг с другом, словно немногословные версии Твидлдама и Твидлди, а затем, поймав едва уловимый кивок своего начальника, сопроводили их через всё здание Конгресса. Было около девяти часов, когда они добрались до нужного ресторанчика. Находился он аккурат рядом с Министерством и, по-видимому, использовался его сотрудниками в качестве удобного местечка для перекуса в обеденный перерыв. Сколько раз Криденс проходил по этой улице, чтобы попасть в бакалейную лавку на Бауэри? Какое неисчислимое множество минут провёл он в этом свободном от зевак переулочке, когда останавливался с сёстрами поиграть в «ведьмины шаги»? А в это время, точно в издёвку, за толстой кирпичной стеной обедали и пили сливочное пиво самые что ни на есть настоящие ведьмы и волшебники. Для того, чтобы попасть внутрь, нужно было вытащить из стены на Бродвейской улицы фальшивый кирпич и произнести пароль. Наклонившись к образовавшемуся отверстию, мистер Макдафф шепнул в него «коготь вампуса». Вчетвером они прошли внутрь, и заколдованные кирпичи, словно вода, тут же сомкнулись за их спинами. В ресторане никого не было, не считая официанта и большого, в целый ярд высотой аквариума с серебристыми рыбками. Панорамное окно занимало всю стену у витрины, МАКУСА высилось в нём вместе с прилегающими к Вулворт-билдинг постройками. Был понедельник, последний день февраля, и вид города, находящегося в постоянном движении, завораживал своей пёстрой многолюдностью. — Разве вы не боитесь, что я сбегу отсюда или что-то вроде того? — спросил растерянный Криденс, когда мистер Макдафф усадил его за один из многочисленных пустующих столиков. Он заметил, как суровые Твидл-близнецы на этих словах слегка расправили плечи, нависая над ним, словно две непоколебимые башни. Боясь быть понятым превратно, Криденс поспешил уточнить: — Я ничего такого не имел в виду. Я не стану. Мистер Макдафф только пожал плечами, подсовывая салфетку под воротник. — И куда ты убежишь? Обратно к Персивалю? — ответил он вопросом на вопрос. — Мне казалось, ты намеревался с нами сотрудничать. — Да. — Криденс зажато кивнул. — Да, я хочу. — Вот и славно, — искусственно улыбнулся ему Макдафф. Полуобернувшись к мракоборцам, он отдал им короткие указания: — Скилер, останься снаружи и следи за обстановкой. Аллистер, будь у входа – мне нужно, чтобы я прекрасно видел тебя отсюда, да, да, именно, вот так отлично. Ну, парень, как тебе спалось в лоне правительства? Криденс не сразу понял, что мистер Макдафф обращался к нему. Смутившись своей рассеянности, он качнул головой, изображая, что раздумывал над вопросом, прежде чем пробормотать невнятно: — Нормально, сэр, спасибо. — Ты меня, должно быть, ненавидишь, — внезапно заметил Макдафф. — Я бы на твоём месте прямо сейчас пожелал мне имбирным тритоном подавиться. Неправду говорю? На секунду Криденс подумал, что волшебник просто смеялся над ним. — Я вас не ненавижу, — неуверенно возразил он. — Вытащил тебя из уютного дома Грейвса и засунул в комнатушку с кроватью и раковиной, приставил к тебе мракоборцев, а скоро заставлю предстать перед всеми большими шишками в МАКУСА, — перечислил отчего-то разговорчивый Макдафф. — Конечно, ты меня терпеть не можешь. Неблагодарная работа, а? Из кожи вон лезешь, лишь бы Америке жилось поспокойнее, а добрым словом тебя всё равно никто не помянет. Криденс неловко улыбнулся, замирая с салфеткой в руках. — Мракоборцы вас уважают, — вежливо подсказал он. — Большинство из них безмозглые юнцы, — категорично ответил Бродерик. — Ничего личного, парень. Это смешное «парень» было таким же неуместным, как и формальное «сэр». Официант взмахнул волшебной палочкой, увлечённо шепча заклинания себе под нос, и охапки свежих цветов тут же соединились букетом в вазе за соседним столиком. Криденс вспомнил, как Гриндевальд привёл его однажды в респектабельный ресторан в Сохо и предложил заказать всё, что только душе Криденса будет угодно. После того случая ему ещё ни разу по понятным причинам не выпадало возможности отобедать в каком-нибудь публичном месте. — Вы уверены, что нам можно здесь находиться? — С юридической точки зрения тебе ещё не предъявлено никаких официальных обвинений, — отозвался Макдафф, — и числишься ты пропавшим без вести не как разыскиваемый преступник, а как обычный гражданин. Чтобы перевести тебя в другую категорию, придётся преодолеть кое-какие препятствия, признать ошибки в работе Конгресса, и… а, впрочем, неважно. Персиваль здорово озаботился твоим положением. Криденс уставился на него. Неожиданно эта новая информация тронула его. — Да, наверное. — Вы двое такие хорошие друзья. — Да, — тихо сказал он, опустив взгляд на скатерть. В пальцах у него закололо. Он должен был перебороть это, если не хотел, чтобы мистер Макдафф увидел его насквозь. — Наверное. Так же внезапно, как и всегда, волшебник вдруг переменил тему разговора: — Так что ты хочешь на завтрак, парень? Всполошившись, Криденс раскрыл меню на первой попавшейся странице. Омлет, ростбиф, тыквенный суп, морепродукты… И если перечень блюд в ресторане нисколько не отличался от меню обычных не-маговских забегаловок, обозначения «драготы» и «спринки» напротив названий заставили Криденса обомлеть. Он не имел представления о валютном курсе и том, насколько дорого стоит то или иное блюдо по магическим меркам, а даже если бы и имел, то у него в кармане всё равно не было ни пенса, чтобы предложить его в качестве альтернативной оплаты. Да ему даже продать было нечего. У него вообще не было никакого имущества, не считая пальто Ньюта, книг Тины и подарков мистера Грейвса. — Мне нечем расплатиться, — переборов отвратительное чувство унижения, признался Криденс. Макдафф не понял его аргумента. — Я в курсе. — Он совсем не был смущён его откровением. — Кто пригласил, тот и платит. Ну так что? Криденс забегал глазами по строчкам. Ему было стыдно выбирать завтрак за чужие деньги, он не хотел промахнуться, заказав какое-нибудь чудовищно дорогое блюдо и заработав себе репутацию избалованного ребёнка. Что может быть самым дешёвым? Какие-нибудь тосты или, может быть, каши? Да, точно, овсянка наверняка не должна была стоить слишком дорого. — Ты выбрал? — нетерпеливо уточнил Макдафф, прежде чем недоверчиво рассмеяться. — Только не говори, что у тебя какая-то проблема с тем, чтобы выбрать себе еду на завтрак. Восемьдесят спринков – это много? Это столько же, сколько и восемьдесят долларов? Могут ли тосты стоить восемьдесят долларов? — Я буду то же, что и вы, — в конце концов выдал Криденс. — Не знаю. Что-нибудь недорогое. — Ясно. — Бродерик отклонился на стуле назад, обворожительно улыбаясь занятому цветами официанту. — Хьюи, яйца всмятку с беконом для меня и вафли для моего друга. И чай со льдом, будь добр. — Вафли-то со сливками? — уточнил тот. Мистер Макдафф посмотрел на Криденса. Наверное, вопрос предназначался ему. — Нет? — попытался угадать он правильный ответ. — Да, — кивнул Макдафф тому, кого назвал Хьюи. Это был высокий худой мужчина с длинной чёрной бородой. — Поторопи эльфов, сделай милость, нам нужно быть в МАКУСА через час. Да, большое спасибо. Как дела в ресторане, старина? Ненадолго они погрузились в деловой разговор, касающийся бизнеса, прибыли и других вещей, в которых Криденс был полным профаном. Хьюи, которого он ошибочно принял за официанта, являлся владельцем заведения и либо не выказывал интереса к спутнику своего постоянного клиента из чувства такта, либо в самом деле не питал к Криденсу ничего, отличного от безразличия. Он думал, что все волшебники мира накинутся на него после того объявления в газете, но в действительности всё вновь оказалось немного иначе. Люди по-прежнему не замечали его. Может быть, дело в давности фотографии – в другой одежде и с уже заметно отросшей чёлкой его было не так уж и легко узнать. Не прошло и пяти минут, как завтрак появился на их тарелках с негромким хлопком. Горячие золотистые вафли выглядели восхитительно. Макдафф, вооружившись ножом и вилкой, уже разделывался с поджаристым беконом. «Нам нужно быть в МАКУСА через час», — сказал он. После этих невзначай оброненных слов Криденсу кусок в горло не лез от волнения. — Почему именно через час? — запоздало спросил Криденс. Макдафф озадаченно вскинул светлые брови, и Криденсу пришлось пояснить: — Почему нам нужно быть в МАКУСА через час? — Мадам Пиквери возвращается в Нью-Йорк сегодня утром, — без колебаний ответил тот. Это всё объяснило без лишних слов. Криденса охватил мандраж. Дома у мистера Грейвса, да даже в зачарованной комнате Министерства он мог сколько угодно фантазировать о встрече с ней, но столкнуться с мадам Пиквери в настоящем было слишком пугающе, слишком реально. Вчера Персиваль так и не счёл нужным поделиться с ним планом действий. Ну конечно. Персиваль был слишком занят, подозревая Криденса во всех мыслимых и немыслимых преступлениях. А мистер Макдафф был рядом, кормил его завтраком и больше не казался таким угрожающе-равнодушным. Совсем не выглядел настроенным агрессивно, даже наоборот. Криденсу он не нравился – было в нём что-то, роднящее его с породой Шоу, — но вот соблазниться и попросить его совета было легче лёгкого. Если бы тот в самом деле считал, что Криденс замешан в чём-либо помимо декабрьской трагедии, стал бы он приглашать его сюда? Ради чего это было? Пока Криденс формулировал просьбу в своей голове, мистер Макдафф сам заговорил с ним: — Так, значит, ты тоже видел анимага? Это был вопрос с подвохом? — Только в форме совы, — осторожно ответил Криденс. — Я ничего не делал. Я даже ни о чём не догадывался. Мистер Грейвс сам поймал его. — Очень в его духе, — задумчиво усмехнулся Бродерик. — Сколько, получается, ты у него пробыл? — Месяц, я думаю. Может, немного меньше или больше, я точно не помню. Я ведь отвечал на эти вопросы вчера, сэр, я ничего не… — Конечно-конечно, — поспешно согласился Макдафф, накалывая на вилку бекон. — Однако имею ведь я право лично поинтересоваться, правильно? Это было правильно, но Криденсу почему-то не хотелось соглашаться. Он собрал ложкой часть сладких сливок и проглотил, не желая обижать мистера Макдаффа своим неуважением к его тратам. — Да, сэр, — нехотя произнёс он. — Конечно. — Персиваль проявил недюжинное гостеприимство, — вслух размышлял Макдафф, — к незнакомому человеку. Почему же ты пошёл к нему, а не в Британское Министерство, к примеру? Криденс вспомнил обрывок фразы, сказанной Персивалем вчера утром. — Я боялся Гриндевальда. — Думаю, ты ему жизнь подпортил не меньше, чем он тебе, — вновь усмехнулся Макдафф, тыча в сторону Криденса своей вилкой. — Ты-то пока здесь, а он теперь вряд ли когда белый свет увидит. Обскур ему оказался не по зубам. Разрезав вафли пополам, Криденс пожевал губы. В интерпретации мистера Макдаффа это всё звучало не так уж и плохо. Он редко пытался взглянуть на положение дел с точки зрения Гриндевальда, а ведь у Геллерта были все причины ненавидеть его. Если бы Криденс не вышел из-под контроля… Если бы не Модести, то Криденс мог бы по-прежнему плясать под его дудочку. Скрываться где-нибудь в Германии или Франции, обедать в дорогих ресторанах, слушать сказочки о любви и будущей славе, которая вот-вот, уже совсем скоро нагрянет. А мистер Грейвс бы погиб. Персиваль не бессмертен, и едва ли у Гриндевальда был повод оставлять этот ставший ненужным балласт в живых. Никто бы не узнал, никто бы даже не нашёл его тела, чтобы похоронить – и Криденс тоже. Вопреки всему Криденс вновь испытал то странное нежное чувство, заставившее его однажды броситься к Персивалю в объятия после целого дня разлуки. Боль от невозможности получить желаемое вдруг кольнула его сильнее обычного. В его прошлой жизни Криденсу никогда не приходилось расставаться с кем-нибудь надолго. У него совсем не выработалось иммунитета. — Наверное, — пробормотал Криденс спустя паузу, чтобы не оскорблять мистера Макдаффа молчанием. — Персиваль немало сил потратил, чтобы устроить всё лучшим образом, — не останавливался тот. — Связался с адвокатами, потребовал консультации. Ты, конечно же, понимаешь, о чём я. Криденс взглянул на него настороженно. — Простите, мне кажется, я не совсем понимаю. — Наверняка Персиваль должен был делиться с тобой кое-какими деталями. — Мистер Грейвс не очень любит делиться. — Он никогда не рассказывал тебе о том, куда отлучается? — Я думал, его вызывают в Министерство. — Криденс с трудом заставил себя проглотить кусок вафли. — Мистеру Грейвсу не нравилось, когда я разговаривал с ним о работе. Так что я не разговаривал. — Как у тебя всё просто, — заметил его собеседник. — А что ты знаешь о письмах? — Ничего. — Что-то ты должен знать. — Мистер Макдафф повёл плечами. — Ты ведь был в особняке, когда мисс Дональдсон приехала взять интервью? Что он делал? Сверял показания? — Да, — предвосхищая следующий вопрос, Криденс сразу добавил: — Я спрятался в спальне. Макдафф поднял к нему блестящие глаза. Избегая прямого контакта, Криденс тут же притворился занятым своим недоеденным завтраком. Волшебник продолжал смотреть на него, изучал с интересом, с особым любопытством, с желанием забраться поглубже, выведать секреты, которые, как Криденсу казалось, были надёжно похоронены в самых тёмных уголках его разума – совсем не так, как смотрел на него в первый раз. Бэрбоун ссутулил плечи, передвинулся к краю стула: ему сразу захотелось занимать как можно меньше места, словно пространство было каким-то дорогим удовольствием, на которое у бедного Криденса не хватало золотых монет. — Мистер Грейвс сказал, кто-то попытался выдать проклятье за нападение обскура, — ляпнул он, чтобы заполнить давящую на плечи тишину. — Странно, что кому-то понадобилось делать такое. — Ты так думаешь? Саркастическая форма вопроса смутила его. Криденс сделал неопределённый жест рукой, к собственному неудовольствию почувствовав себя очень уязвимым – беззащитным, практически голым, как лишившийся раковины моллюск. Со спины до него доносился голос Хьюи, бранившего домовиков на кухне. Лёд в его чае совсем растаял, напиток сделался невкусным и тёплым. — Зачем мы здесь? — Двое друзей не могут позавтракать вместе? — Могут, — Криденс приостановился на секунду, — но мы же с вами не друзья. Мистер Макдафф вытер краешек губ салфеткой. — Я рассчитывал, что обстановка сделает тебя более разговорчивым. — Разговорчивым? — Было бы неплохо, если бы ты поделился со мной кое-какими соображения. Насчёт Персиваля, возможно, — в задумчивости продолжал Макдафф. — С кем он встречался, кому писал, над чем работал. Я предположил, что у вас с ним более близкие отношения, но, кажется, ошибся. Криденс вспыхнул на этих словах. Он попытался придумать, что можно сказать, чтобы не показаться задетым, но потерпел неудачу. Заспорить означало признать их отношения более близкими, но недостаточно доверительными. Криденсу хватало позора и без этого. — Если ты, конечно, не пудришь мне мозги, — добавил Макдафф со всё той же весёлой небрежностью, неизменно сквозящей в его манерах. — Не представляю, что творится у тебя в голове. — Я не пудрю вам мозги. Театрально улыбаясь, Макдафф развёл руками. — Как я и сказал: я додумал себе то, чего нет. Знаешь, парень, я даже удивился, подумал: неужто Персиваль решил обзавестись приятелем? — Криденс пялился в свою тарелку, не в силах посмотреть на мужчину. Увидеть его смеющееся лицо. — Не обижайся, просто ты ведь совсем не в его вкусе. Как и никто другой. Не помню, чтобы у него вообще были друзья. «Это провокация, — твердил себе Криденс, елозя вилкой по тарелке, — не слушай его, не спорь». — Мистер Грейвс любит быть один. — Жаль, что впустую потратили время, — посетовал собеседник, не обратив внимания на замечание Криденса. — Тебе хоть понравились вафли? — Очень вкусно, спасибо. Мистер Макдафф быстро кивнул, принимая благодарность. — Не думай, что я желаю тебе зла, — попросил он. — Я делаю свою работу. Криденс ничего не сказал в ответ, только крепче стиснул в руках стакан с чаем. Запрокинув голову, он залпом допил мутноватого вида жидкость. Когда настало время уходить, один из близнецов вырос перед их столиком буквально из ниоткуда. Судя по его брату, всё ещё сидящему у входа, заговорил с ними Скилер. — Встреча мадам Пиквери подошла к концу, сэр, — доложил он. — Лучше бы нам поторопиться. В ужасе Криденс почувствовал, как ноги его словно приросли к полу. Вот и всё. Кончено. — Отличная новость, — обрадовался Макдафф. — Предупреди госпожу Президента, чтобы ждала нас минут через пятнадцать. Всё прошло удачно? Скилер покачал головой, показывая, что ничего не знает, и удалился из помещения. Криденсу пришлось заглушить свой порыв начать умолять мистера Макдаффа об отсрочке. Нервно сглотнув, он накручивал себя всё сильнее и сильнее с каждой секундой, в течение которых волшебник расплачивался с чернобородым хозяином за яйца и вафли. Через минуту Криденс уже не был уверен, что, когда настанет время говорить с мадам Пиквери, он сможет отличить свою правую руку от левой. Это было самое худшее в его воображении. — Разве она не должна была только-только вернуться в Нью-Йорк? — в отчаянии спросил он. — Она вернулась в Нью-Йорк ещё до того, как я разбудил тебя, — совершенно естественно ответил Макдафф. — Конференция в Вермонте закончилась вчера вечером. — Тогда почему… — Я хотел поговорить с тобой до того, как мы окажемся в её кабинете, — пояснил волшебник, не дожидаясь окончания вопроса. — Тем более ты слышал, что у неё была назначена встреча. Пожалуйста, парень, поторопись. Куда ты повесил своё пальто? Как люди справляются с высокой волной, ныряя под неё вместо того, чтобы бороться, так и Криденс отдал себя на растерзание судьбы. Если что-то должно случиться – что же, оно случится. Лучше набрать в грудь побольше воздуха и нырнуть на безопасную глубину, чем дожидаться, пока сокрушающая всё на своём пути вода размозжит твои хрупкие кости.

***

Два часа спустя двери кабинета распахнулись, и из них вышел Криденс в сопровождении двух мракоборцев. Едва тяжёлая дверь закрылась за ними, чья-то ладонь вдруг сильно схватила его за руку. Криденс инстинктивно отшатнулся назад и закричал бы от испуга, если бы не узнал человека перед собой. — Я тебя напугал, — виновато сказал Грейвс. — Извини. Криденс помотал головой. Как хорошо, что мракоборцы были здесь. Упасть на грудь мистеру Грейвсу в общественном месте было слишком – даже для него. Даже здесь, даже сейчас. Даже после того, что он услышал. — Господи… — забормотал он, всё ещё шокированный прошедшей встречей. Персиваль смотрел на него в недоумении. — Я… Всё нормально. Боже, нет, не нормально. — Как всё прошло? Криденс покосился на мракоборцев за своей спиной. Те стояли, о чём-то негромко переговариваясь, и на их мрачных как туча лицах впервые на его глазах появилось насмешливое выражение. Грейвс всё ещё держал его за руку, словно не знал, что теперь с ней делать. — Они сказали, что могут снять с меня все обвинения, — выпалил Криденс. Глаза у него блестели, губы пересохли от долгого разговора. — При условии… Они предложили мне выступить на повторном слушании дела Гриндевальда, то есть я... Хотят, чтобы я свидетельствовал против него, мадам Пиквери сказала, я имею в виду, боже, мистер Грейвс, они хотят добиться решения о его смертной казни! Персиваль взглянул на него. Ничего в выражении его лица не изменилось, ни один мускул не дёрнулся. — Я знаю, Криденс, — сказал он. — Это была моя идея.