Exulansis

Владельцем «Ньюсмангер» оказался приземистый мужчина сорока семи лет, отглаженный, вылизанный и аккуратненький в своём клетчатом костюме с ярко-жёлтым, под стать его прессе, цветком примулы в петлице. Журналистская конторка, прославившаяся на всё магическое сообщество как главная нью-йоркская сплетница, представляла из себя двухэтажное, весьма непрезентабельное здание, которое, однако, при всей наружной убогости примыкало аккурат к Пятой авеню: столь привилегированное местоположение, как выяснил Грейвс за сегодняшнее утро, служило основным источником гордости управляющего. Соседством с респектабельными бутиками кичились редакторы и выездные корреспонденты; и даже сотрудники рангом пониже, тараканами вползающие и выползающие из офиса, смотрели по сторонам с гордо поднятой головой: шли они не абы куда, а в «Ньюсмангер», замаскированный от не-магов под проходящий реставрацию магазин фирменной джентльменской одежды. По мнению Персиваля, голодная смерть была злом разительно меньшим, чем позор, который ляжет на твоё имя благодаря работе в подобном местечке. Лучше уж побираться, надменно считал он, чем днями и ночами выдумывать и записывать бредовые домыслы обо всех от мала до велика. Неудавшиеся жалкие писаки – все они, абсолютно каждый. Когда Грейвс с Макдаффом почтили их своим визитом перед рассветом, офис уже был на ногах: дорабатывалась ночная смена, допечатывался тираж, вносились финальные корректировки, летали под потолком бумажные пересмешники. Персиваль мельком пробежался по сегодняшней «сенсации»: очередная тёмная история об интрижках и незаконнорожденных детках. Чепуха, конечно, но именно такой образец прессы имел мощное влияние на американских волшебников, не способных похвастаться родовитым происхождением или высоким положением в магической иерархии; и именно вопли, звучащие со страниц таких вот бульварных газет, формировали внушительную часть общественного мнения. Домохозяйки, живущие на грани бедности рабочие, офисный планктон, новоприбывшие мракоборцы, даже колдомедики с преподавателями – все они столь же сильно стыдились этого пласта массовой культуры, сколь часто сметали подобный ширпотреб с полок киосков. Ничего удивительного, что Бродерик так запаниковал, когда конфиденциальная информация каким-то чудным образом оказалась в загребущих лапках журналюг. Запах краски в каморке владельца стоял такой, что у Персиваля на глазах выступили слёзы. — Чем я могу быть полезен Магическому Конгрессу Северной Америки, господа? — высокопарно осведомился управляющий, приветствуя гостей. Обольстительно смеясь, газетчик добавил: — Как видите, у нас здесь небольшой аврал. Ну, вы понимаете, к нам сейчас приковано всё внимание! Поморщившись, Бродерик изобразил лучезарную улыбку. Прищучить их газетёнку сейчас означало приковать всё внимание публики к себе и немедленно просигнализировать о том, что всё, напечатанное в выпуске о Маркусе Кляйне, было неоспоримой истиной. Макдафф, действуя предусмотрительнее, собирался предложить сотрудничество с обоюдным выигрышем. «Они печатают то, что выгодно Конгрессу, — с азартом объяснял он Грейвсу по пути в контору, — а мы сворачиваем разбирательство. Все в плюсе». Персиваль до последнего надеялся, что роль, которую он сыграет в этом процессе, ограничится суровым статистом. Его сон в кабинете, продлившийся не больше двух часов, заставил его чувствовать себя ещё более уставшим, чем он был до этого: Грейвс был нашпигован кофе под самую завязку, и вещи, творящиеся вокруг, до сих пор казались ему какими-то ненастоящими, запредельными, фантастическими прямо. Недавно Криденс рассказывал ему сказку об Алисе, попавшей в страну абсурда, и теперь-то Персиваль наконец в полной мере понял, что же имел в виду Бэрбоун под этим своим «всё чудесатее и чудесатее». «Ньюсмангер» собирался испить торжественную чашу до самого дна, ведь выстрелить своими статьями столь метко ему не удавалось с самого декабря: «письмо от доброжелателя» было манной небесной, а немецкий анимаг, умерший при сомнительных обстоятельствах, – большим кушем. Теперь, на волне успеха, наживка должна быть ещё заманчивее: несообразно будет сидеть сложа руки и ждать, пока МАКУСА вновь даст маху – да и на одном отплясывании на могиле правительства далеко не уедешь. Владелец газеты, преподающий конгрессменам «урок журналистики», выглядел тошнотворно самодовольным. Конечно, говорили его маленькие глазки, вы можете арестовать меня прямо сейчас, и тогда народ сам сделает неутешительные для вас выводы. Когда Макдафф потряс перед его одутловатым лицом конвертиком с «интересной информацией», его медовая улыбка стала ещё шире и плотояднее. Персиваль, обходительно усаженный секретаршей в одно из кресел кабинета, проглотил заготовленные оскорбления. Он всё ещё не мог избавиться от ощущения гадливости, вызванного тем обстоятельством, что они, в прямом смысле слова, торговали Криденсом Бэрбоуном, словно вкусненькой конфеткой. Несмотря на каждое его усилие ужиться с этим фактом, лицо Грейвса всё равно выдавало неподдельное отвращение, испытываемое ко всей этой совсем не тщательно спланированной операции. Оставалось только надеяться, что Макдафф воспримет его недовольство как результат недосыпания и оскорбительных подозрений, снегом обрушившихся вдруг на его голову, а не чего-то ещё. — Значит, вы хотите, чтобы мои ребята сочиняли дифирамбы для нашей милой госпожи Пиквери? — со снисходительной усмешкой уточнил газетчик. Как же его? Наверняка он представлялся, вот только Грейвс пропустил его фамилию мимо ушей. — Хвалебные оды не по нашей части, джентльмены. Такое не продаётся. — Побойтесь Мерлина, мистер Дональдсон, — ах, вот он кто, — не сплетнесборнику заботиться о своей репутации. Мы не предлагаем вам публиковать политические статьи. Всего лишь небольшие очерки об успешных делах в Конгрессе. С положительной точки зрения. — Хорошо-хорошо. Предположим, что вы меня заинтересовали, мистер Макдафф, — ответил мужчина, желая, чтобы правительственные послы поборолись за него чуточку подольше. — Могу ли я уже ознакомиться с содержимым вашего конвертика? Поймите правильно, у нас ведь тоже не десять рук: утренний выпуск вот-вот разлетится по всему городу. Положив конверт на стол, Бродерик подтолкнул его в сторону владельца газетёнки. Персиваль мог представить, как мистер Дональдсон, будь он один, набросился бы на него с восторженной слюной. Отвернувшись, он принялся разглядывать наколдованных из картона прыгающих по столу мышек-почтальонов. Криденсу они бы понравились. — Криденс Бэрбоун? — Дональдсон казался разочарованным. — Знаете, чего будет достойно объявление о его пропаже? Того, чтобы какой-нибудь волшебник поставил на него свою кружку с кофе. Макдафф не ответил, и газетчик, сочтя это за признание вины, продолжил: — Кого будем искать в следующем месяце? — язвительно спросил он. — Вильгельма Фишера? Мэри Джонси? Гондульфуса Грейвса? Я слышал, они тоже люди не последние. — В прошлом квартале вы выпустили номер, целиком посвящённый бородавке британской дипломатки, — вступил в разговор до сих пор молчавший Персиваль. — Сарказм тут неуместен. — А вы, я смотрю, один из наших преданных читателей. — Дональдсон смерил его долгим, вызывающим взглядом. По-видимому, имя его предка, всплывшее в беседе, завело мысли управляющего в другое русло. — Вы ведь Персиваль Грейвс, верно? Тот самый, я имею в виду? Персиваль вздохнул. Он знал, что рано или поздно они придут к этому, но рассчитывал оттягивать дискомфортный момент настолько долго, насколько будет возможно. — Полагаю, да. Глаза газетчика хищно блеснули. Бродерик, проследивший за его взглядом, слегка нахмурил белёсые брови. Он уже догадался. — Я хочу вас. — Прошу прощения? — Дайте мне интервью, и мои ребята напишут заслугам Пиквери хоть поэму. — Не в вашем положении торговаться, мистер Дональдстон. — Дональдсон, сэр. — Как угодно. — Таковы мои условия, — непреклонно заявил владелец, едва пожав плечами. — В Нью-Йорке издаётся не только моя газета. Найдите другую. Кто-нибудь да будет рад проглотить вашего Бэрбоуна. — Конгрессу достаточно щёлкнуть пальцем, чтобы прикрыть эту шарашкину контору. — Да пожалуйста, — усмехнулся он. — Не помню только, чтобы кто-то запрещал нам публиковать письма от, так сказать, читателей. — «Так сказать»! — парировал Грейвс, пытаясь воззвать к его благоразумию. — Не помню, чтобы кто-то давал вам право вмешиваться в дела Конгресса. Информация могла быть непроверенной. — Колдографии выглядят довольно убедительно, вы не находите? — Улыбаясь, он бесил Персиваля ещё больше. Единственным плюсом во всей ситуации было только то, что Бродерик, похоже, уже окончательно отказался от своих вчерашних обвинений в адрес Грейвса. По крайней мере, молчание волшебника казалось Персивалю скорее хорошим знаком, чем плохим. — Как и копия заключения колдомедиков. Я своё уже сказал, господа. Либо соглашайтесь, либо возвращайтесь с мракоборцами. — Мы согласны, — сказал Макдафф. У Персиваля отвалилась челюсть. Ещё вчера одна только идея цивилизованного разговора с этой стаей оголтелых стервятников казалось ему дикой и идиотской, а теперь Бродерик с Дональдсоном буквально нахлобучивали на его голову шутовской колпак. Он задумался о том, не было ли это спланировано Макдаффом заранее: пригрозить ему досмотром переписки, навешать на него липовые подозрения — и всё это для того, чтобы заставить плясать под свою дудку. Галантно предоставить ему возможность оправдать себя в глазах правительства, подарив шанс лично расхвалить его перед жадными до словца журналистами. Если это было так, то сработано всё было просто беспрецедентно. В противном случае Персиваля бы сейчас здесь не было: он либо был бы в своём доме, предоставляя мракоборцам полный доступ к письмам, либо давал бы показания в комнате допроса. Пиквери не прогадала, выбирая ему замену. Теперь Персиваль был полностью уверен в этом. Не было секретом, насколько «вкусненькой конфеткой» был Грейвс в глазах журналистов: после освобождения из плена в декабре он не дал издательствам ни одного полноценного интервью, и единственным, что слышали от него назойливые репортёры, было «без комментариев» или «пропадите вы пропадом». Даже сейчас его бы с руками и ногами оторвала любая газета, даже такие солидные представители, как «Маджик Америка Тудей» или «Витчес висперс». Первый месяц он получал письма от них почти что ежедневно, и сумма, предлагаемая редакторами за эксклюзивное интервью о Гриндевальде, возрастала с каждым новым посланием в геометрической прогрессии. А теперь им хотели закрыть брешь в работе Министерства. «Либо присоединяйся к нам, либо и дальше проворачивай свои делишки в деревне». Макдафф хотел, чтобы он выбрал сторону, был полезен. В конце концов, всё снова приходило к этому. Наверное, все люди так или иначе сводились в глазах Бродерика лишь к коэффициенту полезности. Персиваль прочно держался за своё место подле Конгресса. Потерять его сейчас, потерять его по такой смехотворной причине, из гордости, было бы безумием. Без связей, которые он охотно использовал даже в работе над делом Криденса, вся его инициатива застопорилась бы, не пройдя и половины пути – Грейвс не был склонен недооценивать силу рабочих контактов и небезызвестного имени, сделавших его жизнь проще, чем она могла бы быть. Мистер Дональдсон не скрывал злорадного триумфа: рыба попалась куда более крупная, чем могла бы мечтать его проходная газета; отличный шанс утереть нос конкурентам. Не прошло и минуты, как его бас разлетался по всей конторе: срочно добавить в номер объявление о пропаже человека, бросайте все свои дела, достаньте мне фотографию, дайте мне красивый заголовок! С наступлением утра свежий номер «Ньюсмангер» будет лежать на пороге домов сотен волшебников, а в нём – просьба обращаться к Главе Департамента в случае обнаружения двадцатиоднолетнего Криденса Бэрбоуна. «Нью-йоркская обскурия», которую Персиваль спрятал ото всех в своём собственном особняке. Ну что же. Хочешь спрятать что-то хорошо – спрячь это на виду у всех. Дональдсон был воплощением любезности, предлагая Грейвсу потзавтракать вместе с ним или провести небольшую экскурсию по издательству. Он сиял, блистал отменным чувством юмора и наверняка бы порхал под потолком от счастья, если бы не его тучная комплекция. Сам Персиваль скорее устал, чем был расстроен. Он был готов пойти на кое-какие жертвы, если это сослужит пользу, и хотел лишь поскорее расправиться со свалившимися на него обязательствами; он даже, из какой-то непрочной надежды и веры в человечество, предложил господину Дональдсону письменно ответить на все интересующие его вопросы касательно Гриндевальда, его личной жизни, работы — словом, всего, что обычно волнует прессу их формата, но тот, едва не вспыхнув, горячо переубедил его. «Нет-нет-нет, мистер Грейвс, — заговорил он запальчиво. — Будет намного лучше, если мы станем действовать по старинке. Никакая писанина не заменит доброго разговора». Молодые журналисты, ни живые ни мёртвые после ночной смены, хлопотали над поручением своего начальника: необходимо было быстро перекроить макет последней страницы, чтобы уместить в неё объявление о пропавших без вести. Зардевшись от гордости, Дональдсон попросил внимания и подвёл Персиваля к белокурой девушке: та как раз заканчивала вырезать Частити из семейной фотографии Бэрбоунов. — Мистер Грейвс, познакомьтесь с мисс Примулой Дональдсон, — представил он их друг другу, разгладив свои густые усы и по-отечески приобняв волшебницу за талию. — Она займётся вашим интервью, и, гарантирую, вы ещё руки ей целовать будете. Примула стеснительно пожала плечами, не зная, как ещё извиниться за выражения своего начальника. На вид ей было не больше двадцати трёх; худенькая и высокая, но сутулая от постоянной работой за письменным столом, она выглядела немножко болезненной, словно девочка, страдающая малокровием. Было во всём её тщедушном облике что-то, напомнившее Персивалю о прежнем Криденсе: та же застенчивая манера смотреть в сторону, то же неловкое желание занимать как можно меньше пространства. Из вежливости Грейвс пожал ей руку, и та механически ответила ему безвольным рукопожатием. «Приятно познакомиться, сэр», — сказала она. Она хороша, но не в сравнении с Криденсом. Осознание этого, словно пощёчина, вдруг ударило Грейвса наотмашь. Когда Персиваль отказался от совместного завтрака, и экскурсии, и чего бы то ни было ещё, Дональдсон оставил его в покое, чтобы уединиться с Бродериком и обсудить средства, с помощью которых они планировали заложить в головы американцев положительный образ МАКУСА и сгладить шероховатости, которые нанёс «Ньюсмангер» своей разоблачительной статьёй. Примула, дав указания крохотному, состоящему преимущественно из женщин, штабу волшебников-журналистов, приблизилась к Грейвсу со стопкой бумаги и самопишущим пером в руках. У Грейвса закружилась голова от запаха её парфюма. Мерлиновы подштанники, эта девушка, похоже, плескалась в ванне, полной духов – не самых изысканных, между прочим. Далеко не блестящее первое впечатление. — Так значит, мистер Дональдсон ваш отец? — спросил он. Это объяснило бы и фамилию, и сам факт пребывания этого болезного, незаинтересованного в происходящем вокруг создания в стенах конторки. — Верно, сэр, — подтвердила она. — А у вас есть дети? — Нет. Интервью уже началось? — Нет. Судя по выражению её лица, интервью это встало поперёк горла не только Персивалю, но и самой мисс Дональдсон. Её отец, очевидно, желал использовать подвернувшуюся возможность, чтобы протолкнуть свою любимую дочурку на олимп славы, в том смысле, насколько может это выражение быть применено к сфере журналистики. Что же касалось самой мисс Дональдсон, её интересы, по-видимому, являли собой тайну, покрытую мраком. Персивалю не было резона докапываться до её тонкой душевной организации. Из-за Макдаффа он так и не улучил возможности незаметно отправить сову к себе домой, чтобы предупредить Криденса о вынужденной задержке по работе. Его голова начинала ныть при одной мысли о том, что за разговор его будет ожидать по возвращении – это при условии, что Бродерику не взбредёт в голову, в качестве профилактики, отправить к нему домой отряд мракоборцев. А что, если от волнения за него Криденсу в очередной раз стало дурно? Объяснять, почему у него в гостиной истекает кровью из носа находящийся в бессознательном состоянии Криденс Бэрбоун, было уже за гранью того, что Персиваль мог бы вынести без риска тронуться рассудком. — Здесь рядом есть один ресторанчик – очень удобно для интервью. Хотите позавтракать? — Я уже отказался. — Знаю. Но, как я и сказала, очень удобно для интервью. — Девушка равнодушно пожала плечами. — Я не выходила отсюда последние часов двенадцать, сэр, и я хочу свою яичницу. Персиваль сомневался: — Ещё довольно рано для ресторанов. — Он открывается в восемь утра. Ресторан, как и подозревал Персиваль, оказался весьма дешёвенькой забегаловкой: держала его старая парочка волшебников, эмигрировавших из Сен-Тропе ещё в начале столетия, и подавала редким посетителям то, что наготовит орава не говорящих по-английски эльфов. Картины их земляков, преимущественно морские пейзажи неоимпрессионистов, с гордостью занимали всю стену над прилавком. Дональдсон выбрала для них столик у витрины. Свободно перейдя на французский, она заказала яичницу с зелёным горошком и какао, сразив Персиваля своим похвальным произношением, и Грейвс, из чувства такта мужчины перед женщиной, оплатил ей и то, и другое. Пока они ждали заказ, мисс Дональдсон выудила стопку неисписанных листов. — Итак, Персиваль Грейвс, — наконец сказала она. — Вам тридцать девять лет, вы не женаты, не имеете детей, в данный момент официально не трудоустроены и проживаете в одной из магических деревень к северу от Нью-Йорка. Всё верно? — Да. По крайней мере, начало было терпимым. Если всё, что от него будет требоваться – это время от времени говорить убедительное «да», то, так и быть, Персиваль согласен пережить это. — У вас есть проблемы с алкоголем? — безыскусно выдала она. — Мы писали об этом в одном из январских номеров. Не то чтобы это было взято с потолка... — Я похож на человека, у которого есть проблемы с алкоголем? Примула строго оглядела его. Несмотря на отсутствие сна и эмоциональные переживания, выглядел он безукоризненно. В пальто с иголочки, гладковыбритый и с волосами, лежащими идеальнее, чем тарелки в этом французском ресторане. Следовало признать, что наилучшим образом любовный интерес Криденса сказался именно на его внешности: Грейвс вновь начал следить за собой, не давая опуститься на социальное дно, на котором он решил хладнокровно обосноваться в первые дни нового года. Дональдсон вновь передёрнула плечами. Что это за манера у всех была такая – плечами пожимать? — Вы не можете отвечать вопросами на мои вопросы, но ладно, будем считать, что это «нет». Это правда, что Маркус Кляйн следил за вами перед тем, как угодить под стражу? — Да. — И вы лично обезвредили его? — Да. — У вас есть сожительница? — Нет. — Сожитель, возможно? — Моргана, нет. — То есть вы живёте один вдали от цивилизации. — «Вдали от цивилизации» - это довольно громко сказано. — Недостаточно громко для человека, который прежде был правой рукой президента. Ей принесли какао. Персиваль покосился на бумагу, лежащую рядом с её пустой тарелкой. Зачарованное перо дописывало вторую страницу. Вторую страницу. Он понятия не имел, что можно было выудить из его нарочито лаконичных ответов, и не знал, поражаться ли ему красноречивой фантазии мисс Дональдсон или сердиться на неё. Бродерик посоветовал ему рассматривать это как акт политического самопожертвования. Персиваль же просто надеялся, что никто не заставит его читать ту чушь, что выйдет из-под печатного станка «Ньюсмангер» со дня на день – в чём-в чём, а вот в медлительности их не обвинишь. — Давайте вернёмся в двадцать шестой, — предложила Примула. — Вы Директор Департамента, работаете на Конгресс. Вы знакомы с Криденсом Бэрбоуном? Персиваль моргнул. На секунду его хватил такой мандраж, что отказал дар речи. — С Криденсом Бэрбоуном? — «Нью-йоркская обскурия». — А. Да. Так его называли в прессе. Вспомнил. — Я написала о нём целую статью в декабре. Грандиозный успех. Грейвс уставился на неё. Это выбило из колеи. Он не мог поверить, что эта болезненная девочка способна была столь свински выдумать и воплотить в жизнь всю ту мерзкую желчь, которую Персиваль помнил из зачитанной до дыр статьи.«Больные животные», «устранение угрозы», извращённые метафоры, обсасывание косточек и неподтверждённые слухи. Так вот кого он должен был ненавидеть за тошнотворный образ Криденса, который слепил «Ньюсмангер» в погоне за наживой. Примулу Дональдсон. — Криденс Бэрбоун мёртв, — процедил он после существенной паузы, игнорируя её заявление. — Во-первых, мистер Макдафф утверждает обратное, — возразила она. — Во-вторых, я сказала «вернёмся в двадцать шестой». Вы были знакомы с Криденсом Бэрбоуном до того, как Геллерт Гриндевальд занял ваше место? — Нет, — решительно ответил он. — Конечно, нет. — Бэрбоуны были религиозными сектантами, — напомнила Примула. — МАКУСА за ними приглядывала. Вы никогда не обращали внимание на их старшего сына? — Это не входило в мою компетенцию. — Зато вошло в компетенцию Гриндевальда, — плоско пошутила она. Улыбнувшись, она взяла в руки нож и вилку, чтобы отрезать кусок от своей сочной яичницы. Откусив, Примула ела её так, словно это было лучшее блюдо в её жизни. — Даже жаль. Мог бы получиться такой хороший материал! Целая драма, вы только представьте: несчастный влюблённый, не заметивший подмены! Персиваль ошибался. Примула Дональдсон была в восторге от своей работы. Она буквально мыслила заголовками. Должно быть, она намеренно вводила своего отца в заблуждение, притворяясь перед ним кроткой овечкой, чуть-чуть апатичной девочкой – приходилось, как догадывался Грейвс, идти на определённый компромисс с самой собой, если не хочешь, чтобы тебя обвиняли в злоупотреблении родственными связями. Мысль о том, насколько обманчив бывает внешний облик, показалась Грейвсу ироничной в контексте ситуации. — Говорили, что они спали друг с другом. Гриндевальд не делился с вами подробностями? — Мы отклонились от темы, мисс Дональдсон. Сильно. — Я просто пытаюсь сделать материал интереснее, — хмыкнула она. — Если Бэрбоун вдруг найдётся, это станет настоящим взрывом. Не понимаю, почему отец заупрямился. Я бы зубами схватилась за шанс первой опубликовать объявление о его поиске. — Не сомневаюсь. Примула немного покраснела, порываясь что-то сказать – настолько саркастическое, насколько позволит ей всепрощающая совесть. Как и все люди с бледной кожей, краснела она чудовищно быстро – и от злости, и от смущения, и от радости. Криденс был из той же породы, хотя, в отличие от него, мисс Дональдсон легко принимала свои недостатки такими, какие они есть. Персиваль попросил её поторопиться. К тому времени, как журналистка разделалась со своим завтраком, с интервью уже было покончено. Грейвс тщательно подбирал слова, раскрывая её самопишущему перу некоторые детали своего насильственного заключения: ничего, что могло бы быть использовано против него или МАКУСА. Да, он допустил ошибку; нет, никто не смог бы предпринять необходимые меры раньше; да, он прошёл курс реабилитации в больнице святого Фрэнсиса; нет, решение переехать он принял самостоятельно; да, Конгресс сделал всё возможное, чтобы помочь ему с восстановлением. Само собой, он лукавил, приукрашивая положительное влияние, которое оказало правительство на те или иные его действия, но не в этом ли была его основная задача – представить департамент в светлом ключе? Примула выглядела заскучавшей. Несколько использованных листов левитировали перед ней, давая пробежаться по черновику критическим взглядом. То, что ей не нравилось, она тут же, без суда и следствия, зачёркивала наискось и переписывала заново: нагромождения знаков и символов становились настолько масштабными, что делали текст нечитабельным для всех, кроме автора. Заметив тревогу, с которой Персиваль следил за каждым её новым исправлением в повествовании, она утешила его со всей гуманностью, на которую была способна в силу характера. — Не волнуйтесь, — сказала она, — ваш приятель всё равно настоит на том, чтобы лично ознакомиться со статьёй перед публикацией. Ума не приложу, как мы продадим это дилетантство. — Никаких бородавок и детей вне брака. Не знаю, что ещё я могу предложить вам. — Как думаете, есть шанс сделать колдографию того здания, в котором Гриндевальд держал вас? — Оно не в Нью-Йорке, — размыто ответил Персиваль. — Это будет проблематично. — Тогда так: «Персиваль Грейвс: до и после. Чем сейчас живёт бывший Директор Отдела магического правопорядка?» — Вилкой закрутив в воздухе причудливую линию, девушка мелодично вздохнула. — Обидно, что вы ни с кем не завели роман. Это бы всё упростило. Неужели в деревне нет никого хорошенького? — Моему соседу сто четырнадцать. — Потрясающе, — съехидничала она. — Ладно, забудьте. Тогда мы просто сделаем небольшой репортаж о вашем быте: те, кому надо, сами всё додумают. — Я поделился всем, чем занимаюсь. Я консультирую Конгресс в вопросах, требующих опытной оценки, и… — Нет-нет, я говорю про ваш особняк, — прервала его речь Примула. — Сделаем побольше колдографий — и, глядишь, тираж окупится. Обязательно нужно будет заглянуть на чердак! Наступившая тишина была абсолютной. Поймав взгляд мисс Дональдсон, Персиваль увидел, что та, сузив глаза, смотрит на него с расчётом, наполовину смешанным с хамским любопытством – эдакая профессиональная оценка его на глаз, словно фарфоровой безделушки на базаре. Эта стерва о чём-то догадывалась. Даже если она и не могла помыслить о мощи секрета, столь бережно хранимого Грейвсом «вдали от цивилизации», внушительный опыт за плечами на уровне интуиции подсказывал ей, что дело тут нечисто. Сделав жадный глоток минеральной воды, бесплатно подаваемой всем посетителям, Персиваль выдержал её взгляд с обезоруживающей улыбкой – настолько сердечной и натуральной она была. Примула вытерла рот краешком салфетки: помада, смазавшись за едой, оставила бледно-красный след в уголке её губ. Персиваля ведь не затруднит показать волшебнице свой дом? «Нет, всё в порядке. Я делаю свою работу, вы — свою». Жаль только, сетовала Примула, что им не удалось наладить контакт ещё зимой: вид старинного особняка в снегу на передовице точно бы завоевал сердца впечатлительных женщин. Может быть, плющ уже позеленел? Декоративные клумбы? Беседки? Ещё что-нибудь для красивой колдографии? «Боюсь, что нет, — огорчил её Грейвс, отодвигая стул. — В столовой есть коллекция картин. Натюрморты, в основном. Возможно, это вас устроит». — Вот как. Значит, будем довольствоваться тем, что имеется, — почесала она бровь. Предметы искусства ей были, очевидно, совершенно безразличны. — «Ньюсмангер» привередничать не будет. Попозируете для камеры? — Если это необходимо. — У вас в особняке много комнат? — затрещала Дональдсон. — Наверняка и гостевые есть? — Прошлые владельцы жили на широкую ногу, — коротко объяснил Персиваль. — Я храню в гостевом крыле кое-какую старую одежду, но ничего существенного. А теперь, прошу прощения, я оставлю вас ненадолго. Осведомившись у старика-хозяина о местоположении мужской уборной, Грейвс, скрепя сердце, оставил волшебницу припудривать щёки и носик перед зачарованным зеркальцем. «Ты выглядишь великолепно», — подтверждало оно женским голосом в ответ на скромные вопросы своей владелицы, вызывая у той всё новые и новые слащавые улыбки. Не считая их двоих, в такую рань в ресторанчике не было никого, кроме пожилой пары и заметающих мусор домовиков. Персиваль закрыл за собой дверь, прислонив холодную ладонь к вспотевшему лбу. Нужно было что-то предпринимать, и предпринимать срочно. Что, если…? Рискованно, но Персиваль не видел для себя иного выхода. Любое придуманное им оправдание неминуемо вызовет щекотливые вопросы, как и нежелание демонстрировать место своего проживания окружающим. «Разве вам есть что скрывать от общественности, мистер Грейвс?» — спросят они и будут, с их точки зрения, совершенно правы. Будь Персиваль на месте простого обывателя, у него бы тоже вызвало подозрение столь маниакальное стремление затаиться. Выудив из рукава волшебную палочку, Грейвс, не медля ни мгновения, сделал пространный взмах рукой. Он не мог поклясться себе в том, что не передумает, если позволит себе хоть секунду задержки. — Экспекто патронум! — шепнул он, одновременно включив напор воды в раковине. Вряд ли мисс Дональдсон могла услышать его с такого расстояния, сквозь закрытую дверь, и всё же с этой дамочкой приходится держать ушки на макушке. На кончике его волшебной палочки замерцало бледное, больше похожее на пар от чайника сияние. Чертыхнувшись, он потряс кистью в воздухе. Он так давно не делал этого. Раньше, при необходимости, он концентрировал в магию воспоминания о своей семье, о времени, когда его зачислили в мракоборцы, даже о моменте, когда он впервые услышал о том, что его назначили Главой отдела. Теперь эти воспоминания принадлежали другой жизни, так, словно у Персиваля больше не было к ним доступа. Его сыновняя любовь к матери и отцу, уже давно умершим, не стала ни на йоту меньше; он до сих пор с гордостью мог думать о карьере и статусе, которых достиг некогда в свои тридцать восемь лет; однако с некоторых пор, отныне и навсегда, любовь и гордость эти были отняты у настоящего и принадлежали прошлому. Сконцентрироваться! Персиваль закрыл глаза, лихорадочно перебирая в памяти события недавно минувших дней. Большая часть его новой жизни была заполнена монотонностью, раздражением и неусыпным беспокойством, спровоцированным необходимостью печься не только о самом себе. Потом он подружился с Криденсом. «Дружба» — само применение этого слова по отношению к Криденсу показалось настолько неуместным, настолько чуждым и нелепым, что мысль об этом принудила Грейвса горько усмехнуться. Хорошо, он целовался с Криденсом. Это было приятно, это было славно и даже премило, но это не было его счастливым воспоминанием. Сам не зная почему, он подумал о том утре, когда Криденс приготовил для него завтрак. О том, как он бесшумно сидел у окна, дожидаясь его пробуждения, как срезал для него чёрствую корочку и размазывал джем по поджаристым тостам. В последний раз он был, как бы громко это ни звучало, счастлив, не целуясь с Криденсом и даже не разделяя с ним своё тело. В последний раз он так отреагировал на его искреннее, непритворное «ну да?». — Экспекто патронум! Голубой огонёк на конце его палочки вспыхнул и, разлившись по воздуху сверкающим полупрозрачным свечением, медленно материализовался в свою магическую сущность. Сокол-пилигрим, расправив могучие крылья, сделал круг под самым потолком и вернулся к Персивалю, оставляя повсюду за собой мягкий блеск. Его патронус снова был с ним.

***

В столовой картины жанра ванитас привели Примулу в состояние эйфории: полные уныния, огромные и устрашающие, они как нельзя лучше вписались бы в тоскливое обсуждение душевной травмы своего хозяина. «Персиваль Грейвс больше не может обойтись без присутствия смерти», «Смерть как наркотик», «Сердечная болезнь бывшего Директора», «Что видит Персиваль Грейвс в их пустых глазницах?» Она уже хотела эти заголовки, один другого лучше. Не церемонясь, Дональдсон попросила его встать напротив одной из них, чтобы они могли сделать кадр для обложки. Персивалю пришлось разочаровать амбициозную журналистку. — Не я их приобретал, — сказал он. Девушка надула губки. — Они уже были в доме, когда я въехал в него. Так оно и было – в одиночестве, почти не выходя за пределы гостиной и минибара, Грейвс просто не видел для себя смысла снимать их. Криденс же называл их ненормальной жутью, и, собственно, антипатия его и была одной из причин, по которым они нередко предпочитали не переносить свои обеды из кухни. «Кто станет платить деньги за то, чтобы увешать комнату нарисованными черепами? — поддевал он. — Да ещё чтобы они за тобой следили, пока ты ешь! Нет уж, спасибо». Не то чтобы Криденс совсем не умел наслаждаться живописью: рисование само по себе ему очень импонировало; скорее, напоминаний о людской смертности и неизбежности трагического конца хватало ему и в обычной жизни. Нецелесообразные траты, как и сами финансы, были его больным местом. Тот факт, что кто-то может позволить себе предметы роскоши для эстетики и удовлетворения своего чувства прекрасного, приводил Криденса в раздражительное недоумение – ведь деньги можно было потратить на еду, на зимние ботинки, на кухонные принадлежности, да хотя бы на благотворительность, коль у вас их куры не клюют. В его глазах все они, эти ценители искусства ради искусства, сразу становились либо богатыми дураками, либо избалованными зазнайками, либо мистером Грейвсом. — Но вы их не убрали. — Они мне не мешают. — Всё равно встаньте, — попросила она. — Тут хотя бы есть какой-то вызов. Всё остальное ужасно скучное. — Я предупреждал, что ничего интересного вы в моей берлоге не найдёте, — ответил Грейвс, вставая у позолоченной рамы. Вспышка света ослепила его на мгновение, заставив скривить рот. — Желаете осмотреть второй этаж? Чердак? Он чувствовал себя дрессированной мартышкой, вынужденной перепрыгивать с одной детской ручонки на другую. Зато колдографии его изолированного жилища могли обелить его, стерев подозрительность и недоверчивость в глазах простой общественности. Макдаффа, в первую очередь. Стал бы он соглашаться на «интервью с места событий», прячь Персиваль козырной туз в рукаве? Макдафф подозревал его в мухлеже и игре по собственноручно установленным правилам; Дональдсон подозревала его, очевидно, в какой-нибудь скандальной интрижке с вдовушкой по соседству. Грейвс собирался развеять их сомнения в его добродетели, и чем скучнее его жизнь казалась склочной Примуле, тем лучше было для его пошатнувшейся репутации. — Владельцы, скорее всего, были рождёнными у не-магов волшебниками. В особняке осталось довольно много приспособлений, вроде удочек и грампластинок, — рассказывал он, поднимаясь с Примулой по скрипучей лестнице. Они ступили на второй этаж. И Персиваль повернул в гостевое крыло. — Дальше по коридору моя спальня, ванная и лестница на чердак. Позади нас кабинет и гостевые комнаты, но я предпочитаю работать прямо в спальне: у меня там для этого есть всё необходимое – перо и мозг. Журналистка натянуто улыбнулась его иронии, цокая каблучками по тёмному полу. Персиваль провёл её по всему первому этажу и – ничего компрометирующего! Ничего хоть немножечко, ну хоть мало-мальски занятного! Пустые комнаты, холостяцкий бардак в раковине и коллекция солений в кладовке. Коллекция солений! Да тут хоть из кожи вон вылезь, а ничего захватывающего не придумаешь! То ли дело дом Бэрбоунов: вот там что ни угол, то находка; ни дать ни взять золотая жила. Она облазила там каждый ярд, словно трюфельная свинья, и из каждого дюйма сделала пикантную колонку. Примула до сих пор с трепетным содроганием вспоминала комнатку сына, той самой обскурии: в потрёпанную Библию, единственную книжку во всей спальне, у него был вложен вырванный откуда-то — может, из тетради —листочек, полностью изрисованный знаком Даров Смерти. Небось сидел при догорающей свече и вдохновенно рисовал, выдумывая, как его загадочный дружок-волшебник будет ему в вечной любви признаваться. Вот фанатик так фанатик. Придержав Примулу за руку, Персиваль помог ей подняться на лестничку, ведущую на чердак. Дональдсон, ненасытно осматривающаяся по сторонам, уже накинулась на него с расспросами о скоротечной дуэли с анимагом, когда внезапный звук снизу прервал их беседу. Кто-то, постучавшись, вошёл в прихожую. Девушка вскинула бровку. — У вас гости? — Возможно, это мой сосед, — предположил Грейвс. — Сто четырнадцать лет. Я говорил. Он не двинулся с места. Примула взглянула на него с откровенной насмешкой. — Возможно, вам стоит его встретить? — колко спросила она. — Вы справитесь одна? — Как раз сделаю несколько колдографий, — сказала Дональдсон. — Может, мы и у вашего соседа возьмём интервью? Пусть скажет о вас что-нибудь. — Я посмотрю, что можно сделать, — ответил Персиваль, нехотя разворачиваясь. — Прошу прощения. Мысленно выругавшись, Грейвс спустился с лестницы. Нельзя было оставлять эту натасканную ищейку одну слишком надолго. Даже если его горе-план сработал и смышлёный Криденс сделал всё, что хотел от него Персиваль, безрассудством было полагаться на удачу и милость судьбы. Персиваль не был безрассудным. Ещё меньше он верил в милости судьбы. Переминаясь с лапки на лапку, Ошин жался между вешалкой, что была немногим тоще его самого, и распахнутой входной дверью. Персиваль сегодня едва не попал впросак, когда не смог с первого же раза открыть неожиданно запертую дверь собственного дома – если бы не невербальная магия, сидел бы он сейчас в луже. Увидев Грейвса, домовик опустил свои лупоглазые очи в пол. Персиваль тяжело вздохнул, и Ошин скрючился ещё сильнее. — Ошин пришёл. Всё как вы хотели, сэр, — отчитался он. — Хозяин в полном здравии. — Замечательно, — нетерпеливо бросил Персиваль. — Тогда до завтра. — Хозяин хотел бы видеть вас на ужине, — добавил домовик. — Сегодня. Ошин приготовил креветки. Очень вкусно, хозяин доволен. — Не сегодня, — отказался Персиваль. Затем он добавил немного тише, боясь, что их могут подслушивать: — Мы ответим на приглашение немного позже. Передай своему хозяину, что мы просим прощения и, если мистер Брок будет столь же гостеприимен, придём к нему в воскресенье. Передай дословно. — И господин Криденс тоже придёт? — пугливо уточнил эльф. Персиваль шикнул на него. — И господин Криденс, — шёпотом подтвердил он. — Всё, теперь убирайся. — Да, сэр. Спасибо, сэр. Когда Персиваль обернулся к лестнице, Примула уже дожидалась его на верхней ступеньке. Судя по отсутствию вопросов и кривляний, свидетельницей состоявшегося разговора ей стать не удалось. Впрочем, расстроенной она тоже не выглядела: скорее, немного взвинченной. Исписанные листы бумаги окружали её, словно надоедливая мошкара в жаркий день. — Домовик моего соседа, — объяснил Персиваль прежде, чем журналистка успела сформулировать предложение. Грейвс пошёл ей навстречу — и в переносном, и в буквальном смысле, когда барственной походкой проследовал с ней обратно на второй этаж. — Приглашал меня отужинать вместе с волшебником. — Вы согласились? — Сегодня мне неудобно, — не стал юлить Грейвс. — Давайте я покажу вам спальню. Как и следовало ожидать, простенькие репродукции пейзажей и шторы с узором из лотосов не произвели на журналистку никакого впечатления. Всё это не особенно вязалось у неё с образом мистера Грейвса: такая спальня скорее подошла бы какому-нибудь азиатскому вельможе, сказала она, хотя кровавого цвета простыни показались ей весьма экстравагантными. Разбросанные на подоконнике письма месячной давности также не привлекли её: она лишь попросила Персиваля взять одно из них в руку и попозировать для кадра, и Грейвс, буквально сбросив чувство собственного достоинства к её ногам, выполнил всё, что она пожелала. Хотелось бы ему верить, что все эти унижения окупятся. Персиваль предложил ей чашечку кофе или, если её вкус более тонок, чая. «Слишком много дел, — воспротивилась журналистка, живенько натягивая на себя пальто. — Нужно подготовить завтрашний номер к выпуску. Мерлин, сколько же у вас верхней одежды! Вы тот ещё франт». Примула вновь избегала смотреть ему в глаза, больше становясь похожей на ту застенчивую девочку, что Персиваль впервые увидел в ней этим утром. Возможно, вместе с пальто она примеряла на себя свою звёздную роль папочкиной дочки. Примерял ли Криденс свои роли так же просто? А Персиваль? Грейвс вызвался проводить её до ближайшего портала. «Нет, спасибо, — был её ответ. — Я совсем не такая беспомощная маленькая леди, какой выгляжу. Я справлюсь. Будьте здоровы, мистер Грейвс». Персиваль не захотел уговаривать, и вскоре журналистка уже трусила через улочку с сумочкой добытого материала наперевес. Наконец-то Грейвс позволил себе вдохнуть полной грудью. Холодный воздух обжигал, но это было ничто в сравнении с тем, что он пережил. Странная идея захватила его. Он был, подумал Персиваль, готов прятать Криденса ото всех всю свою жизнь. Иногда, не так редко, как нужно, он сожалел о невозможности этого. Когда Персиваль вернулся в спальню, в хозяйскую спальню, дверная ручка не поддалась нажатию. Он попробовал ещё раз и ещё, чтобы подтвердить свою догадку, но что-то крепко блокировало её с другой стороны, не давая пробраться внутрь. Грейвс позвал: — Открой дверь, Криденс. Это я. Персиваль услышал шевеление, с которым тот принялся отодвигать что-то от двери, и вскоре вход перед ним в конечном итоге распахнулся. Войдя, он обнаружил Криденса неуклюже держащим в руках стул. По-видимому, ему пришло в голову подпереть им дверь в спальню: резная спинка тому очень способствовала. — Анигиларе по-маггловски, — гнусаво сказал он. Бумажные салфетки, воткнутые в ноздри, делали его голос высоким и сиплым. Дышал он ртом, тихо и немного обрывисто, словно передвижения со стулом заставили его здорово запыхаться. — Находчиво, — заторможено выдал Персиваль. Он вдруг почувствовал себя смешным, и, чтобы переварить информацию, ему понадобилось неоправданно много времени. — У тебя снова шла кровь? Тебе плохо? — Немного, — ответил Криденс, небрежно вытаскивая клочок салфетки из носа. Крови и правда было немного, всего несколько капель, но бледным он был, словно какой-нибудь посланник смерти. Жутковато даже. — У меня так много вопросов. Я даже не знаю, с какого начать. Объясните мне, что происходит. Он шмыгнул носом, боясь, что кровь снова пойдёт, и Персиваль из сострадания, пробуя приласкать, погладил его шею: она была холодной и вместе с тем чуть-чуть влажной от пота. Противным это не было, но Криденс, хоть и не сделал ни одной попытки уклониться, не стал отвечать на его приглашение объятием. Сокол-пилигрим, превратившийся в россыпь светло-голубых искорок, медленно плавал по воздуху. Персиваль поднял палочку, и патронус, сжавшись до точки, «впитался» в её кончик, словно вода в губку. Криденс, за пару часов примирившийся с существованием подобных чудес, даже не выглядел удивлённым – только очень истощённым переживаниями. — Всё немного вышло из-под контроля, — в конце концов сказал ему Грейвс. — Да, я заметил, — пробормотал Криденс сквозь зубы. — Это вы поместили объявление в газету? Знаете, если вы так сильно хотели от меня избавиться, то могли бы сказать об этом мне, а не всему Нью-Йорку. «Криденс, иди к чёрту». «Криденс, собирай свои манатки». Видите, не так уж и сложно. — Криденс, всё не так, — возразил он. — Ты просто хочешь накричать на меня, потому что тебе нужно на ком-нибудь сорваться. Если хочешь – кричи, но отвечать я тебе не буду. Успокойся, и мы поговорим. Бэрбоун не ответил. Потирая лоб, он отошёл к постели и, едва не запнувшись об одну из лежащих прямо на полу книг, опустился на неё с измученным вздохом. Персиваль остался стоять у двери, дожидаясь, пока Криденс сам захочет подозвать его поближе. Спустя несколько минут он наконец подал голос. — Извините, — сдавленно сказал Криденс. — На самом деле я не думаю, что это вы. — Можешь обвинять меня, — вдруг ответил Персиваль, — если больше винить некого. Я не возражаю. Криденс только покачал головой. Он подумал, что мистер Грейвс шутит. Такой подход от человека, помешанного на своей правоте, казался Криденсу невероятным. — Что теперь делать? — обречённо спросил он. — Боже. Вас посадят, если всё всплывёт наружу? — Криденс, никто меня не посадит. — Но эта женщина… — неуверенно пробормотал Криденс. Персиваль было решил, что он говорит о Серафине, но Бэрбоун имел в виду совсем не её. — Девушка, которая приходила. Она из газеты, да? Я кое-что слышал. Она пришла из-за меня? — Нет, Криденс, не из-за тебя, — заверил его Персиваль. Сев рядом, он положил ладонь на его локоть. Криденс слегка поёжился, не уверенный, что хочет мириться с Грейвсом. Всё слишком быстро навалилось. Он хотел побыть один, и не хотел – одновременно. — Она приходила только по мою душу. Я с этим справлюсь. — Вы впустили её в кабинет? — В кабинет? — Мне кажется, она заходила в него. Я не уверен, — поспешно оправдался Криденс. — Просто он совсем рядом, и, я думаю, она проходила мимо двери в спальню. Я слышал шаги, но через замочную скважину совсем ничего не видно. То есть, ну, вы понимаете, мне могло показаться, я не настаиваю. — Понятно, — удивлённо произнёс Персиваль. Мисс Дональдсон прокралась в его кабинет? Он пытался припомнить, не оставлял ли на видном месте чего-то, способного выдать его со всеми потрохами, но в памяти всплывали только лишённые конкретики письма от одного из консультирующих его адвокатов. Ничего такого, против чего он не смог бы выступить. — Ты слышал что-нибудь ещё? — Нет. Не особо. Только кое-что, что вы говорили про дом, — сказал Криденс, едва улыбнувшись. — Ну и представление вы устроили. Что это была за штука? — Говори конкретнее, Криденс. — Блестящая птица. — Патронус, — объяснил он. — Ты ещё не читал о них? Криденс отрицательно помотал головой. Перестав кукожиться, он положил голову на плечо Персиваля и легонько поцеловал его сквозь рубашку, показывая, что всё хорошо. Мистер Грейвс был рядом, и это значило, что всё будет в порядке. У мистера Грейвса просто не может быть что-нибудь не в порядке: пока все вокруг думают, как бы не потерять свои пешки, у Персиваля уже просчитаны ходы на десять шагов вперёд. Шах и мат. Мистер Грейвс был его последним и единственным шансом спастись. Слушая его объяснения о том, что такое патронус, Криденс медленно успокаивался, уверовав в благоприятный исход. Он хотел, чтобы Персиваль вновь призвал из своей палочки сокола-пилигрима. «Я устал. — Персиваль сопротивлялся. — Сделаем это в другой раз». Ладно, Криденс не возражал. Ему понравилась идея использования счастливых воспоминаний в магии и само волшебство, принимающее форму какого-нибудь животного. Пилигримы не были первыми птицами, да и существами вообще, что ассоциировались у Криденса с мистером Грейвсом (они были, как он считал, слишком маленькими и недостаточно величественными даже в сравнении с белоголовыми орланами), и всё же необъяснимым образом подходили ему. Интересно было узнать, о чём думал мистер Грейвс во время заклинания. Может быть, о своей матери – у Персиваля ведь была нормальная семья, он этого никогда не скрывал. О каком-нибудь старом друге – у человека вроде него такие должны быть. О школе. О работе. О моменте, когда его освободили из заточения. О чём-нибудь таком. Или о нём. Криденсу не хватило смелости задать такой вопрос. Вместо этого он спросил о том, каким, по мнению мистера Грейвса, был бы его, Криденса, патронус. — Я не знаю, Криденс, — вздохнул Персиваль. — Какая-нибудь белка, раз уж ты их так сильно обожаешь. — Я не хочу белку. — А кого ты хочешь? — Не знаю. Феникса, — предложил он. — Единорога. Гиппогрифа! Что-нибудь вроде этого. — Ясно. Криденс поджал губы. Персиваль не развеселился, не захотел развивать тему. — Я боялся, что ты не последуешь за «блестящей птицей». Сложно было догадаться, раз уж патронусы не умеют разговаривать. Если бы ты понял меня неверно, то всё бы пропало, — признался Грейвс, добавляя: — Ты молодец. — Криденс растёкся от его похвалы, словно тающее на солнце масло, по-прежнему упираясь лбом в мужское плечо. — Не испугался, когда увидел сокола? — Я кинул в него газетой. — Настал черёд Криденса признаваться. Он и так был на нервах с той самой минуты, как проснулся, и, господи, как же он перепугался! — Только она прошла сквозь него, так что я просто подумал, что свихнулся. — Серьёзно? — Про газету – да, про свихнулся – ну, отчасти. — Криденс пожал плечами. — Когда я услышал голоса, то решил, что вы вернулись вместе с Тиной. А когда понял, что это не она, то запер дверь. На всякий случай. — Ты очень разумный молодой человек, — сказал Персиваль. Криденс так и не понял, было ли это сарказмом. Он захотел узнать обо всём остальном, во всех мельчайших подробностях, и Грейвсу пришлось рассказать ему о своей поездке в Министерство и взаимовыгодной сделке, которую с его помощью заключил господин Макдафф. В основном говорил Персиваль: Криденс только спрашивал, когда терял нить путаной истории мистера Грейвса, и время от времени вставлял понимающие междометия. «Хм», «а», «о», «угум». Когда Персиваль в своём повествовании дошёл до представления Примулы Дональдсон, имя показалось Криденсу смутно знакомым. Он никак не мог вспомнить, где ему доводилось слышать его прежде, напряжённо хмурился и слушал рассказ мистера Грейвса гораздо рассеяннее. В конце концов Персиваль заметил это. — Что-то не так? — справился он. — Примула Дональдсон, — сказал Криденс. — У меня такое чувство, что я слышал о ней раньше. — Ты мог видеть её имя под статьями в газетах, — неуверенно предположил Персиваль. Он сомневался в том, как много всего посчастливилось углядеть Криденсу в его кабинете за прошлую вылазку. — У неё было несколько хитов в «Ньюсмангер». Но Криденс немедленно всё вспомнил. — А, ну да, — презрительно фыркнул он. — Мой биограф. Он вздрогнул, когда Персиваль погладил его по локтю. — Тебе не стоило читать это. — Я сам знаю, что мне стоит делать, — огрызнулся Криденс. Примула Дональдсон, сама только мысль о статье, которую она пережевала и выплюнула магическому сообществу в декабре, сделала его угрюмым, невоспитанным и раздражительным. — Когда с ней случится что-нибудь плохое, а оно случится, я посвящу её страданиям страниц пятьдесят. Мистер Грейвс посмотрел на него с усталым укором. Теперь, когда он был дома, а всё остальное оказалось позади, его сильно клонило в сон, и Криденс, жаждущий споров, дебатов и возмездия, уже немного выводил его из себя. Конечно, он не собирался срываться. Криденс уже настрадался. Он просто хотел свернуть разговор до поры до времени и дать им обоим прийти в себя – если было в кого приходить. — Не нужно желать людям зла. Это не добавляет тебе очков, Криденс. Бэрбоун упрямо молчал, так что Грейвс продолжил без его помощи. — Не думай пока об объявлении, — посоветовал он. — Я всё решу. Ты ведь хочешь вернуться в мир? — Наверно. — Наверно? — Хочу, — перефразировал ответ Криденс, попробовав звучать более убедительно. — Спасибо, мистер Грейвс. Извините, сегодня ужасный день. Персиваль понимающе кивнул. Криденс, чтобы не быть голословным, поцеловал его в лоб. Получилось целомудренно и легко, словно поцелуй священника после причастия, и на мгновение ему самому стало смешно от пришедшего в голову сравнения. Святой отец Персиваль звучало совсем безумно. Грейвс оттаял и тоже улыбнулся, будто угадав ход его мысли. Может, так оно и было.

***

Вечером Криденс появился в спальне с волшебными шахматами под мышкой. Персиваль, который ещё не успел выбраться из постели за послеобеденным сном и коротал время за чтением пропущенного им утром выпуска «Ньюсмангер», встретил его с недоумением. Спросонья волосы у мужчины торчали под самыми невообразимыми углами. Пока заспанный Грейвс формулировал все возможные возражения и доводы, Криденс уже успел усесться поверх покрывала с самым бойцовским выражением лица из всех, что Персивалю доводилось у него наблюдать . — Криденс, — начал Грейвс заплетающимся языком, — я ведь говорил тебе, что не хочу играть. Ты опять? — Вы должны были предусмотреть это перед тем, как дарить мне шахматы, — ответил тот. — Почему нет? Ну пожалуйста, мистер Грейвс. Персиваль откинулся на подушки. Поставив шахматную доску на кровать, Криденс стал неловко расставлять фигурки по своим местам. Он до сих пор немного путался в том, с какой стороны от коня должен стоять слон, а с какой ладья, и когда он всё-таки ошибся, а было это неминуемо, возмущённая чёрная фигура слона сама перепрыгнула на клеточку рядом со своим королём. Это заставило Персиваля усмехнуться, и ободрённый его реакцией Криденс вновь заговорил – на этот раз немного более заискивающе. — Я кое-что придумал, на самом деле, — раскрыл он секрет. — Особенные правила. Хотите услышать? Грейвс, уже отпустивший прочь надежду на спокойный вечер, кивнул. Криденс оживился. — Если вы съедите мою фигуру, то я отвечу на любой ваш вопрос, — сказал он, — а если я съем вашу, то вы – на мой. Будет честно. Можно спрашивать всё, что угодно. — Почему бы тебе сразу не выдать мне всю свою подноготную? — плохо пошутил Персиваль, заставив Криденса неодобрительно сдвинуть брови. Он надеялся, что его предложение воспримут серьёзнее. — Ладно, Криденс, не смотри на меня так. Ты уверен, что уже достаточно хорошо играешь для такого? — Я часами тренировался, пока вы работали. — На ум пришёл наиболее нейтральный вариант. — У меня тут не очень много других занятий. Так вы согласны, мистер Грейвс? Персиваля пришлось поуговаривать ещё немного, но в конце концов даже его броня оказалась сломлена. Криденс давно хотел воплотить в жизнь эту свою идею: настоящие доверительные разговоры у них с мистером Грейвсом были явлением не столь частым, как хотелось бы, и Криденс никогда не знал, как правильно подступиться к волшебнику с тем или иным вопросом. Трудно было заранее предугадать, какую реакцию породит в нём просьба поделиться чем-нибудь сокровенным: случалось, он и сам был рад рассказать Криденсу что-то о времени, когда они ещё не были знакомы, посвятить его в некоторые свои рабочие дела. Раз или два у него даже получилось щипцами вытянуть из мистера Грейвса факты, касающиеся Гриндевальда и проходящего над ним судебного процесса. Английская пресса освещала события в США достаточно однобоко, и скупая информация, добытая Криденсом в декабре, оставила неразрешёнными многие назревшие за время побега вопросы. В другие разы Персиваль ожесточался и, замкнувшись, резко прекращал разговор. Тогда за следующий час Криденс мог не услышать от него ни слова. Страшная каторга. Благородно уступая преимущество Криденсу, Персиваль предложил ему сыграть за белых. Но Криденс, из принципа воспротивившись подачке, развернул шахматную доску чёрными фигурами к себе. По правде, он и не надеялся победить – победа волновала его меньше всего. Не ради поражений и побед он всё это затеял, не в них был и смысл – иначе предложил бы мистеру Грейвсу играть в слова, города или викторину на знание маггловской истории. Не-магической, на автомате поправил себя Криденс. После месяца жизни с Ньютом он никак не мог переучиться говорить на американском диалекте. Криденс был готов проиграть, если это поможет им сблизиться. У него больше не осталось секретов, которые он желал хранить за семью печатями. Сегодня, в страхе и одиночестве прячась в запертой комнатке на втором этаже, он наконец осознал это в полной мере. — Как хочешь, — уступчиво сказал Персиваль. — Тогда я просто сделаю общепринятый ход. Е2 – Е4. Белая пешка, повинуясь своему главнокомандующему, прыгнула через клеточку вперёд. — D7 – D5. Персиваль уставился на него в упор. — Ты сделал это специально, — заметил Грейвс. — E4 – D5. Я съел твою пешку. Опустив голову, Криденс наблюдал за тем, как белая фигурка скидывает его воина за пределы шахматной доски. Вовремя поймав несчастную пешку, Криденс положил её на покрывало у своих ног. Лицо Персиваля не выражало ровным счётом ничего, и Бэрбоун улыбнулся внутреннему голосу, подсказывающему, что тот просто растерян. Не так уж часто и не так уж многим удавалось поставить мистера Грейвса, мистера «Я контролирую всё на свете, и даже Земля вращается по моему плану, хотя я ведь такой важный маг, может, я вообще не знаю, что Земля вращается, зачем мне не-магические науки», в столь двусмысленное положение. Обычно это он был тем, кто растерянно и неловко барахтался в море происходящего под зорким присмотром Персиваля. Приятно было поменяться местами для разнообразия. — Спрашивайте что-нибудь, — подтолкнул его Криденс. — Я не знаю, что спросить. — Не может быть, — недоверчиво улыбнулся он. — Вам всё время хотелось что-нибудь у меня выведать. — Дай мне подумать. Послушавшись, Криденс проглотил язык. Он положил руку поверх одеяла, туда, где лежали под ним ноги мистера Грейвса, и принялся «ходить» по нему двумя пальцами – средним и указательным. Когда, спустя некоторое время, Криденс нечаянно нащупал какую-то чувствительную точку под его коленом, это происшествие вывело Персиваля из задумчивости. Подогнув колени, Грейвс повертел в руках поверженную пешку противника. Криденс придвинулся повыше, и они посмотрели друг другу в глаза. — Расскажи мне, как ты познакомился с Гриндевальдом, — попросил Грейвс. Криденс немного съёжился, прежде чем глубоко вдохнуть и сесть ровно. Он ожидал этого. Он много фантазировал перед сном, стараясь подетальнее представить, в каком русле может потечь их с мистером Грейвсом беседа, и вопрос о Гриндевальде, так или иначе, всегда входил у него в пятёрку первых. Криденс облизнул пересохшие губы, но слова, уже так хорошо продуманные и отрепетированные, почему-то никак не срывались с языка. Он просто стеснялся. — Нам необязательно играть, если ты передумал, — немедленно добавил Персиваль, желая как-нибудь успокоить Криденса, но не совсем понимая, чем спровоцировано его промедление. Секунду он выглядел таким встревоженным, что Криденсу стало его немного жаль. — Я не обижусь. Плохая это была затея, серьёзно, мы поспешили. Он тронул Криденса за руку, очевидно, надеясь отвести её от шахматной доски, и это незамысловатое прикосновение сняло напряжение. — Я в порядке, — заверил он Персиваля. — Я расскажу, если вам интересно. Мы с сестрой ходили за продуктами. Я был в мясной лавке, стоял в очереди, а Частити осталась постоять снаружи – ну, знаете, в такого рода заведениях не очень приятно пахнет, она брезговала немного. Наверное, он меня не заметил и подумал, что Частити вышла погулять одна, не знаю, в общем, он попытался с ней поговорить насчёт мамы, Салема, спросить про расписание митингов и всякое такое. Частити сказала, что он обращался с ней прямо как с «леди», ну, она и разозлилась, подумала, что он к ней пристаёт. — А ты? — осторожно спросил Грейвс, помогая ему разговориться. — Когда я вышел, Частити уже советовала ему поискать кого-нибудь на 42-ой улице, — вздохнул он. — Я не понял, в чём дело, спросил, можем ли мы быть чем-нибудь полезны, а Частити просто взяла меня за руку и увела. Мы решили не рассказывать маме, я подумал, она может разозлиться из-за того, что мы болтали с незнакомым мужчиной. А на следующий день я раздавал листовки около того места, и он подошёл попросить прощения за то, что напугал нас с сестрой. Я его даже не узнал сначала, и… Криденс прикусил губу. — Пожалуйста, не смейтесь надо мной. Персиваль поморгал. Он успел погрузиться в историю, воссоздавая в голове события того сентября и пытаясь соотнести их с днями, когда Гриндевальд появлялся перед ним в месте его заточения. Просьба Криденса, высказанная ни с того ни с сего, застала его врасплох. — Я не собирался над тобой смеяться. С чего бы? — Он сказал, что я выгляжу очень способным для моего возраста, — тише заговорил Криденс. — Очень умным мальчиком, он сказал, разумнее, чем моя сестра. Сказал, что уже давно заметил меня. Что меня вообще невозможно не заметить. И ещё, что такой сообразительный юноша, как я, наверняка не верит в мамины проповеди. Я бы ни за что не признался, что не верю, но он так про меня говорил, как будто мы уже очень-очень давно знакомы, и я просто сказал «да», даже не подумав. Он хотел со мной поговорить подольше, и я показал ему один закоулок, там жуть как грязно, но людей почти не бывает, никому не удобно там ходить, вот я его и привёл туда. Он мне рассказал, кто он такой… Кто вы такой, то есть. Мы иногда там встречались, и я ему… ну… рассказывал всякое о маме. Он сказал, что у него есть для меня очень ответственное задание, и если я смогу всё выполнить, то он научит меня магии, и мне не придётся больше с ней жить. Из сочувствия мистер Грейвс коснулся его руки, но, не получив от Криденса реакции, сложил руки поверх тёмно-синего покрывала. Криденс даже не заметил. — Я придурок, да? — грустно улыбнулся он. — Не знаю, как я мог всему этому поверить, мне же уже двадцать было. Мама бы в ярости была, если бы узнала, что я общаюсь с кем-то вроде него, а я так хотел сбежать из дома, что пошёл бы за кем угодно. С7 – С6. Чёрная пешка шагнула на следующую клетку. Криденсу показалось, что Персиваль даже вздрогнул. — Что? — как-то глупо спросил он. — Ваш ход, — объявил Криденс. Грейвс опустил взгляд на доску. — D5 – C6, — приказал он своим фигурам. — Ты что, снова сделал это нарочно? Криденс посмотрел вниз, на ожесточённую борьбу, вновь завязавшуюся между двумя монохромными пешками. Он так распереживался за рассказом, так спешил поскорее сделать хоть какой-нибудь ход, что совсем не задумался над последствиями. С ним это случалось постоянно. Озадаченно кивнув, Криденс притворился, что так всё и было спланировано. Это было лучше, чем окончательно выставить себя дурачком перед мистером Грейвсом. — Значит, я спрашиваю? — аккуратно уточнил тот. Ему не хотелось напирать, но почему-то он чувствовал себя так, будто делает именно это – давит, наседает и принуждает. Даже если идея поиграть в эту полную подводных камней игру и принадлежала Криденсу, именно Персиваль привык считать себя ответственным за всё, происходящее с ними и из-за них. — Да, мы же договорились. Спрашивайте. — Расскажи мне о том, что было в Англии. — Это не совсем вопрос, — смешался Криденс, не уверенный, что конкретно мистер Грейвс хочет от него услышать. — Что именно? Персивалю понадобилось время, чтобы выбрать. — Об обскури. — И выбор удивил. — Что ты почувствовал, когда Ньютон извлёк её из тебя? — Опустошение? — Растерянность от вопроса заставила его звучать неуверенно — Я не знаю. Ты мне расскажи. Он никогда особенно не стремился проанализировать своё состояние в те дни. Все его воспоминания о первой неделе, проведённой в Европе, были пронизаны болью, ненавистью и страхом – а больше, наверное, и ничем. Трудно было вычленить что-то одно, чтобы соотнести это чувство с конкретным, пусть и, казалось бы, поворотным событием своей жизни. Говоря откровенно, он не почувствовал ничего из того, что ожидал, когда Ньют предложил ему свою помощь. Никакого освобождения. Может быть, именно так чувствовали себя военнопленные, возвращающиеся в настоящий мир спустя десятилетия заточения: они так срослись со своими страданиями, так привыкли к лишениям и прутьям клетки, что больше не могут без них обойтись. Как это возможно – жить среди обыкновенных людей после всего, что с тобой сделали? — Разочарование, может быть, — всё так же неуверенно предположил он. — Я думал, что начну чувствовать себя свободнее. Лучше. Не таким больным. Но ничего особенно не изменилось, кроме того, что больше не нужно было постоянно думать над тем, как бы не сорваться и не выпустить это наружу. — Ты видел это? — Это второй вопрос, — улыбнулся Криденс. — Но ладно, я видел «это». Похоже на чёрный шарик, совсем крохотный. Я думал, что оно будет огромным, и Ньют, кажется, тоже представлял себе это как-то иначе, но он сказал, что после того, что я пережил, ничего странного в том, что и обскури выглядит настолько иссохшейся. E7 – E5. С подачи Криденса они всё-таки продолжили партию, и вскоре он уже полностью был поглощён игрой. Персиваль не поддавался ему, по крайней мере, не очевидно: со стороны он казался Бэрбоуну задумчивым и мрачным, и несмотря на то, что у них не было уговора, запретившего бы им обменяться словечком до того, как чья-нибудь фигура будет торжествующе съедена, нарушать сосредоточенность мистера Грейвса Криденсу как-то не хотелось. Обычно выходило себе дороже. Они уже выпустили на поле боя своих коней и королев, и Криденс, рассчитывающий вот-вот забрать пешку Персиваля своим слоном, совсем потерял бдительность. — F3 – G5. — F6 – G4. — G5 – E4. Конь съедает пешку, — виновато произнёс Персиваль. — Прости. Я ведь говорил, что рановато тебе ещё играть. — Спрашивайте уже. На этот раз Грейвс чётко знал, чего он хочет. — Почему ты пришёл ко мне? — спросил он. — Я знаю, что уже спрашивал. И всё же. Исходя из истории, которую ты мне рассказал, не может быть, чтобы ты всерьёз надеялся на то, что мы с тобой были знакомы. Я согласен поверить в то, что ты рассчитывал получить от меня какую-никакую помощь, раз уж мы с тобой оказались в одном котле, но ты ведь не попросил меня ни о чём, кроме крыши над головой. Ты даже не пытался обсудить со мной своё возвращение в магическое сообщество до того, как я сам это предложил. Ты просто… — Персиваль никак не мог подобрать слово, в полной мере описывающее его поведение. — Ты просто был, и всё. — Не очень просто жить с мыслью, что ты буквально влюбился в чудовище, — выцедил Криденс, почему-то стремясь побольнее ударить его своей неприглядной правдой. Но Персиваль не поморщился. — Это не имеет ко мне никакого отношения, — решительно возразил он. — Я подумал, что если уж никто не заметил того, что на вашем месте был другой человек, значит, этот человек очень хорошо притворялся вами. Значит, может быть, мне нравилась в нём лишь та часть, что была вами. И если это так, то, возможно, я тоже смогу вам понравиться, — сказал Криденс и отвернулся, зная, что слова эти заставляют его лицо багроветь. Когда он произносил это вслух, звучало ещё хуже, чем в голове. — Можете осуждать меня, сколько хотите, я этим не горжусь. Я просто чувствовал, будто от меня что-то ускользает. Я так хотел вас увидеть, узнать, какой вы на самом деле. Гриндевальд разрушил много жизней, но наши с вами – в их числе. Никто бы не понял меня лучше, чем вы. — Ты считаешь, что я понимаю тебя? — Если бы я не увидел вас, мне бы до сих пор казалось, что я живу в каком-то сне, — продолжил Криденс, не отвечая на вопрос напрямую. — Как будто никакого мистера Грейвса никогда не существовало, как будто я просто сошёл с ума на три месяца, а потом очнулся по другую сторону океана. У меня тоже была своя жизнь, сэр. Не самая счастливая, возможно, но тоже жизнь. А потом её просто не стало в один момент. Всё, что я любил, чем я дорожил, что я знал, умел, делал, чем я жил – всё это буквально перестало иметь значение. Никакого пути обратно. Не делайте вид, будто не понимаете, о чём я говорю. Вы понимаете. Мистер Грейвс до сих пор держал в руке поверженную пешку, но внимание его целиком было сфокусировано на Криденсе. Сперва он не отвечал ничего, а затем, когда молчание превратило неудобную паузу в чистейшую муку, заговорил тоном, какой использовал в особенно редких случаях. Когда они с мистером Грейвсом оставались одни, и Криденс, Криденс с его приоткрытыми губами с обветренной корочкой, был достаточно близко к его лицу, чтобы знать, что они скоро поцелуются: секунды напряжения и томительного предвкушения перед тем, как всё наконец произойдёт. Тогда он говорил с ним этим голосом: одновременно и жаждущим, и ненавидящим себя за эту жажду и за то, что даёт узреть её, свою слабость, другому человеку. — Ты хоть представляешь, как я рад тому, что ты сделал это? — Рады? — переспросил Криденс. — Я думал, вы злитесь на меня за то, что я не оставил вас в покое. Он выглядел неловко. Наверное, он выглядел так же, когда мистер Грейвс впервые привёл его в комнату для гостей: как он сидел на самом краю своей новой кровати, бледный на фоне ярко-красных простыней, сжимающий вместе свои руки и колени, потому что по какой-то причине и те, и другие казались ему чем-то сокровенным. А теперь он был в комнате мистера Грейвса, в его мягкой синей постели, хранящей воспоминания о том грустном извращении, которым он осквернил её несколько недель назад. Криденсу захотелось забраться под одеяло, просто чтобы доказать, насколько далеки были все те разграничительные знаки, предупреждения и ограды, которые когда-то представали перед ним неприступными крепостями. — Не буду притворяться, будто не злился на тебя, — честно сказал Персиваль, потому что говорить честно было проще всего. — Мерлин, да ты понятия не имеешь, насколько сильно раздражал меня. Два дня мне казалось, что ко мне прихромал беспомощный щенок, и теперь я должен бросать всё и отстраивать ему будку. — Да понял я, — перебил Криденс. Мистер Грейвс шутил, но Криденс чувствовал, как с помощью насмешек и колкостей он пытался рассказать о том, что волновало его в глубине души. Он не знал, умеет ли волшебник по-другому. Он смог полюбить его совершенно несносную манеру выставлять всё в мире в саркастическом свете, его невыносимое неумение посвящать других людей в свои тайны, его страсть к порядку и дурное настроение по утрам, его любовь к кофе и красивым вещам, даже его желание приодеть самого Криденса, его запах, его гусиные лапки у глаз, когда он улыбался, две родинки на его щеке и седые волосы на висках. Он мог полюбить и это. Он полюбил бы в нём что угодно. Криденс сел к нему на лодыжки, так, что шахматная доска с недоигранной партией оказалась ровно посередине между ними. Персиваль улыбался и тянул к нему руки, желая ухватить и повалить прочь со своих ног. Бэрбоун вспомнил, как размышлял однажды, лёжа в своей кровати после поцелуя: поймёт ли мистер Грейвс его приглашение? Зайдёт ли он к нему? Зайдёт или нет? Зайдёт или нет? Криденс бы позволил ему сделать с собой очень много вещей, если бы тот захотел, совсем так же, как когда-то позволил сделать это кое-кому другому. И, может быть, в этот раз он бы даже не был «дурочкой». — Иди сюда, — позвал Персиваль. — Нет. — Он поймал его за руку, но Криденс отцепил его пальцы свободной рукой. — Сначала мы доиграем. Я так ничего у вас не спросил. — Тебе необязательно истреблять мои пешки, чтобы задать какой-нибудь вопрос. — Я хочу, чтобы всё было по правилам. — Ты сам выдумал эти правила. Поменяй их, и всё. — D8 – H4. Персиваль возвёл глаза к потолку, раскидывая руки в стороны. Споры с Криденсом, как он всё чаще замечал, были заранее проиграны. Если тот чего-то хотел, то просто не отлипал от него до тех пор, пока мистер Грейвс не сдастся, лишь бы прекратить его докучливое жужжание над ухом. Под натиском его «ну пожалуйста» и невиновные признавались бы в серийных убийствах. — H2 – H3. — C5 – F2! — ликующе произнёс Криденс секундой позже. — Слон съел пешку! Видите, не так уж это и мучительно было. — E4 – F2. Конь съел твоего кровожадного слона. Надеюсь, оно того стоило. Расстроенный и сердитый, Криденс попытался вернуть слона на место. Белогривый конь, встав на дыбы, тут же отдавил ему своими копытами средний палец. Ойкнув, он уронил свою фигуру обратно на покрывало – к её бесславно почившим, выкрашенным в скорбно-чёрный братьям и сёстрам. — Нет, всё, дальше не считается! — начал уговаривать он. — Серьёзно, я уже три раза подряд отвечал. Я хотел, чтобы это игрой было, а не допросом. — Просто придумай уже вопрос, и мы вернёмся в постель, — посоветовал ему Грейвс, зевнув. Криденсу показалось, что мужчина занервничал, хотя, возможно, он просто, как зачастую случалось, видел в нём отражение своих собственных эмоций. «Ох, если бы вы только знали, как много у меня вопросов! — подумал он. Он хотел задать их все, и как было выбрать? "При каких обстоятельствах произошла дуэль между вами и Гриндевальдом? Что вы сделали первым делом, поняв, что оказались в плену у тёмного волшебника? Страшно ли вам было? Пытались ли вы сбежать? Что сказали остальные, когда вас наконец освободили? Рассказывал ли вам Гриндевальд что-нибудь обо мне? Вы знали обо мне? Вы ненавидели меня? А если да, то почему перестали? Вы ведь перестали? Я вам нравлюсь? Я вам нравлюсь? Я вам нравлюсь?" Я скорее умру, чем захочу вновь узнать ответ, но, пожалуйста, если это так, если вы чувствуете ко мне то же самое, что и я к вам, тогда, пожалуйста, посмотрите на меня, поцелуйте меня и коснитесь своей рукой всех мест, в которых она никогда не бывала, потому что все они, весь я, принадлежат вам гораздо больше, чем когда-либо принадлежали мне». Вот что Криденс хотел сказать. Но он поморгал, отгоняя все эти мысли прочь. — Я чувствовал себя так странно, когда вы были под тем зельем, — начал Криденс, смотря немного вбок. — Я хочу сказать… Оборотное зелье, да? Сначала мне показалось, что это будет даже интересно, ну, посмотреть на себя со стороны. Даже когда я вас увидел, то мне это показалось просто необычным. Но потом… я несколько ночей об этом думал. Меня это чуть с ума не свело. Персиваль молчал, внимательно изучая его глазами. На какое-то мгновение взгляд его превратился в прикосновение и, обратившись им, прошёлся по позвоночнику Криденса. Тот сдержал своё обещание, стараясь выпрямляться и не горбиться, но сейчас, в этот наэлектризованный момент тишины, невидимая ноша вновь легла на него, словно небесный свод — на Атлантовы плечи. Глупая метафора приободрила его. Наверное, мистер Грейвс даже не знает, кто это такой. — Я не знаю, что пытаюсь сказать. Простите. Это даже не вопрос, — продолжил он. — Просто это ведь должно быть ужасно тяжело, да? То, что с вами сделали. Я сам виноват во всём, что со мной случилось, потому что я был наивным кретином, но вы ведь не сделали ничего плохого – всего лишь дослужились до удобной ему должности. — Это тяжело, — коротко согласился Персиваль. Помолчав ещё немного, он поднял шахматную доску в воздух и заставил её отлететь в сторону —так, чтобы она больше не была физическим препятствием между их телами. — Не знаю, что сводило меня с ума сильнее: видеть своё отражение, шагающее за пределами зеркала, или знать, что никто из моего окружения не заметил ничего подозрительного – раз уж я всё ещё был там. Это не очень много говорит о них, на самом деле. Скорее, обо мне и о том, насколько отстранённую жизнь я вёл. — Неужели у вас совсем не было друзей? — Ох, Криденс. — Почему-то он улыбнулся, избирая этот менторский, буквально наставительный тон, который так любят использовать взрослые в разговоре с детьми. — В двадцать лет всё действительно кажется таким простым? — Раньше вы говорили, что я всё усложняю, — напомнил Криденс. — А сейчас я делаю вещи слишком простыми для вас? Теперь он сидел совсем близко. Персиваль обхватил его талию руками, угрожая, что сейчас скинет его на пол, если он не перестанет быть таким невыносимым, и Криденс, поверив его розыгрышу, тут же растерял всю свою спесь и обнял мужчину за шею, зашептал «нет-нет-нет». Грейвс рассмеялся. — Не называй себя кретином, Криденс. И придурком тоже, — сказал он гораздо серьёзнее. — Ты делаешь это постоянно, и постоянно пытаешься сподвигнуть меня на то же самое. — Я делаю это, потому что это правда. — Твоя безоговорочная уверенность в собственной ничтожности меня немного пугает. — Он повторил: — Иди сюда. Криденс улыбнулся. Его руки всё ещё обнимали шею мистера Грейвса. — Я уже тут. — Ближе. Криденс наклонился, чтобы поцеловать его. Отдалённо, словно из другой комнаты или другого измерения, он услышал звук, негромкое «бух», с которым упали на пол несколько шахматных фигурок. Мистеру Грейвсу, этому мистеру Сосредоточенности, изменило его заклинание левитации.

***

Когда совы принесли утреннюю почту, Персиваль с Криденсом уже были заняты завтраком, и пока первый допивал порцию своего любимого кофе, второй только-только закончил размазывать арахисовую пасту по тостам. Тратя гораздо больше времени на зевки и потягивания, он то и дело сонно щурился, промахивался ножичком или «зависал» с ним в одной позе, мыслями пребывая где угодно, но только не на кухне с Персивалем. Зрелище, конечно, жалостливое. Вернуться в кровать он отказался, сказав, что при таком раскладе его вновь будет ждать бессонная ночь, и Грейвс счёл за благо не донимать его лишними уговорами и приставаниями. Не маленький, разберётся. Когда один из пятнистых сычей сбросил на кухонный стол новенький, ещё горячий после печати выпуск «Ньюсмангер», Персиваль, не глядя, подтолкнул его в сторону Криденса. Позабыв о столь усердно сдабриваемых пастой тостах, тот сидел, подперев голову рукой, и пялился в газету ничего не значащим взглядом. — Прочитай это и скажи, насколько всё плохо, — попросил Персиваль. Взгляд Криденса стал осмысленнее. Ах, да, его интервью. В «Ньюсмангер» обещали пустить его следующим же номером, чтобы не терять зря и без того упущенное время. Взяв газету двумя руками, Криденс быстро-быстро поморгал, чтобы сфокусировать взгляд на печатных строчках. Он начал читать. — «Министр магии Великобритании Гектор Фоули выразил благодарность правительству Соединённых Штатов за поимку и обезвреживание Геллерта Гриндевальда», — без выражения забубнил Криденс, словно ученик в школе. — «Мистер Фоули рад, что угроза устранена, и признаётся, что, в отличие от своих континентальных соседей, считает Европу и всё магическое сообщество в целом достаточно сильным, чтобы без проблем противостоять всяким мелким революционерам». Ну, я даже не знаю, что сказать. Это хотя бы не такое откровенное графоманство, как в случае с историей про бородавку. Персиваль отобрал у него газету. — Странно, — чуть изумлённо пробормотал он. — Может, они решили не выносить моё интервью на первые страницы? — Не знаю, посмотрите сами, — отмахнулся Криденс, пытаясь прикрыть рукой очередной зевок. Совсем отчаявшись, он попросил у Грейвса разрешения допить его кофе. Персиваль автоматически кивнул, даже не вслушиваясь в просьбу. Он листал страницу за страницей, но сегодняшний выпуск американского сплетника был посвящён взгляду английского политика на ситуацию с Гриндевальдом и обсуждению череды конфликтов между Поттерами и Уилкинсонами. На последней странице, рядом с предложениями о найме на работу, было помещено изображение Криденса с сопутствующими объявлению надписями. «Сохраним Америку в надёжных руках!» Чувствовалось, что руку к их текстам приложила сама мисс Дональдсон. Сложив газету пополам, Персиваль вернулся к завтраку и обнаружил Криденса морщившимся над кружкой с остатками горького кофе. «Я забираю назад слова про абрикосы, — сказал он, понуро бахнув в неё чайную ложечку сахара, — Я был глуп и молод, когда говорил их. Вот это – худшая вещь в моей жизни».

***

Вечером, вернувшись из рабочего кабинета, Персиваль нашёл Криденса на улице. Он не пребывал на своём обычном месте на веранде, как обычно закутавшись в пальто и плед, а вместо этого, воспользовавшись запасной дверью у кладовки, вынес кухонный стульчик на задний двор. Оттуда открывался прекрасный вид на холмы, и солнце, рано опускаясь к горизонту, беспрепятственно озаряло их своим красным сиянием. Месяц назад Грейвсу бы пришло в голову, что игра света делает холмы похожими на реки крови – или ещё чего-нибудь похуже. Сейчас он не мог думать ни о чём, кроме того, с каким чувством он взглянет на эти холмы через месяц, через два или три, в то время, когда Криденса уже не будет. Будет ли ему грустно, испытает ли он тоску по этим ушедшим предвесенним денькам? Или выработанная за годы привычка жить в одиночестве сделает его безразличным и чёрствым? Лелея мысли о печали, он малодушно надеялся на мысли о равнодушном избавлении. Голова Криденса была низко опущена, почти прижата к правому плечу, и тонкая, блестящая полосочка слюны, спускающаяся от уголка рта, выдавала в нём незадачливого соню. Он держался до самого обеда, пока мог проводить время рядом с мистером Грейвсом, но стоило тому исчезнуть в своём кабинете, точно дракону в пещере, и Криденс тут же задремал безмятежным сном. Должно быть, любовался видом и сам не заметил, как уснул. Солнечный свет падал на лицо Бэрбоуна и окрашивал в насыщенные оттенки оранжевого. Нужно было разбудить его, если они не хотят, чтобы несчастного продуло на сквозняке. Подойдя поближе, почти что подкравшись на цыпочках, чтобы не напугать его, Персиваль осторожно тронул его за плечо. — Криденс, — шёпотом позвал он. — Криденс, просыпайся. Но всегда столь чуткая бдительность Криденса подвела его. Не отреагировав, он лишь подвигал губами во сне. Смирившись, Персиваль легонько потряс его. Проснувшись, Криденс открыл глаза и растерянно огляделся по сторонам. Закат почти ослепил его. — Что? — неразборчиво спросил он, вытирая слюну тыльной стороной ладони. — Что-то случилось? — Ничего, — успокоил его Персиваль. — Холодно. Почему бы тебе не подняться в спальню? Криденс был не против подчиниться. Его тело затекло от неудобной позы, и сидеть было жёстко. Странно, что ему вообще удалось уснуть! Видимо, сказалась трудная ночь: до самого рассвета ему снилась всякая ерунда, которую он едва даже мог вспомнить, и, хоть ему стыдно было признавать это перед мистером Грейвсом, проснулся он почему-то в поту и слезах. Он не понимал, и даже примерно не догадывался, что заставило его плакать: ему ведь совсем не было грустно. Наверное, что-то сильно расстроило его во сне. Хорошо, что он всё напрочь забыл – не хватало ему только по проделкам воображения горевать. Он протёр глаза, собираясь встать, и услышал царапанье маленьких коготков по дереву. Убрав руки от лица, он заметил пушистую белку, юрко перебирающую лапками по стволу всё выше и выше. Сосновая кора мелко потрескивала под её цепкими когтями. Улыбнувшись, Криденс указал на неё пальцем. — Смотрите! — Вижу, — терпеливо ответил Грейвс, чуть улыбнувшись. — Когда солнце сквозь иголки пробирается, то у неё шерсть совсем рыжей становится. Как будто огонь бегает. Криденс блаженно потянулся. Да, так оно и было. — Правда, здесь очень красиво? — спросил он. — Ты говоришь совсем как Куинни, — без упрёка произнёс Персиваль. — Она мне как-то сказала, что место просто замечательное. Тогда я с ней был не согласен. — А сейчас? — Сейчас да. — Грейвс помог ему встать на ноги. Белка, ловко схватив что-то в лапы, боязливо перепрыгнула на другое дерево. — Очень красиво. Тебе здесь нравится? — Конечно, мне здесь нравится, — удивлённо сказал Криденс. — Здесь же вы. Персиваль решил, что он говорит несерьёзно. — А тебе этого и достаточно? — Мне было достаточно этого с самого начала. Но Криденс был предельно серьёзен. Искренности, с которой он произносил все эти очевидные для него истины, все эти признания в любви, нельзя было не поверить. Если и существовали вещи, в которых Криденс был намного, намного смелее Персиваля, то это были именно они — признания. Он примирился с тем, что мистер Грейвс держит все свои планы и замыслы очень близко к груди, но это не обязывало его действовать точно так же. Он больше не хотел никаких барьеров со своей стороны, никакой недосказанности вообще. — Если бы я мог, я бы никогда отсюда не уходил, — едва слышно добавил он. — Тогда я бы состарился, и тебе пришлось бы возить меня в кресле-каталке, — ответил Грейвс. Было в его тоне что-то, чего Криденс никак не мог распознать. — Ты знаешь, что у меня есть кресло-каталка? — Нет у вас кресла-каталки. — Колдомедики полагали, что какое-то время мне будет тяжело ходить, — объяснил Персиваль с деланным возмущением, — так что всё у меня есть. Ты бы возил меня гулять? — Да? — смущённо выдал Криденс, не понимая его юмора. — Не знаю, наверное. Зачем вы издеваетесь? — Я был бы совсем как мистер Брок, — саркастически упорствовал Персиваль. — Я сидел бы в своём кресле целыми сутками и вязал тебе уродливые свитера самовяжущими спицами. И вставная челюсть, конечно. Тебе бы понравилось целовать меня? Криденс наконец понял, к чему он клонит. — Боже, — произнёс он на выдохе. — Вы просто дурак, мистер Грейвс. — Как ты меня назвал? Персиваль обернулся к нему через плечо, намереваясь добавить что-нибудь колючее. Криденс, уже успевший встать на ноги, вдруг прыгнул к нему на спину, как делают дети, и крепко обхватил его ногами вокруг талии. Грейвса тут же приклонило к земле. И он стиснул его пуще прежнего, зацеловывая шею и уши, и щёки, и всё, до чего мог дотянуться. — Дураком, — повторил Криденс сквозь смешки от неспособности Грейвса расцепить его ноги. Шатнувшись назад, Персиваль прижал его спиной к стене, чтобы не свалиться наземь вдвоём. Криденс ухнул, почти расхохотавшись. — Вы очень глупый, если считаете, что разонравитесь мне, когда станете старше. Это меньший из ваших недостатков. — Ты очень тяжёлый, Криденс. Я упаду, — настаивал Персиваль, придерживая его под коленями. — Великая Моргана, что не так с твоими ногами? В какой гордиев узел ты их заплёл? — «Гордиев узел», — передразнил Криденс. — Так вы всё-таки знаете кое-что о магглах. — Я знаю достаточно. — Тогда скорее доставайте свой меч, Александр. Криденсу даже не нужно было видеть его лица, чтобы знать, как закатил глаза мистер Грейвс. Спрыгнув, он обнял Персиваля со спины. Раньше он почти не отваживался на объятия. Сейчас это стало таким же обыденным, как сидеть с мистером Грейвсом у камина или вместе пить чай после ужина. Персивалю не очень нравилось обниматься (он словно не понимал самого смысла этого взаимного вторжения в личное пространство друг друга, и потому никогда не проявлял инициативы), но это нравилось Криденсу – и он был готов уступить. — Ты невозможен, — сказал он в конце концов. — Да, сэр, — тихо согласился Криденс, звуча почти виновато. — Давайте поцелуемся, пока вам не вставили зубные протезы.

***

Проснувшись, Персиваль сел в кровати. Было ещё по-зимнему темно: за окном едва-едва занимался рассвет, и, продрав глаза, Грейвс смог разглядеть стрелки на стенных часах. Шесть утра. Шесть утра, и его разбудил какой-то посторонний шум. За секунду до того, как проснуться, ему показалось, что он услышал чей-то настырный стук в дверь, но сейчас вокруг было тихо. Даже слишком. Персиваль потёр ладонью лицо. Криденс лежал на своей половине постели, совершенно нелепый в своём «надену-его-назло-Персивалю» свитере. Он спал, скрутившись рядом с рукой мистера Грейвса, и когда тот завозился в кровати, тут же, сквозь дымку сна почувствовав шевеление, издал робкий, недовольный звук вроде стона. Персиваль разглядывал его — и его озарило, хоть мысль об этом сама по себе вовсе не была для него новой: он очень, по-настоящему хотел оставить его таким на веки вечные – спящим, вроде героини из его «маггловских» сказок. Криденс ведь и сам этого хотел. Персиваль начинал думать, что это даже сделало бы их счастливыми. Он беспокоился, когда видел Криденса по утрам, беспокоился, когда не видел его вечерами, беспокоился, когда они целовались и когда нет, когда он дурачился и когда грустил, когда они спали вместе и когда Криденс спал или притворялся спящим за стеной, разделявшей кабинет и спальню, Криденса и Персиваля. Само его существование настолько сильно беспокоило Персиваля, что он не понимал, что ему делать с этим. Не знать, что ждёт их завтра, было пыткой. Знать – тоже. И невыносимее всего было то, насколько далеко Грейвс позволил этому зайти. Персиваль лёг обратно на подушку, пробуя уснуть. Криденс, болтающийся где-то на грани сна и яви, слегка приобнял его за руку, чтобы согреться. Бум. Грейвс вздрогнул. Что это было? Снова стук. Рановато для Ошина, слишком рано для кого угодно. Бережно отстранив руки Криденса, он поднялся, свешивая ноги с кровати. Его волшебная палочка лежала на прикроватной тумбочке. Он взял её, машинально готовясь встретить внизу что-то, что ему не понравится. Криденс вытянул руку, коснувшись его спины. Шума он не слышал, а если и слышал, тот совсем не взволновал его. — Куда вы? — пробормотал он. — Спи, — посоветовал Персиваль, прислонив палец к губам. Впрочем, Криденс так и не разомкнул глаз. — Я просто попью воды. Всё нормально. Криденс оказался способен поверить ему на слово. Он накрылся одеялом и, повернувшись на другой бок, больше не задавал никаких вопросов. Натянув пижамные штаны, Персиваль покинул спальню. Дойдя до лестницы, он прислушался. Кто-то пытался открыть входную дверь. Задним числом Грейвс вспомнил, как наложил на неё запирающее заклинание прежде, чем отправиться спать: слишком много волшебников теперь знало его адрес. Держа волшебную палочку наготове, Персиваль открыл дверь. — Ты? — Грейвс был удивлён. Бродерик, казалось, тоже. Не дожидаясь приглашения войти, он оттеснил Персиваля плечом и оказался в прихожей. Шаги у него были сильные, напористые, широкие; видно было, в каком напряжении находится каждая клеточка его тела. Он наверняка сыпал бы искрами, если бы мог. — Шесть утра, Бродерик, — сказал Грейвс. — Я не хочу показаться грубым, но какого драккла? Макдафф посмотрел на него, глаза его горели. Персиваль не знал, что случилось, но уже понимал: хорошим боком это ему не выйдет. — Это я должен спрашивать, какого драккла, — громко рявкнул Бродерик. — Примула Дональдсон не вернулась в контору. И домой. Она вообще никуда не вернулась после того, как интервьюировала тебя. Что? — Я поверил, что утечка информации — не твоих рук дело. Зачем тебе идти нам навстречу, если ты решил всех переиграть? — продолжил во весь голос Макдафф. — Но вот мы отправляем к тебе домой журналистку, она делает какие-то колдографии, возможно, что-нибудь находит или узнаёт, а потом пропадает. Пуф! — Он взмахнул руками. — Ни следа! Что ты прикажешь мне думать? — Хватит пытаться обвинить меня во всех человеческих бедах, Бродерик, — ледяным тоном ответил Персиваль. — У тебя на меня ничего, и ты на территории моей частной собственности. Я даже не обязан разговаривать с тобой. — Этот старик Дональдсон начнёт поносить нас на чём свет стоит, если его единственная дочурка сгинула по вине нашего человека, — ядовито выплюнул Бродерик, не слушая собеседника. Он уже не мог сдерживаться в выражениях. — А знаешь, что произошло сегодня ночью, Грейвс? Персиваль выжидающе скрестил руки. — Ещё одно письмо от доброжелателя для «Ньюсмангер», — бросил Макдафф спустя паузу, очевидно, планируя произвести впечатление. — А что внутри? Колдографии её почерневшей, раздери меня Мерлин, руки. Нет, ты мне просто скажи – что мне думать? Почему всё, что касается Гриндевальда, обязательно связано с тобой? На мгновение комната перед Грейвсом помутнела. Не может же быть, что Криденс… Нет. Он знал, что Криденс не делал этого. Простого совпадения недостаточно, чтобы делать такие выводы. У него была бессонная ночь. У всех она бывает, но это не делает их преступниками. Он сделал глубокий вдох. — Ты на взводе, — сдержанно сказал Грейвс. — Приди в себя. — Я должен осмотреть твой дом, — стал давить Макдафф. — Твои письма. Дай мне доступ ко всему, и я отстану. Оставлю тебя в покое, как ты пожелаешь. Я хочу тебе верить, но это чересчур. — Нет, — слишком быстро отказался Персиваль. — Нет, Макдафф. — У меня есть все основания полагать, что ты можешь быть связан с кругом Гриндевальда. Предоставь мне доказательства, что это не так, и я уйду, — пообещал тот, подняв руки. — Или не предоставляй. Тогда я уйду и вернусь с мракоборцами, Грейвс. И нам всё равно придётся обыскать тебя. — Ты мне угрожаешь? — Ты не оставляешь мне выбора, — возразил Бродерик. — Пока что всё это очень похоже на попытку обвести нас вокруг пальца. — Вас и обводят вокруг пальца, — сквозь зубы сказал Персиваль. — Только делаю это не я. Бродерик, весь как на иголках, мерил шагами комнату. Бедный, на посту всего пару месяцев, а сколько на него свалилось – Персивалю бы даже стало его по-человечески жаль, если бы он так отчаянно не пытался сложить из верных деталей неверную картинку. Грейвс видел, как порывался он ступить к лестнице. Силой, через драку, если придётся. Сунуть свой нос в каждое сокрытое тенью место, копая, копая, копая. Бродерик не будет знать ни жизни, ни сна, ничего, пока не дороется до правды, а правда была прямо перед ним. Он уже унюхал след. И Персиваль был готов поспорить, что если у «неприглядной голой правды», как он рассуждал, и в самом деле есть запах, то весь особняк Грейвса пропах именно им. — Персиваль, — чуть смягчился Макдафф. — Я осмотрю всё сам. Не стану вовлекать мракоборцев. Идёт? Грейвс не ответил. Он просто не знал, что ответить. Ветерок, которого он так боялся, превратился в ураган и снёс все его форты и карточные замки. — Да что такое ты тут ото всех прячешь?! — вспылил Бродерик. — Ты не в себе, — повторил Грейвс. — Давай встретимся в Министерстве и всё обсудим. Я дам показания. — Я не уйду отсюда без доказательств. — Без доказательств чего? — устало спросил он. — Без доказательств того, что ты не заключил союз с Гриндевальдом. Это было уже попросту оскорбительно. — Без понятия, какого рода доказательства тебе нужны, — холодно ответил он. — Тебе не хватает того, что это звучит как безумие? Я в союзе с Гриндевальдом. По-твоему, такой у нас был план – разрушить мне жизнь, чтобы никто ничего не заподозрил? — Я пришёл, чтобы узнать это. — Я не состою в союзе с Гриндевальдом. — Тогда с кем в союзе ты состоишь?! — напал на него Бродерик. Персиваль не успел ответить. Лицо Макдаффа вдруг вытянулось, и выражение, мелькнувшее на нём, превратило Директора отдела в опростоволосившегося на выступлении клоуна. Что произошло? — Со мной, — услышал он знакомый голос за спиной.