Страсть

Париж оказался таким, каким Ричард представлял его. И попади он сюда неделей-другой раньше, Окделл был бы самым счастливым человеком на свете, но сейчас в его сердце занозой сидела глухая тоска, не позволяющая отдать должное прекрасному городу в полной мере. Первые дни, когда он только спрыгнул с подножки своего поезда, было немного легче. Нужно было обустроиться, найти жилье, и на праздные размышления, замешанные на тяжелых воспоминаниях, у Ричарда просто не оставалось времени. Да и сам город, обрушившийся на него красотой и обещаниями райских кущей, на некоторое время полностью поглотил юношу, очаровал его, закрутив в водовороте шарма и эстетики старинных улиц. Лондон был красив, но красотой суровой, которую невозможно было сопоставить с вязью французских улиц. Ричард устроился недалеко от центра, сняв крошечную мансарду, почти голубятню, под самой крышей, и был счастлив, любуясь из малюсенького окошка на башню Эйфеля, темнеющую на фоне заката. Он, отбросив все, что было «не здесь», наконец, смог посвятить себя живописи, рисунку, графике, раскопав под грудой обломков почти испустившего дух художника. Найти все нужное для творчества ему без труда удалось на развалах и блошиных рынках города: холсты, видавшие виды кисти и разноперые краски, уголь и пастель, стопки грубой, пожелтевшей от времени бумаги, сшитой в толстые грубые тетради. Все это можно было купить в любой художественной лавке, дорого-богато, но Ричард, помня о происхождении своих финансов, дал себе зарок максимально экономить, не тратя лишнего, лелея в душе мечту когда-нибудь отправить эти деньги обратно Паоло, воспользовавшись ими как кредитом. Еще в поезде он пересчитал полученные от Паоло песеты, взял несколько, разменяв их на границе на франки, остальное аккуратно вернул обратно в конверт и убрал в чемодан. Старые кисти искусству не помеха, зато стоили они сущие пустяки и совесть Ричарда за их покупку мучила не так сильно. Он рисовал много, особенно в первые парижские дни. Наскоро, жадно делал эскизы, вычерчивал углем фасады, набрасывал струящиеся фонтаны, детально прорисовывал силуэты сидящих в летних кафе французов, ловил пастелью очаровательные улыбки француженок… Спешил охватить все, на что падал его взгляд, стараясь запомнить, забить память до отказа, вытесняя из головы все то, чего помнить не стоило. Кроме того, Ричард пил игристое белое, которое здесь разливали на каждом углу, бродил по каменным набережным, сковавшим серые воды Сены, иногда долго сидел у воды, любуясь баржами и угощаясь жареными каштанами, и в такие моменты он почти убеждал себя в том, что счастлив, а главное, что позабыл Испанию и… Конечно, это была ложь. Однажды на очередном развале, перебирая старые пожелтевшие от времени книги, среди которых было несколько изданий, приглянувшихся Ричарду, он наткнулся на литографию, изображавшую корриду, — небольшая фигурка матадора напротив идущего в атаку быка. Дик замер, болезненно поедая глазами картинку, не в силах отвести взгляда и понимая, что та боль, от которой он так спешно бежал из Испании, никуда не делась… Ничего не забылось, стоило немного колыхнуть и вот оно, накрывает его с головой снова. Время, которое должно было исцелять, сыграло в обратную сторону. Острота первого впечатления от блистательного Парижа немного притупилась, и спустя пару недель из глубины медленно начала просачиваться та самая тоска. Капля по капле… Ричард гнал от себя мысли о Рокэ, но наткнувшись на злосчастный черно-белый изображенный несколькими штрихами рисунок, Дик вернулся на ту арену. Голова закружилась, пахнуло в лицо испанской жарой, опалило синим насмешливым взглядом. Твою же мать! В тот вечер Ричард напился. Не шипучкой виноградной, легкой и веселящей разбитую душу, а полынным, злым, как ревность, абсентом… Стакан за стаканом, морщась и страдая, Дик вливал в себя крепкое изумрудное пойло, ожидая избавления от душевной боли. Темный зал почти поплыл у него перед глазами, еще чуть-чуть… — Приятель, у тебя все хорошо? — Дик не сразу понял, что сидящий рядом за барной стойкой темный силуэт обращается к нему. — Эй, парень… — Эм… все прекрасно, — Ричард дернул головой и с трудом повернулся, пытаясь разглядеть говорящего. Начинающий любитель абсента едва смог сфокусировать взгляд, а когда с третьей попытки ему это удалось, он с долей размытого алкоголем ужаса понял, что рядом с ним сидит… Рокэ Алва. Смуглая кожа, густые длинные черные, как крыло ворона, локоны, высокий лоб. — Ублюдок… — выдавил из себя Дик, сильнее тряся головой и чувствуя при этом приступ сильной дурноты, — ты… это ведь ты? — Я — это я, определенно, — легко и белозубо усмехнулся Алва, заставляя Ричарда окончательно потерять берега, — а вот у тебя, малыш, похоже, проблемы. Могу я чем-нибудь?.. — На хуй… — Дик задохнулся, ощущая кислый спазм, подтолкнувший к горлу все выпитое, — иди… Алва… знать тебя больше не хочу! — Эм… — Алва озадаченно потер переносицу и, неопределенно хмыкнув, произнес: — ты обознался, красавчик, меня зовут Валь… В этот момент желудок Ричарда не выдержал, и с отвратительным звуком все его содержимое выплеснулось аккурат на сидящего рядом. — … дес, Ротгер Вальдес — закончил испачканный мужчина и, словно ничего не случилось или произошло нечто забавное, хохотнул, весело добавляя: — Что ж, это довольно небанальный повод для знакомства, не находишь?