Границы пунктиром

Рейчел кричит. Громко и отчаянно, когда зеленый туман забивается в горло сотней нагретых ломких игл, распадается колючим металлом и рвет изнутри жаром старого проклятия. Она захлебывается болезненным визгом, когда боль взрывается в черепной коробке водородной бомбой, ослепляя лишь на бесконечно долгие секунды, чтобы после сильнее и жестче ударить проносящимися перед глазами на огромной скорости картинами предсказаний. Будущее предстает перекрестком с бесконечным ветвлением дальнейших дорог – каждое решение имеет последствия, за каждую ошибку придется расплачиваться. Знания прошлого, будущего и настоящего вливаются в голову бесконтрольно-разрушительной волной цунами, ломают, разрушают, давят вариациями возможных событий и едкими насмешками предопределений. Расплата за ошибку настигает слишком быстро. Рейчел всхлипывает, скулит жалобно, как умирающее животное, но худшие кошмары продолжают оживать под плотно сомкнутыми веками и прорастать гибкими побегами сумасшествия. Кто-то падает и давится кровью, кто-то встречает героическую смерть с кривым изломом усмешки и жадными вдохами сражения, кто-то прячется в блеклых тенях за спиной Рейчел и выжидает. Ей кажется, что потусторонний смех всех мифических чудовищ шелестит обещаниями ужасов и мук – пожалуйста, остановите это, пожалуйста, мне страшно – прямо возле ее уха, а чужое дыхание, холодное и зловонное, опаляет кожу кислотными парами. Рейчел хрипит, когда сорванные намертво голосовые связки отказываются производить какие-либо другие звуки, кроме тихого свиста сбитого дыхания. Обезличенные и серые, будто покрытые налетом осеннего тумана, образы сменяются живыми, знакомыми, теми, кто дорог и близок. Теми, кого терять больно, страшно. Каждый из них умирает десятком разнообразных смертей у нее перед глазами, и страх бесконтрольной, обвивающей шею ржавыми шипами колючей проволоки паникой врывается под кожу, словно свинцовая шрапнель. Он сливается с Рейчел воедино, пропитывает липкой неизлечимой боязнью до самых костей, циркулирует смертельной концентрацией ужаса по венам с каждым бешеным ударом сердца. Перси, неуверенно обнимая ее за плечи, шепчет-шепчет-шепчет что-то ободряющее, успокаивающее и настолько же насквозь фальшивое, как «все будет хорошо» с истекшим сроком годности. Аннабет обещает, – буквально возводит из слов воздушные замки и миражи счастья, – что обязательно что-нибудь придумает, но вера в ее слова стремительно тает с наступлением темноты. Страх же остается. Он неотступно, будто тень, следует за Рейчел, взирает голодно и выжидающе из темных углов и вплетает в солнечно-рыжие кудри серебристо-серые пряди, выделяющиеся, как обратный отсчет до катастрофы – мигающие точкой невозврата секунды до взрыва. В груди размеренно щелкает собственный таймер, который отсчитывает время до окончательного помешательства, пока яркая бронза волос бледнеет, а по радужке глаз стелется светящимися вспышками ядовито-неоновая зелень. И из зеркала смотрит с едва уловимым сочувствием отражение одновременно чужое и знакомое, мягко улыбается бескровными растрескавшимися губами, тянет испещренные морщинами ладони, наверняка пропитавшиеся запахом горелого печенья и плесени. Качает головой с растрепанными лохмами седых волос: ошиблась, девочка, как я, ошиблась. Рейчел разбивает зеркала, раня руки острогранным кривым крошевом, когда стекло осыпается с тонким жалобным звоном под ноги и складывается в слова «ошиблась-ошиблась-ошиблась». Пустые рамы, оскалившиеся уцелевшими обломками зеркала, смеются хриплым хохотом Мэй Кастеллан, чередующимся с обрывками проклятия Аида. Рейчел закрашивает цветными фломастерами – линии собираются в неправильные косые полосы радуг – все отражающие поверхности, пачкает разлинованные кровоточащими царапинами ладони густой гуашью и масляными красками; с пальцев капает монохромная серость. Эта серость заполняет окружающее пространство, расползаясь, будто плесень. Новый удивительный мир, который так ласково приглашал в свои объятия вместе с таким удивительным храбрым героем Перси Джексоном, сливается в темную абстракцию, словно яркий акварельный пейзаж, который окунули в грязную дождевую воду. Все прекрасные чудеса, привлекающие жаждой приключений и любопытством, выцветают, теряются за чернильными силуэтами опасностей. Рейчел кричит вновь. Однако Перси вымученно тянет неискреннюю улыбку и смотрит с невыразимой виной и обреченной жалостью. Так смотрят на тех, кому поставили смертельный диагноз, расписались об отсутствии надежды на исцеление и вежливо отказали в эвтаназии. Аннабет не приходит: без главного архитектора воздушные замки ложных иллюзий разрушаются под прессом отчаяния, оставляя после себя печальные руины неоправданной веры. Рейчел затыкает уши и закрывает глаза, но таймер внутри это не останавливает. Время несется вперед, словно кто-то поставил жизнь на ускорении, и смех, шепот, злобные проклятия, стоны боли, последние рваные вздохи шелестят под куполом черепной коробки, сливаясь в это осточертевшее «ошиблась-ошиблась-ошиблась». Однако ни один из тысячи заботливых голосов не транслирует прямо в голову алгоритм спасения – пошаговый набор простых действий, способный вывести из лабиринта кошмаров наяву. Рейчел высекает битым стеклом на бледных до синевы запястьях и предплечьях с потускневшими веснушками «помогите мне кто-нибудь». Никто не отвечает. Когда заканчиваются краски, она начинает выводить греческие буквы и абрисы таящихся в темноте монстров собственной кровью, писать бессмысленные обрывки пророчеств поверх старых – еще светлых, наполненных счастьем – рисунков. Таймер окончательно обнуляется, в висках разрываются снаряды и рикошетом осколков ударяются о ребра, чтобы вырваться наружу тихим смехом. Рейчел впервые за вечность в роли дефектного Оракула рада. В комнате с белыми стенами нет зеркал.