нестандартный подход

      Акааши слушает вполуха, даже в четверть, но всё равно это вот — нестандартный подход — въедается солью.       Бокуто и Куроо вообще-то шепчутся. Только очень громко, потом спохватываются, картинно зажимают друг другу рты и смеются, даже ржут, обмазывая слюнями чужие ладони.       Фу, нет, честно, фу, Акааши едва не передёргивает. Ему хочется натянуть привычную мину вселенской скорби, но сегодня он такой радости этим двум колебателям мирового равновесия не доставит.       И Акааши улыбается — уголками рта.       Бокуто давится и падает прямо в стаканчик с кофе, Куроо обиженно воет, пытаясь спасти новые джинсы от бурой жижи, но тщетно.       Улыбка — страшная сила, особенно, если пользоваться ей рационально, прицеливаясь, а не бездумно — очередью, как тот же Бокуто.       — Хей, Акааши, — Куроо тянет губы в ухмылку, видимо, смирившись с потерей обновки, — рискнёшь бросить вызов нестандартности моего мышления?       Насчёт мышления Акааши поспорил бы, хотя с нестандартностью Куроо действительно приходится согласиться. И тот так самодовольно скалится, что Акааши решает не продолжать, что под нестандартностью в данном конкретном случае он подразумевает совсем не оригинальность.       Пусть — сюрприз будет.       — Окей, тогда, чья валентинка больше лайков получит, тот и победил! Ну, и на что спорим?       — На месяц молчания.       — Лучше послушания. А то ты, Акааши, и так всё время молчишь — нечестно будет.       Акааши даже фыркает, сколь насмешливо это звучит, будто у него нет и шанса.       — На желание! — не выдерживает Бокуто. — На одно желание! — и краснеет до самых ушей, явно собираясь выиграть.       Акааши успокаивает себя, что желания Бокуто его не касаются.       Да и не собирается Акааши участвовать в столь глупом споре, и дело совсем не в отсутствии идей, просто в такое-то время, да в его возрасте подарить валентинку и без последствий — нереально. А у Акааши нет ни времени, ни желания влачить потом жалкое существование возлюбленного какой-нибудь вздорной девицы.       И Акааши просто идёт в академию в то самое, злополучное, четырнадцатое февраля — праздник всех производителей шоколада, вспоминая уже на пороге, что вообще-то сегодня не Белый день.       Кому собирается дарить валентинку Куроо, Акааши даже знать не хочет.       О кандидате Бокуто — тем более.       Акааши всё это не касается, ему бы просто сегодняшний ажиотаж перетерпеть, и он вежливо здоровается с подпирающей его шкафчик Широфуку.       — Акааши, — та милостиво кивает и так же благосклонно взмахивает тонкими пальчиками, — открывай!       — Как скажете, Широфуку-семпай.       Широфуку-семпай без зазрения совести выгребает из шкафчика ворох шоколадок, открыток и милых коробочек с цветочками и котятами — честно, Акааши после сегодняшнего на котят месяц смотреть не сможет. Это выглядит как наглый отъём, но на самом деле Широфуку его спасает. Ведь стоит уделить хоть одну лишнюю секунду подобной вещице, как в чьём-то сердце затлеет надежда.       А Акааши не хочет никого обнадёживать. Это напрягает.       — Хороший мальчик, — Широфуку суёт в руку конфету в форме волейбольного мяча и звонко целует в щёку.       Позади раздаётся сдавленный вскрик, в спину втыкаются десятки злобных взглядов и Акааши невольно шагает вперёд, загораживая невозмутимо хрустящую обёрткой девушку.       Широфуку-семпай бесстыдно безрассудная и порой Акааши всерьёз беспокоится за её здоровье.       Акааши совсем не гордится наличием агрессивного фан-клуба, и это ещё один аргумент против каких-либо отношений за пределами волейбольной площадки.       — Привет, Юкиэ! — Бокуто появляется из ниоткуда и бодро виснет на хрупких плечах девушки, меланхолично жующей чужие валентинки.       Собственнический взгляд, которым капитан охватывает всё, что считает своим — а это от мяча до менеджера — можно продавать в концентрированном виде для самообороны и, видимо, поэтому Широфуку всегда выходит сухой из любой воды.       — Привет, капитан! Гони конфеты.       Бокуто за свою добычу, которой больше чем у Акааши раза в три, получает маленькую шоколадку в виде совы и так восторженно пялится, что каждому ясно — есть не будет, сохранит для потомков.       Юкиэ — Акааши порой позволяет себе называть её мысленно так, по имени — для команды Фукуродани солнце: яркое, беспощадное и естественно необходимое.       Под стать капитану. Акааши давится аналогией и делает вид, что у него шнурок развязался, благо оба семпая так увлечены сравнением молочного шоколада с горьким, что и звонком за уши не развести.       И Акааши совсем уже прощается, собираясь заглянуть ещё в учительскую, как горестный вздох Конохи сотрясает весь коридор. Тот едва не плачет над пустыми полками и картинно жмётся к Широфуку, беспрестанно шуршащей фольгой.       — Милая, угости хоть конфеткой!       — Ещё чего, — та отпихивается острым локтем, — сам себе отними!       С тех пор как семпаи стали встречаться, бедняга Коноха больше ни разу не получил ни единого проявления чьей-либо симпатии. Потому что собственнический взгляд Широфуку не проигрывает капитанскому ни по одному параметру и, кажется, ещё и способен лишать зрения — превентивно.       Акааши в очередной раз думает, что отношения это какая-то модная мазохисткая игра, в которую лично он влипать не жаждет.       — Оу, смотри-ка, Акааши, у кого-то из твоих поклонниц прорезалась нестандартность мышления!       Акааши не успевает даже выдохнуть, как оказывается обладателем скромного серого пакета с тремя онигири в виде сердечек.       Гадать бесполезно. Все в Фукуродани знают, что Акааши ничего не любит так, как онигири, вернее, Акааши ничего, кроме онигири, и не любит.       Но в обеденный перерыв он всё же пытается сузить круг подозреваемых, и, уже развернув бумажную обёртку, понимает — это явно лепила не девчонка. Косые, неровные бока, неловко примятый рис и начинка норовит выпасть, стоит откусить лишь кусочек.       Вкусно.       Акааши любит такой рис: приправленный, но на грани ощущений, вязкий, но не слишком плотный.       Кусок тунца отдалённо напоминает какое-то животное.       Нет — птицу.       Кажется, Акааши знает, кто эта чудо-мастерица и кандидатура ему не нравится.       Вернее, беспокоит — беспрестанно.       Бокуто носится всю тренировку как ужаленный, что, впрочем, обычно. Необычно, что Акааши не может оторвать от него взгляда, и это сказывается на игре, да и смешки за спиной раздражают — до нервного тика.       А Бокуто в ударе — прощайте стены, и пол, и потолок, мяч врезается с убийственным звуком, заставляя вздрагивать и всерьёз задуматься о защитном шлеме. И неизвестно чьим бы разбитым лицом закончился последний сет, если не Широфуку, проявившая очередную беспощадную, достойную восхищения глупость.       — Иди сюда! — она манит облизанными после булочки с мясом пальцами. — Обниму!       Бокуто падает на пол у самых её ног, раздирая локоть в жуткую ссадину.       И зачем Акааши вызывается обработать рану?       Не потому же, что Широфуку-семпай хищно облизывается на капли крови, а капитан у них пусть и вздорный, но полезный — если присмотреться. А если не присматриваться, так даже незаменимый.       — Спасибо, Бокуто-сан, — говорит Акааши уже в раздевалке, пальцы неловко гнутся, наклеивая пластырь. — Онигири были очень вкусные.       — Онигири? — Бокуто едва не вскакивает и второй пластырь ложится неровно, придётся теперь всю пачку извести. — Как ты догадался, что это от меня, Акааши?       Бокуто такой красный, воду кипятить можно, вот только у Акааши, кажется, тоже щёки горят.       — Они были не очень… ровные. И неаккуратные.       — Извини, Акааши, я правда старался. Ты мог бы просто выкинуть их в урну.       — Нет-нет, Бокуто-сан! — Акааши спешно заканчивает последний штрих, сердце колотится где-то в пятках. — Они красивые… были. И вкусные. Я все съел.       — Что, правда, все? — кричит Бокуто уже в спину, потому что Акааши внезапно вспоминает про очень важное дело и выскакивает из раздевалки, даже не попрощавшись с семпаями.       За дверью прохладно, хорошо, можно спокойно стенку подпирать без объяснений.       Доносятся смешки, вскрики, шум возни и какой-то стук.       Не заметит, не заметит, не заметит же? — зудит в тяжёлой голове, Акааши даже пальцы перекрещивает.       — Хей! Чего вы там фотографируете? — грохот стоит, будто Бокуто за кем-то гоняется, и, скорее всего, это так и есть. — Мне, мне-то покажите! Охо-хо-хо!       Больше Акааши судьбу испытывать не решается и стремительно покидает территорию клуба, школы и, на всякий случай, прикидывает свои шансы покинуть ещё и планету.       А ещё Акааши предусмотрительно — а совсем не трусливо! — отключает телефон и прекрасно проводит вечер, вздрагивая зажатой в руках книгой при каждом подозрительном звуке на улице.       Хорошо, что завтра выходной.       Плохо, что для Бокуто это, на самом деле, не препятствие.       Утром Акааши совершенно случайно открывает твиттер, он подписался на бро-тандем, исключительно чтобы быть в курсе готовящихся ими сюрпризов и, если не предотвратить, так хотя бы вовремя самоустраниться. Лента красна от сердечек, она и обычно забита сотнями неинформативных «охо-хо» и «хей-хей», но сегодня бьёт все рекорды. Акааши опрометчиво листает вниз, методично убеждая себя, что результаты конкурса валентинок его не интересуют.       Фотографию кривобоких онигири, взявших приз зрительских симпатий, он сохраняет с подписью «не стоит судить по внешнему виду». На селфи обнажённого торса, вымазанного взбитыми сливками в форме приевшегося сердечка, давится кофе и отправляет сочувственное сообщение капитану карасуновской команды. Тот очень вежливо делает вид, что «люблю тебя, Дайчи» размазанное алым кетчупом по мужественной груди Куроо к нему не относится и, судя по глубине кейго, делает это ещё с прошлого вечера.       На финалисте, перешагнувшем тысячный порог лайков, у Акааши слабеют руки и смартфон глухо падает на пол.       Акааши думает, где бы одолжить маховик времени или хотя бы стиратель памяти.       На локте победно оскалившегося — да-да, это видно прямо по локтю — Бокуто ярко-жёлтое, в мелкую сову, сердце из детских лейкопластырей.       Глаза цепляются за десяток сообщений внизу и самое безобидное из них «я так и знал» от Конохи-семпая.       Ну, и кто теперь поверит, что Акааши сделал это случайно?       Акааши смиренно допивает кофе и ищет в гугле координаты тренировочного центра для космонавтов, чувствуя в себе непреодолимое желание оказаться где-нибудь возле Марса, откуда уж точно никто не разглядит глупую улыбку, крепко впившуюся в губы.       Звонко пробивается входящий, отзываясь бьющей дрожью до самых пальцев, и Акааши отвечает исключительно из инстинкта самосохранения.       — Слушай, Акааши, а давай вместе на занятия пойдём? — Акааши, конечно же, не успевает вставить ни слова про выходной между преувеличенно-бодрыми репликами капитана. — Я всё равно возле твоего дома стою!       Акааши машинально пригибает голову.       — Хей, Акааши, и я вижу в окно, как ты прячешься под стол!       Акааши не прячется. У Акааши шнурок развязался — на носках.       «Ну и что же ты желаешь, похититель совиных сердец?» — слова Куроо умудряются сохранять яд даже сквозь мегапиксели и гигабайты.       «Невидимость», — Акааши набирает ответ, не открывая глаз.       Что же так страшно-то?!       «Держись! Я к тебе пожарных вызвал!»       Акааши убьёт этого Куроо, вот честное слово, убьёт голыми руками и с особой жестокостью, потому что Бокуто проникает в личное пространство раньше пожарных, плюхается едва ли не на колени, кричит в ухо «а меня твоя мама пустила» и настойчиво суёт что-то тёплое в руку.       Акааши горит.       Он закрывается ладонью, так хочется кричать.       Пахнет рисом и тунцом.       — Можно я хотя бы сегодня буду думать, что это было не случайно? — Бокуто заглядывает в лицо, осторожно отводя ладонь, и Акааши неожиданно для себя кивает.       Воет во дворе сирена.       На губах скрипит едкая пена, такая же падает серыми хлопьями на одежду и волосы.       Акааши зябко ёжится, задувает в раскрытое окно зимний ветер, принося с собой гневные окрики и лязг выдвижной лестницы.       — Вау, Акааши, да у тебя пожар! Круто! — Бокуто вдохновенно размазывает мокрые полосы по лицу и судя по глубине улыбки собирается кого-нибудь срочно спасти, и этим кем-нибудь явно станет Акааши, поскольку кроме него никто пока не пострадал.       И Бокуто резко вскакивает.       И Бокуто подхватывает на руки.       И Бокуто смело шагает из окна.       Ксо! — Акааши всё-таки выбьет из Куроо нестандартность мышления, а заодно язвительность и вон ту маниакальную улыбочку, с которой тот щёлкает камерой смартфона.       Только потом, у него сейчас руки заняты, и губы, и мысли, Акааши весь занят — Бокуто.       И, похоже, надолго, поскольку с каждым неловким поцелуем батут под ними продавливается глубже, а набросанные сверху пледы запутывают в тугой кокон.       Когда Акааши выбирается из чужих объятий, солнце уже стоит высоко.       Не по-зимнему тепло.       Губы у Акааши саднит, сверху сыпятся розовые лепестки вперемешку с рваной пеной, где-то сбоку Яку громко распекает Льва, умудрившегося сломать огнетушитель, возятся, гремя проржавевшей лестницей, семпаи из клуба.       Акааши надеется, что все соседи внезапно оглохли и ослепли, а родители задержатся у родственников до вечера, иначе ему придётся всерьёз заняться тренировкой вестибулярного аппарата.       — Классно же, да, Акааши! — Бокуто смотрит в небо так восторженно, что Акааши невольно переводит взгляд туда же — сине-сине, даже на зубах скрипит. Только руку Акааши всё равно из чужой ладони выдёргивает и хмурится совсем серьёзно — за такой цирк так легко не прощают.       — Кстати, я же должен тебе желание! Давай, говори! Любое исполню! — Бокуто бросает с небрежностью маститого мага, и, хоть и выглядит при этом как обычный шарлатан, Акааши почему-то ему верит. Вот только раз уж его первое желание так извернулось, то второе и вовсе не следует озвучивать.       А то у всех такая нестандартность подходов, что потом стыда не оберёшься.       — А можно Широфуку-семпай прекратит кидать лепестки мне в лицо?       Широфуку, гордо восседающая на плечах бойфренда, снисходительно кивает, мол, почему бы и нет, и поднимает руку — будто отмашку даёт.       На фейерверках Акааши сдаётся — улыбается.       Да, сущий цирк.       Но и Акааши в нём не зритель.