***
Она такая замечательно искренняя в своей заботе, мягкая, пахнущая славно чистотой и сладостью, светящаяся изнутри, такая теплая, что Романа мутит от ненависти к себе и своим мыслям. Он думает не о том. Хочет не думать – мысль соскальзывает, выписывает яркие, насыщенные цветами, звуками и запахами, картинки, от которых во рту собирается слюна. Годфри скользит языком по клыкам и сглатывает, неуверенно кивнув. Все хорошо, солнышко. Роман был в миллиметре от того, чтобы продать своего единственного доступного бога огненной жажде. Скормить левиафану бесконечного маниакального голода, выкручивающего кишки и желудок жгучей болью, очаровательного ребенка с розовыми губами и лукавым взглядом. − Мы купим тебе что-то получше, чем платье, − вместо правды Роман подкидывает обещание, которое непременно исполнит. Джесси светится и переливается: платья она любит и так, а вот сюрпризы, какие бы это сюрпризы ни были, захватывают ее без остатка. В день ее рождения Роман ведет себя образцово-показательно: в питомнике моделек, где девочку почивают фонтаном «Кристалл» и брызгами шампанского на рукавах пастельно-голубого платья в пол, он стоит как бы поодаль, держится особняком, отшивая пьяных флиртующих вешалок кислой улыбкой с посылом «это все очень классно, но я давно не трахаю доски». И всё идет своим ходом, ровно, без необоснованных вспышек агрессии, захвативших его в последнее время. Джесси могла почувствовать чисто интуитивно, только для этого ей требовалось практически невозможное – оторваться от себя самой и переключиться на то, что происходит вокруг. Они сидят в машине: уставшая, разморенная, сонная и улыбающаяся девочка в юбке розового тюля, напоминающей бесформенное безе и балетную пачку одновременно, и Роман, чьи нервы намотала на лопасти пока еще выключенного вентилятора – одно нажатие невидимой кнопки, и те, как струны, лопнут с оглушающим треском. Он знает, в чем дело, но боится признаться не то чтобы вслух, даже про себя, боится дать мысли-отгадке твердую форму и свыкнуться с ней: я хочу ее. От кошек, крыс, мелких собак и донорских пакетов из единственной в городе больнички, не закрепленной за «особой неправительственной программой» Белой Башни, воротит, да и сытости давно нет. Сытости нет. Девочка подпевает проходной поп-песне, какую крутят в ночном эфире одной из радиостанций. Она не больше, чем подросток. Роман смотрит искоса, сильнее сжимает руль, но все же двигается с места. Не избавиться от осознания: черт возьми, он тоже мог быть таким. Наслаждаться юностью, деньгами, выпивкой, общением с разбитными подружками и лайками в социальных сетях. Вместо этого Роман Годфри вынужден втайне от всех (и от себя самого в первую очередь) вгрызаться в размороженную печень, жевать сырые говяжьи стейки, вылавливать бродячих животных и всяких бездомных. А еще иногда пробовать людей на вкус. Ну, в этом они с девочкой немного похожи. ─ Ты не хочешь еще шампанского? ─ осторожно предлагает Роман, так и не убрав руки с руля, чтобы ненароком не вжать Джесси затылком в подголовник и не сделать то, о чем он думает последние пару часов. Когда Годфри вот так просто решает продолжить приятный вечер ее дня рождения, то она и не подозревает, что в его голове идея обрела не только форму. Открыв рот, выдавив из себя одно гребаное предложение, Роман сдался без боя. Такое бывает. На конце короткой цепочки находится вывод: от шампанского ей станет так хорошо, что она, возможно, почувствует слишком мало, чтобы понять. Это не акт милосердия, скорее, бонус, маленький подарочек в довесок к остальным – Джесси мало что сможет почувствовать, чтобы осознать, срастись с отрешенным смирением бесконечного ожидания конца. Роман не уверен, будет ли конец или у него получится ударить по тормозам за секунду до катастрофы. Будет ли кто-нибудь ее искать? Да. Вероятно. Он что-нибудь придумает, но позже. Роман морщится, шумным выдохом выталкивая из легких застоявшийся воздух, и дрожь предвкушения передается ногам, такая дрожь, что еще чуть-чуть, и перейдет в неконтролируемые рыдания. У него нет сил. Руки тянутся вперед к той, что пахнет обезоруживающей сладостью. Роман ловит теплое тело.champagne
18 апреля 2017 г. в 17:11
Питер как-то говорил, что у цыган в давние-давние времена, когда никто и не думал платить друг другу бумажками, существовал простой обычай: родичей, вне зависимости от обстоятельства их смерти, было принято чествовать большим пиром, отрезать понемногу от филейных частей и есть вместо праздничного поросенка. Так, якобы, они навсегда оставались со своими. Роман сказал, что цыгане спиздили идею у каких-нибудь индейцев или хер знает кого еще, но суть одна.
Откуда девчонке было известно − он сам не понимает. Смотрит на нее, порозовевшую, вернувшую себе сон, аппетит и удовольствие от жизни, и не понимает, кого видит. Вроде бы Джесси, но ночью, стоит им сунуться в гадюшник очередного клуба, под световыми установками на него, не мигая, большими круглыми глазами смотрит Джиджи, а к утру, когда солнце только вырисовывается на темном горизонте, за его спиной оказывается Сара. Если прикрыть веки, можно услышать густой запах сигаретного дыма и представить, как та курит, глубоко и медленно затягиваясь и уставившись в никуда. Красивая, с оголенными острыми плечами и ключицами, немного манерная, но в целом чертовски возбуждающая и знающая себе цену.
А Джесси, по идее, понятия и не имела, что собой представляет и как много стоит в бумажном эквиваленте.
В клубах этого дыма, дурманящего фантомными запахами, Роман теряет точку равновесия и всякое остаточное самообладание. Фикция. Гребаная фикция все то, что было, то, что ему дала девочка, забравшая по итогу больше, чем она сама могла бы ему предложить для сохранения шаткого баланса. Голод, от которого просыпаешься по ночам в ледяном поту и от которого доводит до ручки любое минимальное внешнее раздражение, подливает масла в огонь.
На Джесси он не смотрит, любуясь, как раньше. Роман присматривается.
− Что-то не так? − спрашивает Джесси, очаровательно нахмурившись; все ее − их − мысли только о том, как удивительно будет встретить семнадцатый день Рождения в съемочном павильоне крупнейшего мирового издания о современной моде. – Я знаю, что ты совсем не любишь рассказывать, но тебе стоит поговорить со мной. Роман. Правда.