И тем теплее, чем ближе к костру.

*** Они оба не могут заснуть больше. Антон больше не дрожит и не возится в постели, просто лежит на спине, закрыв глаза и думая. Слишком много всего для одного дня. Слишком много. Больше, чем их кривляния на сцене вместе взятые, больше, чем короткие визиты в больницу. Арс провёл с ним целый вечер, Арс держал его за руку и улыбался ему. Только ему. Антон помнит это ощущение. Как будто кожи касается лёгкий морской ветерок, гладит волосы на затылке и согревает. Арсений был рядом. И Шаст даже на минуту забылся, в какое-то мгновение подумал, что такое возможно всегда. Он корит себя за истерику, но потом успокаивается тем, что у Попова был выбор. Был ведь! Он мог его отпустить, не мешать. Мог просто сдаться. Но, наверное, в этом и есть Арс. Стоять на своём, быть принципиальным, заботливым. Но при этом оставаться до невозможности ласковым и мягким. — Что ты, блять, делаешь? — тихо спрашивает Антон у самого себя, прижимая ладонь ко лбу, — зачем? Этот вечер был самым лучшим за последние восемьсот с лихуем дней. Самый. И теперь ему будет что вспомнить. И снова он ничуть не жалеет, что согласился на эти дурацкие шокеры с краской. Иначе Арс бы не пришёл к нему сегодня. Попов сидит в гостиной и ждёт рассвета, рассматривая брошенные на полочке кольца и браслеты. Их много. Очень много. И все разные. Арсений рассматривает каждый, трогает, изучает. Интересно, зачем Шасту всё это? И почему он так обрадовался, когда ощутил в руках своё «сокровище». Одного кольца не хватает. Антон так и не снял его, ушёл спать с ним. Зато три других Арсений сейчас крутит в руках. Похожие и разные одновременно. Они, кажется, ещё хранили тепло импровизатора на себе. Арс задумался. Он никогда раньше не видел коллегу без всей этой мишуры. Вот, только сегодня, ему удалось заглянуть туда, куда Шаст не пускал кого попало. Арсений вспоминает искажённое истерикой лицо, вспоминает отчаяние, с которым парень бился, отстаивая право на свою привычку. И как потом замер. Так, словно бы его что-то напугало. Это было странно. Как и всё поведение Шастуна в целом. Актёр помнил его в самом начале другим. Живым, открытым и с другими эмоциями. А потом что-то вдруг резко поменялось. Неожиданно. Он даже помнит, что это была поездка в Воронеж. Они не общались всё это время, а когда Антон вернулся, между ними как стена выросла. Парень хоть и не подавал вида, но к себе перестал подпускать. На сцене — да. Он стал совсем другим, он словно бы раскрылся, наконец, отпустил себя и вживался в каждую предложенную роль так честно и умело. Они буквально искрили что в КК, что в «шокерах». Они были ещё более сплочённой командой. Но стоило камере прекратить работать, Шаст прятался за своей ширмой, продолжал улыбаться, но при этом держал дистанцию чуть ни в километр. Понять такое было выше сил петербуржца. Он даже пытался поговорить, но Антон мастерски съезжал с разговора, переводя всё в шутку или вполне серьёзно заявляя, что просто вымотался и ему нужен эмоциональный передых. И так из раза в раз. Уже почти два года. Арсений запомнил, потому что именно тогда начался его разлад с женой. Он слишком часто упоминал коллегу в разговорах, в тегах, в жизни. Естественно, Ей это не понравилось. Естественно, Она взбеленилась. И была полностью и безоговорочно права. Только вот изменить что-либо было уже нельзя. Арсений и сам задумался, что вдруг пошло не так. Почему он оказался выброшен из двух важных для него миров. Семьи и дружбы. Антон открывает глаза и понимает, что всё же уснул. Будильник звонит в девять. Они вчера завели его вместе. Воспоминания вечера снова накатывают тёплой волной, заставляют улыбнуться. Тёплые, мягкие ладони держали его руку, направляли. А мягкий голос хвалил и помогал. Шастун отключает трель и садится. Только после этого сознавая в очередное утро, что вокруг всё та же темнота. С кухни доносится запах еды, слышится звук гремящей посуды. Значит, Арсений ещё тут. Антон доходит до кухни и здоровается, присаживаясь на краешек стула: — Я думал, ты ещё спишь. — Доброе утро, — улыбается Попов, и парень снова чувствует его улыбку, — как тебе спалось? — выглядел Шаст так, словно по нему каток проехался. Так, словно бы он и не спал вовсе. — Нормально, — снова врёт Антон, потягивает носом воздух, — чем это так вкусно пахнет? — Оладушки, — радостно сообщает Арсений, ставя на стол тарелку, — будешь кофе? У нас ещё два часа до больницы, тебе бы поесть. Антон морщится, при упоминании больницы. Так не хочется. Снова эти глупые разговоры, снова попытки врачей докопаться до истины. Так не хочется. Но вот оладушки его радуют. Хотя бы потому, что это явно лучше больничной каши. *** Он ползает по дивану и шарит длинной ладонью по полке, по одному находя все свои браслеты. Те разложены аккуратно, расправлены, словно кто-то их перебрал и распределили по неясному принципу. Арсений стоит в стороне и наблюдает. Потому что ему интересно, что будет дальше. — Арс? — зовёт парень, закусывая губу, — Ты… ты не мог бы помочь? Просить так глупо, но ещё один день «голышом» Антон точно не выдержит. Ощутив, как рядом с ним прогнулся диван, он подползает ближе к коллеге и протягивает ему ладонь со своими украшениями, стыдливо опуская голову. — Ты не мог бы застегнуть их? Я… я не справлюсь сам. — Конечно, — чуть улыбается Арсений, отмечая про себя, что смущается Антон так же мило. И только потом приходит мысль, что «мило» — совсем неуместно для них. Забрав все побрякушки из рук импровизатора, брюнет кладёт их рядом с собой и уточняет: — Все? Или выберешь что-то одно? — Все, на разные руки. — Тогда подсказывай, — улыбается Попов и вкладывает первый шнурок в руку Антона, — этот куда? — На правую, — уверенно кивает Антон, подставляя руку. Арсений кивает, забирая браслет обратно, а потом тянется к запястью коллеги. Тот вытянул вперёд руку так, что внутренняя сторона запястья, с тонкой сеткой синих вен оказалась сверху. Длинные пальцы без колец чуть сжаты. Арс замолкает, сосредоточенно делая пару оборотов чёрного кожаного жгута вокруг тонкой, красивой руки, ненароком задевая светлую кожу. У Антона внутри всё звенит и взрывается. Он закрывает глаза и чуть дрожит. Потому что интимность момента зашкаливает, потому что снова приходит осознание того, что в этой реальности, когда нет камер и софиты не бьют по глазам, они тоже могут быть рядом. Причём не просто рядом. Они могут взаимодействовать, говорить, касаться друг друга. От мягких касаний к руке кожа тут же покрывается мурашками, а где-то в животе скручивается тугим комком тепло. Арсений хмурится, замечая дрожь. — Не туго? — на всякий случай уточняет он, вкладывая в ладонь Антона второй браслет. — Нет, — севшим голосом отвечает Антон, — это тоже на правую. Арсений снова тянется к запястью коллеги. И того буквально потряхивает. Так сильно, что на мгновение из пальцев брюнета выскальзывает застёжка. Но он быстро справляется. Весь процесс занимает не больше минуты. Антон под конец белее мела, а дрожь уже слишком отчётлива, чтобы её игнорировать. — Тебе неприятны мои прикосновения? — тихо шепчет Арс, взяв кольца, осторожно водружая их на свои места, прекрасно помня — большой вопрос откуда! — их расположение. Шастун молчит. Не в силах сделать или сказать вообще ничего. Потому что сейчас никто иной, как объект его больной и неразделённой любви водружает на его пальцы кольца. Точно, уверенно и мягко. Словно делал это сто раз. Словно бы это что-то обыденное и простое. — Шаст? — так же тихо зовёт Арсений, мягко сжимая ледяную ладонь, — Что с тобой? — Всё в порядке, — сглатывает он, осторожно, мягко сжимая ладонь Арса в своей, почти переплетая их пальцы. Мир снова замирает в этой точке. Время замедляет свой ход. Антон ощущает себя так, словно это всё сон. Он видел такие. За два года ему много чего успело присниться. Только там он мог проснуться. А тут… тут всё слишком реально. Попов непонимающе хмурится, но руку не отдёргивает. Он на то и актёр. Он должен чувствовать, должен уметь читать между строк. И озарение приходит к нему только сейчас. — Антон… — тихо выдыхает он, не в силах скрыть в голосе удивления, второй рукой мягко беря подбородок коллеги, поднимая его лицо так, чтобы видеть глаза. Зелёные, большие глаза полные вселенской боли, — чёрт… Шастун дышит часто-часто, закрывает глаза и чуть отшатывается. Если бы он видел, то смог бы прочесть на лице Арсения смесь удивления, страха и досады. Возможно, смог бы сказать что-то внятное. Но он только слышит. И чувствует. Как стена между ними становится в разы толще. Потому что такое не должно было случиться. Только не с ними. Только не сейчас. — Ант… — Вызови мне, пожалуйста, такси, — хрипло просит парень, перебивая друга, — у тебя, наверное, дел полно. Я сам съезжу в больницу. А потом позвоню Позу. Или вернусь на такси. Ты не обязан со мной возиться. Спасибо за помощь. В его голосе столько уверенности, твёрдости и холода, что Арсений, огорошенный догадкой, только кивает, дотягиваясь до телефона.