Его константа

Брэд говорит, что Мэтт давно как рыба в воде. Что свыкся с тем, что он вокалист — было бы странно, будь по-другому четыре года спустя. И иногда Мэтт верит в то, что привык, что всё вошло в свою колею. Что жизнь идёт своим чередом, фанаты перестали воспринимать его, как чужака, а ребята считают по-настоящему своим и родным. Но стоит ему посмотреть на Нила, сидящего чудовищно близко, как начинает отказывать здравый смысл. Как в первый раз. Пара секунд — и он снова мальчишка, прокрадывающийся на репетиции трёх подростков, мечтающих стать известными. Пару секунд — и какое-то ненормальное, болезненно сильное восхищение переполняет, накрывает, когда он выделяет пацана, сосредоточенно бренчащего что-то на гитаре. Светлые волосы, чёлка, лезущая в глаза, и серо-голубые глаза, что смотрят пронзительно, но тепло. Нил «Пацану» уже тридцать девять. И ничего не изменилось.

Пара секунд — и ему снова десять, а по телу мурашки и сердце где-то в пятках. Тогда, Мэтт уверен в этом, он подумал о том, какой Нил красивый. И убежал, громко хлопнув дверью, привлекая к себе внимание. Потому что страшно, потому что нельзя, потому что любопытно, и коленки дрожали от желания узнать его получше. — Постой. Нил догнал его на улице, схватил за локоть, и Мэтт, повернувшись, замер на месте. По идее, он должен был что-то ответить, но он застыл, как вкопанный, так и не решаясь сказать — пропищать скорее — что-то в ответ. — Ты же Мэтт, верно? Нил продолжал говорить, не давая уйти, не отпускал. Так и не позволил уйти. Ни тогда, ни после. Он почувствовал это интуитивно в свои жалкие десять, и если в чём и мог быть уверен, так это в том, что от Нила он никуда не денется. Откуда-то знал это. Вот так просто. Как то, что Брэд — его старший брат, или что мама всегда готовит вкусные блинчики. — Да, я… Голос высокий и противно визгливый — так на задворках памяти чудится не малому, а уже взрослому тридцатипятилетнему Мэтту. И по-прежнему дышать трудно, когда в сознании всплывает солнечный, пылающий взгляд и вполне искреннее: — Ты можешь приходить, если хочешь, Мэтти. Думаю, мы подружимся. И прежде чем уйти, Нил рассмеялся и заявил с дико важным видом: — Я Нил, хотя Брэд наверняка рассказывал обо мне.

***

Они подружились с Нилом, и Мэтт помнит, как окрыляло это чувство — сам факт того, что он может с гордостью называть его своим другом. Лет до пятнадцати он и правда был вне себя от радости, пока не озарило. Он не хочет быть просто другом. У него башню сносило от девчонок, которых Сандерсон водил на вечеринки. Которым наигрывал на гитаре что-то — романтик, что с него взять — и сдерживаемая ревность обжигала глотку, давила в груди. Надежда продолжала жить, даже когда Нил женился. Мэтт усмехается. У них было так много и не было ничего. Сотни раз он вытаскивал Нила из задницы, прикрывал перед женой, и Брэду тоже ни слова. Выручал, помогал, просто был рядом. «Кто ещё меня поймёт, как не ты, Мэтти?» У них было так много «а может?» и одно единственное «никогда». «Я люблю Джанин, ты же знаешь». И взгляд, как всегда, донельзя ласковый. И потому Мэтт не злится. Мэтт понимает. Кто, если не он? Он мирится с тем, что ему никогда не выползти, не вынырнуть из трясины, в которую сам загнал себя по неосторожности, от незнания. Когда они били татуировки вместе, он надеялся, что боль отрезвит, что отпустит. Как глупо. Он выжег то, от чего сердце ноет, теперь и на коже. Ему никуда от Нила не деться. У них было так много всего и будет не меньше. Но всё это тает, обесценивается из-за одной простой истины. Они всего лишь друзья. А Мэтт всегда будет один, находясь рядом с тем, кого любит больше всего на свете. С тех самых десяти лет. Нил и Мэтт. Лучшие друзья. Но дружба — это же здорово, да?