Твоё имя на моей руке

Войдя в квартиру, Антон увидел привычного и веселого Арсения, в глазах которого плескалась грусть. Он часто себя так вел: улыбался, когда грустно, и смеялся когда весело. Он не любил показывать свое настроение, не любил рассказывать о себе, не любил делиться своими переживаниями. Шастун до сих пор так и не знал, встретил ли друг свою родственную душу, был ли он женат, имел ли опыт с парнями… Оставалось лишь догадываться…       — Арс, мы можем поговорить? — неуверенно начал Антон, смотря другу в глаза. Тот выглядел неимоверно уставшим, хотя, вроде как, выходные в Питере, а дома и стены лечат. — Я, просто, давно с тобой поговорить хотел, а если выпью, то разговор не выйдет таким, каким я себе его планировал… — пе­реми­на­ясь с ноги на ногу, продолжил Шас­тун. Зеленоглазый был не уверен, что все же стоит об этом говорить. Он не был уверен в своих чувствах, не хотел обижать друга, если вдруг его теория окажется ложной. Чувства к мужчине появились, а татуировка пока что еще не начертилась. Матвиенко упорно наталкивал Шастуна на разговор с Арсением, Сережа был уверен, что этот их разговор стоит того. Причины такой уверенности известны не были, но Дима поддакивал другу.       — Я знаю, что ты не любишь такие разговоры, но я все же хотел бы поговорить об этом… — присев на стул, проговорил Антон, смотря на свое правое запястье, не решаясь снять браслеты, из-за которых ни линий, ни имени, не было видно. — Я давно не заглядывал под браслеты, отвык гипнотизировать свои линии, — слегка улыбнувшись, продолжил Антон, поднимая взгляд на удивленного друга. По Арсению видно было, что тот не хочет продолжать этот разговор, но при этом интересно, к чему ведет его друг. В голубых глазах терялся страх, находилась боль и пряталась надежда.       — Я вообще давно не смотрю на имя на руке, — грустно ухмыльнулся Арсений, погладив большим пальцем левой руки застежку своих часов. — Что, появились предположения насчет родственной души, и они тебе не нравятся? — произнес Арсений, в голосе которого чувствовался сарказм и еле уловимое смирение. — А то почему ты мне решил об этом сказать? — мгновенно поняв свой промах, исправился мужчина, спросив уже вполне миролюбивым тоном, смотря на друга, казалось бы, невинным взглядом. По крайней мере старался. Попов и вправду не понимал, к чему ведет его друг, и почему говорит это все именно ему. Три года жил, не беспокоясь о родственной душе, и тут неожиданно решил поговорить об этом? И знает ли он, что жалуется об имени на руке своей родственной душе?       — Ну, нет… Вернее не совсем это… — в миг растерявшись, проговорил Антон, удивляясь поведению коллеги. Не понимая такую злость Арсения, Шастун даже и не представлял, как стоит продолжить этот разговор, и стоит ли вообще его продолжать. — Ладно, не важно. Прости… — решив не поднимать впредь эту тему, закончил Антон, вставая. — Забудем, ладно? — улыбнувшись, спросил парень, подавляя желание уйти.       — Нет, раз уж начал, продолжай, — тяжело вздохнув, произнес Попов, присаживаясь на стул у окна, напротив места Антона, в котором недавно сидел последний. — Прости за мою выходку, ладно? Я не специально, — настоял на разговоре он, умоляюще смотря на друга. Антон, немного постояв, все же решил сесть и нормально обдумать всю эту ситуацию. С каждым предложением коллеги, зеленоглазый все более терялся в своих мыслях, не представляя, что стоит говорить, и стоит ли вообще рассказывать о своих чувствах напротив сидящему человеку.       — Да, у меня в голове появилась мысль о своей родственной душе. Я долгое время не задумывался об этом, не желая подчиняться природе, — начал свой рассказ Антон, медленно снимая свои браслеты с руки, не желая смотреть в голубые глаза, боясь увидеть там боль, злость, гнев. — Но в последние пару недель, с тех пор, как понял свою симпатию, начал чувствовать боль и безысходность своей родственной души. И из-за этого я теряюсь, я не знаю, что мне стоит предпринять. Я не уверен, что моя родственная душа это тот, кто мне нравится, так же как и не уверен, что чувствую боль именно этого человека, о ком думаю… Медленно расстегивая браслеты, Антон больше всего не хотел смотреть на свое запястье. Он сам не понимал, чего боялся больше всего: увидеть линии или имя. Не то имя. Хотя он и понимал, что это невозможно. Если чувствует симпатию не к тому человеку, то тогда и имя никакое не должно начертиться. И, аккуратно сложив все браслеты на стол, Шастун продолжил говорить, избегая смотреть на внутреннюю часть запястья, стараясь не смотреть туда, где должно было появиться имя:       — Я недавно узнал, что если один из истинных партнеров, не получив взаимности, начинает отчаиваться или терять надежду, то второй партнер это чувствует. И там уже решает случай: будут они вместе или нет. И только в половине случаев, как известно, второй все же отвечает взаимностью первому партнеру. И мне не хотелось бы отказываться от родственной души, попав во вторую половину. Но больше всего я боюсь того, что мне уже поздно что-то решать… Арсений молчал, смотря на друга нечитаемым взглядом. Он был удивлен, что тот так загрузился этим. «Неужели он и правда почувствовал мое внутреннее отчаяние? — размышлял мужчина, смотря на парня напротив. — И догадывается ли, что жалуется об этом родственной душе?»       — А я чем могу помочь? — осторожно спросил Попов, стараясь не коситься на открытое запястье друга, который в это время осматривал кухонную мебель. — У меня другая ситуация, ты же знаешь. Я через это не проходил, и посоветовать ничего не могу, — пожав плечами, договорил мужчина, в голосе которого проскользнула горечь. Он не совсем понимал суть этого разговора в общем, и роль себя в частности. Если это намек на самого Попова, то почему бы это не сказать прямо? А если Тоха умудрился влюбиться в кого-то другого, то смысл говорить об этом Арсению, делая этим только больнее?       — Ну, мне нужен совет о том, как оказать ему поддержку, — с нажимом в голосе, ответил Шастун, смотря на имя на своей руке так, чтобы второму этого не было видно. — Как я должен перед ним извиниться за три с лишним года мучений, где я все время говорил о Маше? Как я должен показать свое раскаяние? Как мне доказать ему правдивость своих чувств? Как мне заслужить прощение и не ранить его? Подняв свои зеленые очи, Антон заметил надежду и замешательство в глазах напротив. Взгляд голубых глаз был открыт, ничего не скрывая. Арсений не мог решить, как на это реагировать. То, что имя появилось — становилось ясным, так же как и то, что обладатель имени — это сам Арсений. В это не верилось, но по-другому и быть не могло. Имя Антона уже давно покоится на запястье Арса, значит, и сам Шастун понял свой промах. Он понял.       — Ну, тут зависит от того, чье имя у тебя на руке, и что ты к нему чувствуешь. А потом уже от этого плясать, — приняв правила игры, чуть более расслаблено, чем нужно, ответил Арс, слегка приподняв уголки губ. — Если я не знаю твоего любимого, то что я могу посоветовать? — договорил он, пожимая плечами. Попов хотел вывести Антона на чистую воду, чтобы тот сам сказал, в открытую, что что-то чувствует к мужчине. Он не хотел сам первый признаваться. Таковы правила игры.       — Мы с ним три с половиной года знакомы, я все это время считал его за друга. Он мне всегда был очень дорог, я никогда не хотел его потерять, особенно сейчас. Я так же боюсь, что уже поздно заглаживать свою вину, и я ему не нужен. Он мне очень сильно нравится: его выразительные глаза цвета неба, его бесподобная улыбка, его сильные руки, его чувство юмора, его характер… Я хочу быть с ним, хочу его обнимать, о нем заботиться. Хочу с ним общаться, всегда находиться рядом, любить его и быть любимым. Я же не смогу сказать ему, что люблю его, что хочу поцеловать, что только о нем и думаю в последнее время. Мне иногда кажется, что я ему больше не нужен, что у него все перегорело ко мне, если чувствовал ко мне что-то, конечно… А вот так подойти и сказать это все ему напрямую я никогда не смогу… Закончив свою речь, Антон посмотрел на Арсения. Тот, можно сказать, находился в легком шоке, и только его выдержка не давала полностью выдать весь шквал своих эмоций на друга. Ведь они играют в игру «Никто ничего не знает», где нельзя выдавать своих мыслей напрямую. Детский сад, ей-богу.       — Думаю, что обладатель имени на руке все еще любит тебя, и вполне сможет тебя понять. Ведь на то они и родственные души, что могут простить друг друга. Особенно если ты напрямую ему скажешь все эти слова. Он же не тиран какой-нибудь, — усмехнувшись, проговорил Попов, завороженно смотря на друга. — Просто поговори с ним, Антош, он поймет тебя, — договорил он, косясь на запястье собеседника. Шастун не был готов к такому развитию, он не хотел, чтобы собеседник видел свое имя у него на руке, не был готов сделать первый шаг. Нервы у парня уже сдавали, и он решительно не представлял что нужно делать и говорить. Он и так уже признался в любви! То, что не напрямую, а намеком, ничего не значит, это мелочи.       — Арс… — умоляюще проговорил Антон, пряча руку под стол. — Пожалуйста, Арс… — сам не зная, о чем просит, произносил младший из двух парней. Он много чего хотел, но не был к этому готов.       — Иди уже сюда, — смотря на него как на ребенка, проговорил Арс с улыбкой, и, потянувшись, поцеловал его. В его взгляде и действиях Антон успел увидеть всю любовь, и с радостью ответил на поцелуй. Теперь-то у них все будет хорошо.

The end