Home for a rest

Проснулся я от того, что утреннее солнце светило мне в лицо, пробиваясь под веки красноватым маревом. Воспоминания о вчерашнем вечере заставили меня внутренне содрогнуться. Боясь открыть глаза, я гадал, было произошедшее явью или пьяным бредом. Сосчитав до трех, я призвал всю мою смелость, открыл глаза и едва не закричал от счастья. Я лежал высоко на подушках в твоей постели, а ты все еще спал, склонив голову на мою грудь. Значит, и мое признание, и твои объятия были на самом деле. Стараясь не потревожить твой сон, я дотянулся до шнурка и закрыл полог кровати. Тебе ни к чему просыпаться в такую рань. Едва касаясь пальцами твоих волос, я думал о твоей красоте и гнал от себя мысли о жестоком Альбионе, который пытался ее погубить. Твоей чувственности позавидовали бы мастера барокко и романтизма, а увековечить твою силу смогли бы ни больше, ни меньше древние скульпторы, благодаря которым до нас дошли образы древних полководцев. Как будто услышав во сне мои мысли, ты улыбнулся и открыл глаза. В твоем взгляде промелькнули страх и недоверие, но в долю секунды они сменились восторженным светом счастливо влюбленного человека. Кажется, и ты ненадолго усомнился в реальности произошедшего вчера. Неужели, у меня получится доказать тебе, что любовь не означает страданий? Ты мягко поднялся, лег на подушки рядом со мной и обнял, склоняя мою голову к своему плечу. Мое сердце забилось чаще от переполнившего меня восторга. Когда же я привыкну? Надеюсь, что никогда. Кажется, я могу вечно вдыхать запах твоих волос, смотреть как мощные мускулы перекатываются под светлой бархатной кожей и растворяться в тягучем пламени твоих прикосновений. Повинуясь порыву, я откинул одеяло и сел верхом на твои колени. Как и я, ты был возбужден. Глядя на твою мощную эрекцию, я мысленно возблагодарил судьбу за изрядную дозу алкоголя и адреналина, плескавшихся вчера в моей крови, потому что будь я трезв, не знаю, хватило бы у меня смелости. Сегодня же мой запас смелости, вдохновленной вчерашним подвигом, казался мне поистине неисчерпаемым, и я нагло улыбаясь, провел кончиком языка по головке твоего члена. Ответом мне был порывистый стон. Ты был явно ошарашен, но тебе нравилось. Я провел языком по стволу, потом еще раз и еще и, подняв голову, чуть не кончил от восторга, увидев как ты, сжимая в кулаках простыню, хватаешь воздух своим восхитительно приоткрытым ртом. Это зрелище воодушевило меня, и, собравшись с духом, я вобрал твою эрекцию в себя на всю длину. От неожиданности я едва не задохнулся, но желание доставить тебе удовольствие взяло верх. Я втянул щеки, и сделал несколько движений, как будто тянул сладкое лакомство из соломинки, еще раз тщательно исследовал языком всю твою мощь и нежно захватил губами головку, посасывая и лаская. Когда я поднял на тебя взгляд, ты попытался отстраниться, бормоча что-то невнятное, но я продолжал свое дело, и через секунду в мое небо ударила тугая струя. Твой оргазм наполнил меня нежностью. Как ты нетерпелив, как давно ты не был лишен ласки. Снова встретившись с тобой взглядом, я прочитал в твоих глазах ужас. Упс, кажется, джентльмены так себя не ведут? Или ни один из твоих мальчиков не был способен на такое? А почему я такой смелый, буду разбираться позже. Не спугнуть кураж. Я улыбнулся, сглотнул и, ощупью добыв со столика за закрытым пологом бутылку бренди, уверенно отхлебнул прямо из горлышка. Когда я вытер губы, ты улыбался и аплодировал. «Браво, мой смелый мальчик!» Я снова устроился на твоем плече, светясь от гордости, но через секунду болезненно поморщился. Мне не давала покоя собственная эрекция. Ты понял это даже раньше меня и, коснулся рукой моего ноющего от возбуждения члена. Я кончил почти сразу. Твои ловкие умелые прикосновения в секунду вознесли меня на вершину блаженства. После мы долго и безмятежно валялись, наслаждаясь тишиной и мимолетными прикосновениями друг друга. Каждому из нас было, о чем подумать. О том, как, привыкнув к несчастью, научиться быть счастливыми, о том, что жертвенность должна уступить место вниманию, о том, что долгожданная взаимность должна сделать нас другими людьми. Тебя, полагаю, в меньшей степени, ибо, что может изменить идеал, а мне надо срочно учиться жить в другом мире. В мире, где ради любви не умирают, а живут. Весь этот день каждый из нас искал слова. Правильные слова, которые следует сказать другому, слова, идущие из сердца, находящегося в согласии и разумом. Мы провели в молчании добрую половину дня. Только вечером, когда прислуга уже зажгла свечи, а морской бриз усилился, грозя ночным штормом, ты заговорил. Ты рассказывал о гранях удовольствия, сиявших как драгоценные камни при свечах, и превращавшихся в острые осколки стекла при дневном свете, о самолюбии, поставленном во главу угла, о предательстве и порожденном им одиночестве, сравнимом с космической пустотой. О том, как странно, страшно и желанно после пережитого принимать заботу и видеть любовь в каждом движении человека, которого сам, ослепленный собственной славой и иллюзией силы, лишил взаимности. О том, что ты видел, как в тот вечер засияли мои глаза и о том, как ты не счел нужным узнать о природе внутреннего света, в минуту преобразившего меня. О том, что ты никогда не сможешь исполнить чашу благодарности мирозданию за то, что моя любовь к тебе не только не угасла и не разрушила меня, но и послужила твоему чудесному спасению. О том, что, все пережитые тобой страдания, вероятно, были ниспосланы свыше, чтобы подготовить твою душу, сделать достойной принять и разделить это чувство. Я в смиренном молчании внимал твоим словам и чувствовал, как в гулкой пустоте моей души разгорается новое неведомое пламя. Ровное пламя счастливой взаимной любви. Этот вечер закончился так же, как предыдущий, и много последующих, в твоей постели. Мы стали более заботливы и внимательны друг к другу, более изобретательны в ласках. И в каждом движении каждый из нас ощущал не содрогание вкушающего запретный плод, но спокойную уверенность человека, уверенного в собственной правоте и исключительной правильности происходящего. Наше убежище надежно скрывало нас от злословия мира. Однако, весь следующий месяц после завтрака ты поднимался к себе, нежно, но убедительно выставлял меня из своего кабинета, где я поначалу пристраивался работать рядом с тобой. Сохраняя внешнюю невозмутимость, я внутренне улыбался. Ты ощутил потребность в литературном труде, что может быть лучше. Когда весеннее солнце нагрело почву, и в нашем саду зацвели первые розы, ты показал результат своего затворнического труда. Новую пьесу. Я не мог скрыть улыбку. Это была пересказанная твоим неподражаемым слогом наша история. Разумеется, герои были приведены в приемлемый для общества вид, и некоторые острые углы были сглажены, но для знающего человека сомнений оставаться не могло. Да, их и не осталось. Пока прислуга отправляла по моей просьбе необходимые телеграммы, мы, наскоро собравшись, уже ехали в Ираклион. Там, напустив на себя презрительно-скучающую мину, я раскритиковал в пух и прах репертуар столичного театра, а когда пойманный мной в ловушку между крупным пожертвованием и моим дурным характером директор, внутренне кипя, вопросил, чего же хочет моя светлость (кажется, пожертвование, все-таки, сыграло лучше моих уговоров), я выложил перед ним на стол рукопись, пообещал вернуться через сутки и удалился угощать тебя ужином. В назначенное время я получил желаемое, настоял на твоем участии в репетиционном процессе и, оставив людей искусства договариваться о подробностях, уехал в порт к людям торговли. Со следующего утра ты погрузился в репетиционный процесс. А я заручился для тебя всемерным расположением актерского состава при помощи нехитрых даров и погрузился в привычные вопросы морской торговли. Это был странный период нашей жизни. Покинув убежище, каждый из нас погрузился в водоворот привычных дел. Виделись мы за завтраком и ужином, ночью, обнявшись, засыпали без сил, чтобы следующим утром разлучиться на весь день. С одной стороны, я был доволен происходящим, с другой- чертовки скучал по тебе и, даже, наверное, ревновал, но, переживал эти трудности с улыбкой, зная, что для окончательного выздоровления тебе нужен триумф. В вечер премьеры у меня от волнения тряслись руки, а ты сохранял царственное спокойствие и даже потрудился помочь мне завязать бабочку. Перед выходом ты плеснул нам джина (и от кого ты научился пить этот бельгийский дистиллят?!), заверил в том, что все пройдет на высшем уровне и, натягивая перчатки, вышел из номера. Несколько секунд я, вытаращив глаза, стоял столбом в крайнем удивлении. Мой робкий и ранимый возлюбленный на глазах преобразился в уверенного в себе мастера. Как будто, вернулись первые дни нашего знакомства. Покачав головой, я допил свой джин и поспешил за тобой. Закулисный шум и возня сводили меня с ума, но ты чувствовал себя в этом хаосе, словно рыба в воде. А когда за пять минут до подъема занавеса настало время удалиться на мое место в директорской ложе, ты поймал меня за локоть и посереди сцены, уставленной декорациями первого акта, вручил мне бархатную коробочку, прошептал: «Дуг, спасибо, что вернул мне жизнь» и удалился давать примадонне финальные инструкции. Когда я добрался до своего места, свет уже погас, но, не имея терпения ждать, я открыл коробочку с твоим подарком и, кажется, моя улыбка засияла ярче света рампы. Усыпанный опалами перстень пришелся как раз в пору и, кажется, когда ты надевал перчатки, выходя из гостиницы, я видел на твоей руке такой же. Как тебе это удалось? Когда?. Спектакль прошел на одном дыхании. Зал застыл в гробовой тишине, сопереживая героям и следя за тем, как развивается история. Наша история. Из благоговейного оцепенения меня вывел гром аплодисментов. Под крики «браво!» тебя проводили на поклон. О, счастливое дежа вю. Скромно поблагодарив публику, ты раскланялся и под нескончаемые овации удалился за кулисы. Я встретил тебя с неприлично огромным букетом роз. Бедные цветочницы искололи все пальчики, последовательно избавляя каждый цветок от шипов. Обменявшись с тобой горячим рукопожатием, я скромно отошел в тень, наблюдая, как ты принимаешь заслуженные похвалы. Дальше был ресторан, шампанское за твой успех, комплименты, бурное празднование. Спиртное рекой и искрящийся праздник. Ты величественно и чуть рассеяно принимал похвалы, а я любовался твоим сиянием с почтительного удаления. Всё вернулось на круги своя. Всё напоминало первые дни нашего знакомства. С той лишь разницей, что, поздней ночью мы в одном кэбе уехали в одну гостиницу, и как только за нами захлопнулась дверь усыпанной цветами комнаты, ты до рассвета не выпускал меня из объятий. Сейчас ты спишь, утомленный прошедшей премьерой, а я, зарекшийся с той памятной ночи напиваться в одиночку, пишу эти строки, чтобы дать выход моему безбрежному счастью. К полудню по моему распоряжению нам подадут шампанское и фрукты, и мы отпразднуем твой триумф вдвоем, а сейчас настало время привычно охранять твой сон. На моей руке сияет подаренный тобой серебряный перстень с россыпью эфиопских опалов, второй такой же ты так и не снял перед сном. Кажется, я могу годиться. Я, Дуглас Драммонд, смог сделать всё правильно.