Alea jacta est (Жребий брошен)

      POV Роман Малиновский.       Она вдруг посмотрела на меня, попыталась сосредоточиться, но сорвалась и завыла, как раненный зверек.       — Я люблю его! Очень люблю! А сама… сама… сама…       Сердце дрогнуло и пропустило удар, надо же, а я и не знал, что оно у меня есть. Очень захотелось отпрянуть самому или оттолкнуть Катюшу, но вместо этого я только крепче ее обнял, начал тихонько гладить по плечам и понял, что этого делать не стоило. Одно дело хотеть красотку — это естественно, это нормально, как естественно думать в эту секунду, что влюбился в нее. И совсем другое, когда ты не можешь выпустить из объятий зареванного монстрика и возбуждаешься только потому, что она рядом. И к желанию примешивается нежность, и жалость, и ревность, и, черт возьми, злость. И все это вместе ужасно напрягает и тревожит, потому что никогда у меня еще такого не было. Если это и есть любовь, то ну ее на фиг.       Я ведь как до сих пор думал? Я думал, что женщина просто должна вызывать положительные эмоции, чтобы ее хотелось уложить и ублажить, и уложиться, и ублажиться, и обменяться здоровой положительной энергией, и желательно без последствий, причем, не только для кошелька, но и для мозгов. Ну, то есть, чтобы никаких детей и «любовей на всю жизнь». И все меня устраивало, и их, моих женщин, тоже все устраивало, вот что интересно. А тут… Нет, это уже ни в какие ворота не лезет, это уже какая-то Цветаева, а вовсе не Малиновский:

Откуда такая нежность? Не первые — эти кудри Разглаживаю, и губы Знавала темней твоих.

      «Дурдом на колесиках! Я и Катя? Бред! Да не нужно мне этой радости, не нужно! Тем более, что она кого-то любит. Ну, что мне мало молодых, холостых, незарегистрированных, * тех кто Андрею на дух не нужен? За каким мне портить отношения с единственным другом вот из-за этого рыдающего недоразумения, то красивого, как Богиня, то страшненького, как смертный грех», — убеждал я себя, а руки сами гладили уже не только плечи, но и спину девочки, а ноздри сами вдыхали аромат чистого тела и земляничного мыла, а губы сами искали возможность хотя бы на миг коснуться нежной бархатной кожи у маленького розового ушка.       Что-то я распиз… расписался. А все почему? А все потому, что вы меня всем миром сейчас осуждать начнете. Должен же я хоть как-то попробовать оправдаться. Я, конечно же, мог бы сейчас сыпать всякими изречениями, типа: в любви и на войне все средства хороши, или: в любви каждый сам за себя, или… Да я их кучу знаю. Но меня просили написать правду, вместе со всеми моими переживаниями. Помните: «ну, пожалуйста-препожалуйста-препожалуйста». А ей я отказать не могу до сих пор, тем более, что и меня это хоть как-то оправдывает.       Короче, в этот момент я понял, что то, что я испытываю к Катюше, намного глубже и серьезнее, чем просто «влюбился». И осознал я это, когда представил, что кто-то другой будет вот так же сидеть рядом с Катюхой и гладить ее по плечам и спине. Я тут же приказал своей фантазии заткнуться, потому что дай ей волю, она начала бы рисовать мне картинки, которые детям до восемнадцати не предназначены, а мне и так хватило приступа бешеной ревности. Причем, кто этот гипотетический «кто-то», мне было совершенно фиолетово, да пусть бы и Жданов, я что, Данко? ** Должен вырвать свое сердце из груди, чтобы осветить им путь Палыча на вершину его любви?       Снова оправдываюсь… А думаете так легко сказать правду? Сами попробуйте.       — Катюша, кого ты любишь? Что ты сама… сама? — в этот момент я еще надеялся, вопреки всякой логики надеялся, что моим соперником будет не Жданыч, а какой-нибудь Арчибальд Запупинский.       — Андрюшу. Ой, Ромочка, я такая дура. Сказала ему, что дюбдю, — да-да, именно так я и услыхал сквозь рыдания и заложенный из-за слез нос — «дюбдю», — другого. Ударила его так, что он чуть не умер, потом еще раз ударила, но уже случайно, потом смеялась над ним, а еще недоверием обидела, а теперь снова не доверяла и подслушать хотела. Вот увидишь, он прекрасно понял, что ты меня выгораживаешь. Опять будет расстроен, опять не захочет слышать мои извинения. И правильно. Сколько можно? Не успею извиниться за одно, как тут же другую пакость устрою. Что мне делать, Ромочка? Может признаться ему, что я его люблю?       — Катя, а ты уверена, что ты его любишь? Может тебе только кажется? Свет ведь клином на одном Андрее не сошелся.       Катя вдруг спохватилась, что откровенничает с почти чужим человеком, слезы мгновенно высохли, она вся напряглась и постаралась осторожно выбраться из моих объятий, но я был начеку, и так же осторожно не дал ей этого сделать.       — Прости, Рома. Что-то я совсем рассиропилась. Спасибо тебе большое за то, что прикрыл… меня от позора. Ужасно стыдно, даже не представляешь как. Говорят, что влюбленные люди становятся лучше, а у меня все наоборот. Раньше мне даже в голову не пришло бы подслушивать кого-то. Спасибо еще раз.       — Не за что. Кать!       — А!       — Ты не ответила на мой вопрос.       — На какой?       — Может тебе только кажется, что ты любишь Андрея?       — А как это может казаться, если мне даже дышать без него трудно? — ответила Катюша. Но ответила не мне, она словно говорила сама себе.       — Кать, так нельзя. А если Андрей не ответит тебе на твои чувства, так что, ложись и помирай, так что ли?       — Он, — Катя вся зарделась, даже уши и те покраснели, — он говорит, что любит меня.       — Так чего ты тогда ревешь?       — А ты не понимаешь? — ее глаза снова наполнились слезами. — Потому что я не умею ничего строить, я только разрушать все умею. И я… я не верю, что он мог меня полюбить. Мне все время кажется, что этого не может быть. Кто он, а кто я? Он такой… Такой!       — Какой такой?       — Он самый лучший, самый красивый, самый добрый.       — Нужно будет проверить, не чешутся ли у него лопатки.       — Не смейся, он правда, ангел. Как, ну как бы он мог полюбить меня, еще ту, до вчерашнюю. Хотя он ко мне относится очень хорошо. Вот просто очень-очень. С первой минуты знакомства. Что мне делать, Рома? Признаться ему?       Вот тут я и сподличал.       — Нет, Катенька, ни в коем случае. Если ты хочешь, чтобы Палыч не потерял к тебе интерес, ты должна его как следует помариновать, довести до кипения, а потом как следует потомить.       — Рома, ты сейчас о любви, или о готовке? — усмехнулась Катюша.       — Вот видишь, ты уже улыбаешься. И это правильно. Мужчины не любят вечно плачущих женщин.       — Я знаю, Андрей говорил мне, что терпеть не может женские слезы.       — Вот именно! Улыбайся, смейся, будь веселой. Пусть думает, что ты влюблена и любима. И нечего тебе оправдывать перед ним. Ничего ужасного ты не свершила.       — Ромочка, но это не…       — Послушай, — перебил я ее. — А хочешь, я тебе помогу привязать Андрея? Хочешь?       — Я не хочу никого привязывать. Это нечестно. — но соблазн был слишком велик, а она была всего лишь неопытной девочкой, я знал, что она клюнет, и она клюнула. — А как? Как ты мне сможешь помочь?       — Очень просто. Андрей безумно ревнив. На этом мы и сыграем…