Alea jacta est (Жребий брошен)

      POV Катя Пушкарева.       Всю оставшуюся до «Zimaletto» дорогу Андрей мне рассказывал о себе, а я ему о себе. Нам было просто необходимо узнать друг о друге хотя бы минимум сведений. Ну, хотя бы для того, чтобы не предлагать ему чай вместо кофе, который он любит. Или не класть в этот кофе пять ложек сахара если он пьет его без сахара вообще. Нет! Я конечно, еще утром выяснила какой кофе пьёт мой муж. Это я, к примеру, про кофе сказала. Если мы хотели убедить всех, что брак у нас самый настоящий, то Андрей должен был бы знать, что его «беременная» жена терпеть не может сладкого, зато за «Camembert», «Roquefort» или «Bleu de Bresse» Родину продаст и не задумается. Что я закончила школу с золотой медалью… Ну, и так далее.       — Кать, и вот еще что, — сказал мне Андрюша, когда мы уже вышли из машины у парадного входа в «Zimaletto», — ты прости, но мне придется держать тебя за руку, может быть обнимать, а может и…       — Целовать? Нет! — больше всего на свете мне хотелось, чтобы он меня поцеловал. Но так? С «прости» и «извини»? Нет! Я же не железная, мне и так безумно трудно делать вид, что он мне нужен, как рыбе зонтик.       — Катя, но это всего лишь игра. Или ты боишься, что он узнает?       «Именно потому, что игра, я и не хочу этого, не могу допустить этого, — кричала я ему беззвучно. — Я боюсь! Боюсь, что не сумею сдержаться и ты поймешь, что для меня это не игра! Боюсь, что тогда вообще ничего не будет. Ни ссор, ни смеха вместе, ни наших бесед, ни замирания моего дыхания, от того, что ты спишь в соседней комнате. Я даже обедом тебя не смогу накормить, потому что если ты поймешь, что я влюбилась, ты сразу же избавишься от меня. Уж пусть лучше будет гипотетический ОН».       — Ну, может для тебя это и игра, но человек, которого я люблю, весьма консервативен, и ему вряд ли понравится, если я буду целоваться с другим. Пусть даже «понарошку», в игре.       POV Андрей Жданов.       Да что же со мной происходит-то, в самом деле? Секунду назад я был уверен, что Катя, как женщина, мне совершенно безразлична. Более того, я и сейчас в этом уверен даже не на сто — на двести процентов. Тогда почему, как только она призналась, что у нее есть любимый человек, во мне начал просыпаться ревнивый, злобный монстр, царапающий изнутри грудь и нашептывающий что-то весьма неприличное.       — Знаешь что, дорогая? — сказал я куда как злобнее и раздражительнее, чем мне бы того хотелось.       — Что? Ну, что, говори? — косички взметнулись вверх, как шерсть на холке рассерженной кошки.       — Так мы не договаривались!       — Ты это о чем? Мы договаривались, что брак у нас фиктивный. Я имею право любить, кого хочу. Понял?       — Не понял! Ничего не понял. Какой у тебя, однако, замечательный любимый! Замуж отдать свою девушку — это пожалуйста! Ну, а как же? Это же выгодно, чай не за дворника выдал, а поцеловаться — это уже грех!       — Не твое дело, ясно? Ты на мне тоже не по большой любви женился, а потому, что тебе это выгодно, так что нечего других осуждать! — Катя разве что ногами не топала. Раскраснелась, глаза, распахнутые и мечущие молнии, блестят, и руки, сжатые в кулачки, того и гляди в ход пустит. А все равно такое ощущение, что сейчас заплачет. — Подумаешь, какой бессеребренник! Вначале сам стань праведником, а потом уже других осуждай.       — Ну, все, все. Успокойся. Прости, я не прав, но и ты неправа. Разве умная барышня станет говорить мужу, что влюблена в другого? А может я взревновал? Вот и наорал на тебя.       — Жданов, ты дурак, да? Или у тебя провалы в памяти? Забыл, что я тебе фиктивная жена?       — Ничего я не забыл, да только… Понимаешь, Катюха, я не знаю, как это у мужиков устроено. Но мы умеем ревновать не только свое, но и то, что считаем своим… Ты пойми, я о тебе уже почти сутки думаю, как о жене, то есть как о своей, это понятно?       — Нет! Я же тебе никаких претензий не предъявляю. Или что, ты нарочно схватил ту, что пострашнее, чтобы она, как собачка была верна одному тебе, а ты бы захотел — приласкал, а захотел — прогнал? Так этот номер у тебя не пройдет! Я фиктивная, ясно?       — Дефективная ты моя! Дуреха ты, Катька. Да кто захочет обращаться с тобой, как с собачонкой, тот и два дня не проживет. Я это хорошо усвоил.       — Я не твоя, не твоя! — она почти ревела.       — Катюша, моя, не моя, твой, не твой… Давай мы эти вопросы решим дома. Договорились?       — А целоваться не будешь?       — Разве что в лобик или в щечку. Это можно?       — Ну, в лоб или щеку можно. Договорились.       — Кать, есть еще кое-что. Понимаешь, Кира попытается доказать, что брак у нас с тобой ненастоящий. Так что ты не могла бы до Совета директоров не встречаться с этим… твоим. Или это Колька?       — Андрей Павлович, можете быть спокойны, я никому не дам повода усомниться в серьезности нашего брака.       — Ну, вот и хорошо. Пошли.       — Куда пошли? А вы?       — Что я? И почему на «вы»?       — Если я буду заботиться о том, чтобы не опорочить ваше имя, то мне бы хотелось, чтобы и на меня не показывали пальцем, называя меня рогоносцем.       — Рогоноской, — машинально сказал я, и задумался. — Ладно, пока мы в браке, я не буду шляться по барам и клубам с девочками, давая повод для сплетен. Но, я надеюсь, что ты не станешь требовать от меня монашества. Главное, чтобы все было шито-крыто, правильно?       — Конечно правильно! Я рада, что мы договорились. У меня тоже все будет шито-крыто. Пошли.       Перед глазами возникла изогнутая линия бедра, точеная тонкая талия и… чужая мужская рука на её молочно-белой груди. Ну, зараза! Вот зачем она это мне сказала? Зачем? Ну, вредина!       — Ну, что ты застыл, дорогой? Мы опаздываем. — Катя подхватила меня под руку и мы пошли навстречу урагану.       — Добрый день, Андрей Павлович, — приветствовал меня Потапкин, наш охранник, с недоумением посмотрев на Катюшу.       — Добрый, Сергей Сергеевич, добрый. Прошу любить и жаловать, моя жена, Екатерина Жданова, с сегодняшнего дня работает у нас в «Zimaletto» моим заместителем. Так что запомните её в лицо, чтобы потом не возникло никаких проблем.       Круглое лицо охранника вытягивалось, а челюсть отвисала все ниже и ниже, грозя упасть, но останавливаться, чтобы понаблюдать это зрелище мы с женой не стали, пошли в двери-турникет.       — Забудешь тут, как же, даже фоторобота составлять не надо, — понеслось нам в спины. И, как Катя не старалась увести меня к лифтам, я посчитал нужным вернуться.       — Сергей Сергеевич, я просил прокомментировать мой выбор спутницы жизни? — зашипел я. — Или, может, вас не устраивает ваша работа?       — Андрей Павлович, простите, я ничего плохого не имел в виду. Честное слово.       — Не у меня тебе прощения просить нужно, а у моей супруги. Ясно?       — Так точно ясно. Катерина… — он замешкался.       — Валерьевна, — сказала Катюха с достоинством королевы.       — Катерина Валерьевна, простите пожалуйста. Хотите я на колени встану? Только простите.       — Дорогой, давай его простим. Он же не виноват, что плохо воспитан. Ну, ради меня, а? Не хочется начинать работу на новом месте с увольнения.       Бли-и-и-ин! Хотите верьте, хотите нет, но сейчас передо мной была капризная светская львица, карающая и милующая движением одного пальчика. Уж не знаю, что там с экономическим, но актерский талант у Катюхи явно имелся в наличии.       — Еще раз повторится подобное, даже заступничество Катеньки не поможет. Уволю к чертовой матери. Пойдем, дорогая. — я притянул супругу к себе и, пользуясь случаем нежно клюнул её в лоб.       В лифте мы хохотали так, что на глазах у Кати появились слезы. Ну, что за девчонка! Просто прелесть, когда не вредничает.       — Готова? — спросил я ее, когда лифт остановился на административном этаже.       — Страшно, Андрюш.       — Поздно отступать. Теперь только вперед, — я обнял жену за плечи и мы вышли в холл…