Сдерживая выдох.

Так они и сидели здесь. Он у плиты, она за барной стойкой: смотрела, как он ловко готовит болоньезе на сковородке, а затем, поливает им спагетти. Желания есть с момента прибытия домой так и не возникло. Но зато за эти три часа, что прошли в этих стенах, перестало тошнить, и она все-таки смогла выпить два стакана воды: на самом же деле Стайлз буквально заставил ее это сделать, «чтобы не было обезвоживания». А она почему-то решила его послушаться и не стала сопротивляться уговорам. Здесь было ни холодно и ни тепло, и ни жарко – здесь было ровным счетом никак. И это «никак» почему-то уже давно стало казаться ей непоправимо правильным. И ее просто тошнило от того, что она не может быть такой же равнодушной ко всему случившемуся. Она думала о своем сыне, который вот уже две недели не выходит из комы, и ее сразу начинало трясти: долбанная мартиновская гордость довела ее до безумия, заставила пить текилу, танцевать в нижнем белье, видеть галлюцинации со Стайлзом, а еще попасть в эту чертову аварию, которая преследовала ее на каждом шагу. И теперь от нее ничего не осталось. И если Бен… она сойдет с ума, она не выдержит, она вскроет себе вены, повесится, но с этой утратой жить никак не сможет. - Лидия? – откуда-то издалека послышался отстраненный, но смутно знакомый голос, и перед ее глазами резко помахали рукой, и женщина вздрогнула от неожиданности, подскакивая на высоком барном стуле. – Ты меня слушаешь? – Стайлз чуть нахмурился, отчего на его переносице проступила едва заметная морщинка, внимательным взглядом исследуя каждый миллиметр ее уставшего, но застывшего лица. Она сидела обездвиженная с того самого момента, как он привел ее на кухню, уже примерно полчаса. И он уже как минут пять говорил о планах на остаток дня, а она лишь смотрела в одну точку, абсолютно его не замечая, словно находилась в каком-то своем мире, в котором все идет наперекосяк и буквально тает от проявления хоть капельки тепла. - Что? – она перевела на него совсем пустые зеленые глаза, а затем на ее лице застыл вопрос. Почему-то занервничав, она стала прикусывать пухлую нижнюю губу и щелкать пальцами, а затем начала закручивать на палец одну из длинных прядей клубничных волос, что сейчас лежали на ее худых плечах и спине. И это казалось так странно, что Стайлз насторожился и нахмурился еще больше: где она? Где она сейчас? - Я говорю, что если ты съешь эту тарелку пасты, то мы поедем к Бену, - мужчина опускает перед ней тарелку полную спагетти с болоньезе. И в этот момент Лидия резко вдыхает кислород, словно и вовсе не дышала последние минут тридцать. И она понимает, что уже заведомо проиграла его игру. Потому что тошнота снова начала подступать к горлу при одном только взгляде на еду. Как она может есть, когда благодаря ей Бен сейчас никак не может открыть глаза? Как она может есть, зная, что когда он проснется, она даже не сможет взглянуть на него от стыда – ведь это будет так бессовестно с ее стороны, ведь что она за человек, что она за мать, раз не смогла уберечь своего сына? – Ешь, - говорит он чересчур уверенно, и приказные нотки в его голосе почему-то заставили ее широко, а самое главное, искренне улыбнуться. И это было так странно и совсем неуместно, но это было так по-настоящему, и почему-то именно с этим его словом она будто бы отключилась от всего того роя мыслей, который жалил с каждым разом все сильнее и сильнее. - Ты не дал мне вилки, я не могу есть руками, - тихо, но четко и также уверенно, как и мужчина, говорит она, потому что сил говорить громко у нее просто-напросто не было. Но Мартин, на удивление Стайлза, все также продолжала улыбаться, и ее изумрудные глаза, горели сейчас чем-то другим, чем-то непонятным и давно им забытым. И от этого взгляда и улыбки по всему телу разливалось такое тепло, что он не мог не улыбнуться ей в ответ. - Держи, - он незамедлительно протягивает ей вилку и садится на соседний стул у барной стойки, принимаясь за свою порцию пасты. Он ест, как вдруг останавливается и боковым зрением замечает, что она снова погасла, и плечи ее снова опустились, и взгляд стал пустым и безжизненным. И сама она стала словно еще меньше, скукожилась, свернулась, спряталась в этой палатке, конуре из мыслей, и Стайлзу показалось, что он снова ее теряет. От этого осознания стало так паршиво, что он даже не заметил, что впивается в нее этим пристальным, тяжелым взглядом, от которого самому стало не по себе. - Стайлз, как так? – выдыхает она спустя пару минут хриплым голосом, так и не притронувшись к еде. Она смотрела перед собой и тяжело дышала полной грудью, и руки ее тряслись. - В смысле, как так? – он внимательно вглядывается в это изможденное, уставшее и осунувшееся лицо. И единственное, что хотелось – обнять ее, помочь исцелиться, помочь забыть хоть на пару минут о том, что случилось между ними двумя, и о том, что случилось две таких далеких недели назад. - Как же все так получилось? Как мы к этому пришли? Как я довела нашего сына до комы? – Лидия вдруг роняет вилку, и та с характерным звуком ударяется об пол, отчего женщина вздрагивает, тут же слезает со стула и подбирает столовый прибор. Она кладет вилку на стойку, и все стоит рядом, не в силах заставить себя сесть обратно. Ей казалось, что из нее все высосали, и что она не может дышать, но от последнего почему-то становилось даже легче, словно это служило наказанием за Бена, этакая месть, от получения которой у нее бальзам по сердцу растекался. И это было так мазохистично, что ей хотелось еще большего. - Лидия, прошу тебя, давай сначала поедим, а потом все обсудим, - он смотрит на нее, и под воздействием его кофейных глаз клубничноволосая все-таки опускается на барный стул и утыкается в свою тарелку. И Стайлз понимает, что все это бессмысленно. И что она не притронется к еде, даже если он будет просить ее на коленях. Когда Стайлз уже закончил трапезу, тарелка Лидии была также наполнена пастой, и женщина сидела на этом стуле, как мраморное изваяние, все так же держа вилку в левой руке наготове. Она даже не притронулась к еде, лишь смотрела на нее и думала о том, какой она ужасный человек, и какая она отвратительная мать, раз позволила всему так закрутиться и превратиться в огромный, непонятный кошмар, от которого не могла проснуться, от которого уже кружилась голова. - Давай сюда, - говорит Стилински и тяжело вздыхает, а она, вздрогнув от неожиданности, переводит на него недоуменный взгляд. – Вилку. Дай мне свою вилку, - поясняет мужчина, с тенью улыбки на губах. Его кофейные глаза вдруг загораются непонятным ей блеском, и от этого на душе становится так легко, что клубничноволосой захотелось запустить ладонь в его мягкие каштановые волосы. Недолго думая, женщина протягивает ему столовый прибор, не отрывая от него застывших изумрудных глаз, полных благодарности и чего-то еще, что Стайлз никак не смог понять. Он ловко накрутил на вилку спагетти, что лежали нетронутыми на фарфоровой расписной тарелке, а затем попросил Лидию открыть рот. Она смотрела на него с несколько секунд, хмуря брови на переносице, а потом вдруг как засмеялась. Так заливисто и чисто, что Стайлз сам не смог сдержать смеха. Ее смех был такой живой, и она тоже казалась ему сейчас живой, настоящей. И они смотрели друг на друга, продолжая смеяться в унисон до такой степени, что от смеха слезы покатились по щекам. И он вдруг заметил эти морщинки в уголках ее глаз, которые словно говорили ему о том, как она действительно устала от всего того, что случилось с ней, с ними за последние месяцы. Все так же заливисто и живо хохоча, она неожиданно для него и себя сползла под барную стойку и, подтянув к себе колени, вдруг резко разрыдалась, закрывая лицо двумя руками. И Стилински видел, как она буквально захлебывалась в этих горьких соленых слезах, которые катились не только по ее лицу, но и просачивались сквозь ладони, скатываясь по рукам и капая с локтей на плиточный кухонный пол. И Стайлз еще никогда не видел, чтобы она так плакала. И он сам начал плакать. Ведь где, как ни здесь, на этом холодном полу, они смогут быть настолько честными друг с другом, чтобы позволить видеть другому свои переживания? Недолго думая, Стилински опустился рядом с ней на колени, а затем, отведя ее руки в стороны, заставил ее посмотреть на него, и она смотрела снова этими широкими, мокрыми глазами на него, и вдруг, обхватив ее умытое слезами лицо ладонями, мужчина резко притянул ее к себе и поцеловал. Поцеловал так, что еле удержался на коленях. И как же сильно ему нужны были эти нежные губы, которые сейчас были искусаны в кровь. И Лидия чувствовала вкус его слез на своих губах, и они капали ей на лицо, а он чувствовал своими губами всю ее горечь и старался забрать ее себе. Ее руки, что бродили по всему его телу, обжигали кончиками пальцев. Она сорвала с него темную футболку, и он, не растерявшись, помог ей снять зеленый свитер. А затем он оторвался от нее и внимательно оглядел худое тело, все еще перевязанное бинтами. И не удержался – поцеловал ее выпирающие ключицы между бинтовой повязкой и шеей, отчего едва слышимый стон сорвался с пухлых искусанных губ рыжеволосой женщины, что уже сидела на нем, расстегивая непослушный ремень его джинс. Снять с нее одежду не составило труда, точно так же как и оставить след своих губ чуть выше ее левой груди над повязкой. И эта метка забрала, впитала в себя всю ее боль. И не было лекарства здесь, которое бы сравнилось с ней. И все случилось здесь, на этой кухне, под этой высокой барной стойкой. И этот секс, - животный, агрессивный, дикий, - был нужен не только ему, но и ей в первую очередь, иначе она бы не позволила ему поцеловать себя. И она чувствовала его каждой клеточкой своего тела, и это было необходимо до боли, до зуда под ногтевой пластиной. И не было больше слез, было лишь дикое отчаяние и желание хоть на секунду забыть случившееся. И чувствовать его горячее тело, возбужденную плоть – было словно ощущать себя живой. А это было важно для нее, хоть на минутку, на секунду, почувствовать себя человеком. И она сидела на нем, желая ощутить его в себе еще глубже, желая излечиться, теревшись носом в его левую скулу и обжигая горячим дыханием. А потом, отстранившись от него на пару сантиметров, она коснулась своим лбом его, тяжело дыша, и стала соединять невидимыми линиями родинки на его лице. И его руки зарылись в ее волосы, и он осторожно поцеловал ее в висок. И то, как Стайлз потом помог ей одеться, и как взгляд его карих глаз остановился на ее пухлых, покрасневших от его горячих поцелуев, губах, и то, как его левая рука прикасалась к ее лицу, и то, как она уткнулась носом в его широкое плечо, все еще тяжело дыша от бурного секса и невероятного оргазма, - говорило, кричало о том, что они не должны оставлять друг друга. Что сейчас этот секс – единственное, что необходимо обоим для спасения. Что они – единственное, что не даст им разрушиться. - Ты же отвезешь меня к Бену, да? – спустя пару минут тишины, когда они снова уселись за барную стойку, спрашивает Лидия, впиваясь в него зелеными глазами. - Для начала, ты пообедаешь, - мужчина кивает на тарелку с едой, что по-прежнему стоит перед истощенной женщиной, и поджимает губы, при этом чувствуя вкус ее губ на них. И от этого появляется дурацкая улыбка на лице. - Обед уже остыл, - начала отпираться женщина. - Я разогрею, - сразу же нашелся Стайлз, перебивая Мартин на полуфразе, а после, когда он разогрел еду, Лидия все-таки съела несколько вилок спагетти, при этом косясь на бывшего мужа, и сдерживая невольно напрашивающуюся улыбку.

***

Ноябрь уже давно вступил в свои права, и погода в Бэйкон Хиллс стала совсем несносной. Дожди, смешанные со снегом попадая на кожу, оставляли на ней ожоги. И Лидия, сгоравшая изнутри, горела теперь и снаружи. Ветер был настолько промозгшим, что касался костей, оставляя гадкие липкие мурашки не только на внешней стороне, но и на внутренней. Серые облака были словно покрывала и напоминали Лидии обо всех ее мыслях и тревогах, окутывающих ее обессиленную душу. И деревья в саду были похожи на скелеты, и она не могла спать из-за их жутких обликов за окном. Стоит ли говорить, что первую ночь после выписки она провела в палате Бена, а затем и вторую и третью, приезжая домой лишь для того чтобы принять горячий душ? А затем, собирая длинные мокрые волосы в пышный клубничный пучок на макушке, снова ехала в больницу, ведь он все так же спал. И никакие уговоры Стилински остаться хоть на пару часиков дома и отдохнуть, хоть немного вздремнуть, не действовали на нее. Он ее только раздражал и выводил из себя, хотя заниматься с ним сексом снова вошло в привычку. И это отвлекало ее от беспощадного роя мыслей, что копошились в ее маленькой клубничной головке. Она просиживала у кровати сына часами, можно сказать сутками, и ждала, ждала, ждала. Этакие молчаливые посиделки к компании Бена чаще всего заканчивались тем, что Стайлз входил в палату и пытался отвлечь ее от собственных мыслей, составляя ей компанию в этом бесконечном ожидании чуда. Он говорил что-то о новом фильме Мартина Скорсезе, и о том, как Стивен Чбоски умело описывает чувства людей, находя то самое важное. Но она не слушала, точнее не вникала в его слова. Ей было все равно на то, что за стенами этой сгнившей до фундамента больницы люди все также встают по утрам, работают примерно до шести, а затем занимаются семейными делами. Ей было все равно, что жизнь продолжала бурлить. Жил точно кто-то другой, но не она. Ей было просто не до этого. Лидия просто не могла прийти в себя после всего случившегося. Ей не помогал ни Стайлз, ни психолог, ни она сама. Женщина сама не знала, что ей нужно. Эта нескончаемая, буквально бесконечная, длящаяся круглосуточно, ежечасно, ежеминутно, ежесекундно на репите авария продолжала происходить, разбивая ее вдребезги, оставляя от нее лишь пыль, едва заметную и совершенно непримечательную. И, кажется, что если бы Бен открыл свои милые, такие родные и теплые глаза, этот груз вины и стыда все равно бы висел на ее плечах, заставляя ее сгорбиться еще сильнее. Раньше она думала, что ей тяжело дышать из-за перевязки и сломанных ребер, но теперь, когда бинты сняли и открыли ее грудину, дышать было все так же трудно, и Лидии казалось, что она задыхается в этом отвратительном сером тумане слез, горечи и сожаления. И даже нежные руки Стайлза, которые ласкали ее тело пару раз в неделю, не могли спасти от этой пропасти, в которую она уже летела. И даже его чувственный шепот выбивал ее из колеи все сильнее, и она не понимала, чем заслужила такое заботливое отношение к себе, ведь единственное, чего она была достойна – презрительного косого взгляда, хотя и этого было бы слишком много. - Врач сказал, что ему снимут гипс на следующей неделе, - говорит Стилински, проходя в палату тихим, размеренным шагом. Он неловко почесал затылок, зарываясь ладонью в каштановые волосы, а затем подошел к истощенной Лидии и положил свои руки на ее опущенные плечи, слегка сжимая их длинными пальцами, чувствуя при этом, как худая женщина напрягается от его прикосновений и никак не реагирует на его слова. Она лишь все также застывшим взглядом изумрудов следила за безжизненным, болезненно-бледным лицом ребенка. – Лидия, он обязательно поправится… - Что еще сказал врач? – холодно отзывается она, даже не оборачиваясь. Ее голос был полон горечи, и ей больше не хочется кричать, потому что у нее просто не было сил. И она была опустошенна настолько, что у Стайлза даже мурашки по всему телу прошлись, оставляя следы от своих лапок кровоточащими ранками на сердце. - Больше ничего не говорил, - он сглатывает тяжелый ком в горле, надеясь, что она поверит. Но сколько он знает Лидию, особенно после всего, что между ними было, скептицизма и недоверия к нему увеличилось где-то на сто процентов, поэтому оставалось лишь продолжать сжимать ее плечи. А ладони не заставили себя долго ждать и уже взмокли. - Ты взволнован, Стайлз, что еще он тебе сказал? – настаивала на своем женщина, уже поднимаясь со стула и поворачиваясь к нему. Она обняла себя руками, словно температура в палате упала до рекордного минимума, и взгляд ее был уставшим, и эти мешки под глазами просили его уложить ее в постель и дать поспать хотя бы несколько минуток. - Честно… - Стайлз, ты врешь! – обрывает она его резко на полуфразе, и брови ее хмурятся, отчего на лбу и переносице появляются характерные морщинки. И Лидия за этот месяц, проведенный в клинике, постарела так сильно, что Стилински было неимоверно жаль упущенного времени. И ему даже не верилось, что это они – стоят друг напротив друга, тридцатилетние и взрослые до такой степени, что морщины в уголках глаз – уже привычны, и уже нельзя представить друг друга без них. – Скажи мне правду, пожалуйста, - произносит она так обессилено, что в его горле все разом пересыхает. И ему нестерпимо было нужно выпить газировки, чтобы прийти в себя. А она стоит, и хочет казаться ему готовой ко всему тому, что ей предстоит услышать. – Врачи мне ничего не говорят, а ты только что беседовал с одним из них целых двадцать минут! Прошу тебя, Стайлз, скажи, - она тяжело вздыхает, и от этого вздоха ее выпирающие ключицы стали просвечивать даже сквозь плотную белую ткань его рубашки. - Хорошо, только если пообещаешь мне, что сегодня ты поспишь хоть несколько часов, - спустя пару минут сверления взглядом карих глаз женщины напротив, говорит Стилински. - Он сказал, что шансы на то, что Бен проснется в скором времени, стали меньше, - на выдохе говорит мужчина, и не моргает, ожидая ее реакции. Но Лидия лишь стоит, не двигается, – что он должен был очнуться еще неделю назад, по их прогнозам. То, что он до сих пор находится в коме, плохо, и потому шансы становятся меньше… - и тут он замечает, как женщину затрясло. Как ее руки стали дрожать, а глаза из изумрудных превратились почти что в карие, и она чуть было не упала, не подхвати он ее, ринувшись к ней быстрым шагом. - Но, милая, послушай меня, послушай, - шепчет он ей на ухо, прижимая к себе дрожащее тело, и ее пальцы впивались в его руку, оставляя следы от ногтей, но разве это было сейчас важно? - все будет хорошо, ты должна знать, что он проснется, потому что так и будет… - Я устала, - перебивает она его на полуфразе, и резко отстраняется, отходя в другой конец палаты, а затем обнимает себя руками и тяжело дышит. А потом закрывает ладонью рот, сдерживая всхлипы. Лидия была настолько расклеенной, что Стайлз не помнит, когда видел ее такой в последний раз. Она еще никогда не казалась ему такой беспомощной. И от этой мысли становилось невероятно дурно, потому что сейчас у нее никого не было кроме него. И ему, которому тоже не так уж и легко смотреть на своего спящего сына, нужно было быть сильным за двоих. - Потому что ты совсем не спишь, - он пожимает плечами и опускается на ее место рядом с Беном, понимая, что ее лучше сейчас не трогать. – И ты совсем ничего не ешь. Ты питаешься своими мыслями о том, какая ты отвратительная и гадкая, и что все это твоя вина… - внутри него все кипело, от одной только мысли, что он ничем не может ей помочь. Не может, потому что она не хочет его помощи, но Стилински старался вести себя этично по отношению к изнуренной женщине, потому что знал, что она слишком слабая, чтобы вести эту борьбу в одиночку. И ему придется смириться с этим, пока Лидия не решится двигаться дальше. - А как я могу? Ты смотри, что я сделала с нашим сыном, Стайлз, - она была раздражена от макушки до самых кончиков пальцев на ногах. И у нее каждая клеточка зудела от одного вида Стилински и его нравоучительских речей. И ее трясло буквально от всего, что он говорил. – Ты заставляешь меня есть, спать, в то время, как наш сын никак не может прийти в себя только по моей вине, Стилински! – ее зеленые глаза казались ему сейчас обезумевшими. Он их совсем не узнавал: в них не было ни капли той женской ласки и любви, которую она дарила ему все то время, что они проводили вместе, в них не было ничего от прежней Лидии. – Ты говоришь, что все будет хорошо, но прошел уже гребанный месяц, но ничего не изменилось, кроме того, что мне сняли эти дурацкие бинты и того, что мы переспали с тобой уже сотню раз в каждом уголке нашего дома. И от этого становится еще тошнее, ведь как я могу так поступать с ним, и что мне делать, чтобы спастись, сбежать от этих мыслей? Куда мне идти, Стайлз? Что мне сделать? – она стояла и кусала нижнюю губу. И все перед глазами кружилось, вертелось против часовой стрелки, и ей казалось, что она сейчас упадет, расколется и никто не сможет ее собрать. А собственно последнего ей хотелось меньше всего. - Лидия, дыши, - Стайлз раздраженно поднимается со стула и подходит к женщине. Он хочет ее обнять, но единственное что она делает – дает ему обжигающую пощечину, и след от ее руки горит на его щеке красным. И она словно обезумевшая. И Лидия окончательно теряет над собой контроль. - Не подходи ко мне, Стайлз, - Мартин отступает от него на шаг назад, и мужчина смотрит на нее сверху вниз, опуская руки на бока. А потом Лидия начинает двигаться прямо на него уверенным и размашистым шагом, и он делает пару шагов в сторону и оказывается в дверном проходе. – Меня тошнит от твоих слов и от тебя. Ты просто отвратителен! Но тебе повезло, Стилински. Ты не можешь быть отвратительнее меня. Потому что, нет, Стайлз, не ты, ни кто-либо другой не виноват в том, что случилось с Беном. Потому что здесь только моя вина, и я согласна отдать свою жизнь, чтобы он только открыл свои глаза! – и она не моргает. Смотрит на него широкими глазами, и даже не чувствует этих слез, что уже катятся по ее щекам и разбиваются в недрах его белой рубашки, которая сидела на ней лучше всякого платья. И ему нестерпимо хотелось обнять ее. И Лидия совсем его не слышала. - Послушай меня, дыши, Лидия! – он раздраженно встряхивает ее за плечи, и она словно просыпается от этого сна. И молчит. Смотрит на него и не моргает. И здесь, в этой палате, стало невероятно тесно для них двоих. - Пусти меня, - говорит она, намереваясь выйти из палаты. Лидия опускает взгляд вниз, на трясущиеся ноги в лосинах и сапогах на тонкой подошве, и прикрывает на самую маленькую долю секунды веки. И ресницы у нее дрожат, оставляя тени на бледной коже. - Нет, - он отрицательно мотает головой, точно так же отводит от нее взгляд и смотрит куда-то в точку над ее головой. И атмосфера между ними становится все напряженнее и напряженнее. А ему это даже нравилось. - Пропусти меня, Стайлз, - голос ее настолько тих, что царапает его сердце длинными когтями. И он совершенно ее не знает. Сейчас не знает, и сомневается, изменится ли между ними еще хоть что-нибудь. И тут стало нестерпимо душно, хотя Лидия была сейчас холоднее любого льда Антарктиды. - Лидия, нет, - мужчина настроен серьезно. И голос его звучит уверенно и непреклонно, от чего на нее вновь накатывает волна бессилия. - Стайлз, дай мне пройти, - она хмуриться и делает шаг к выходу, а он, тяжело вздыхая, все-таки пропускает ее, и как только маленькая женщина оказывается в дверном проеме, он тут же хватает ее за руку и тянет на себя. И она утыкается в его широкую грудь своим носом и вдыхает запах его уверенности в том, что все обязательно наладится. - Дыши, Лидия, ради Бена, дыши, - шепчет он ей на ухо и нежно целует в висок, зарываясь ладонью в ее непонятный, разлохмаченный клубничный пучок на макушке. - Я дышу, Стайлз, дышу, - отвечает она ему, обвивая своими дрожащими руками его талию. Когда еще через неделю Бен снова не открыл свои прекрасные глаза, у Лидии опустились руки. Она видела, как было тяжело Стайлзу держать ее на плаву все это время, но все ее попытки успокоится, собраться и смириться со всем случившемся утонули в череде бесконечных слез и самобичеваний, которые не приносили боль (к ее глубокому сожалению), а лишь доставляли ей удовольствие (что пугало ее до мурашек). Лидия лежала на диване и дожидалась, когда приедет Стилински, чтобы забрать ее в больницу – сама она боялась сесть за руль снова. Она поймала себя на мысли, что за последнее время слишком уж они сблизились со Стайлзом, учитывая, что бумаги на развод уже подписаны, но пока что не отправлены и лежат на столе в кабинете Стилински. Она видела их сегодня, когда зашла к нему с утра, узнать, не хочет ли он тоста с шоколадным маслом, а потом взгляд упал на письменный стол, заваленный различными бумагами, и среди этой груды нашел синий конверт, знакомый и до тошноты отвратительно синий. И почему-то сердце так неприятно застучало в груди, что Лидия сразу же вышла, чтобы больше не видеть его. Телефон зазвонил настолько неожиданно, что она резко подскочила на диване, а потом с облегчением выдохнула от испуга. - Да, - ответила Лидия, вставая с дивана и начиная бродить по всему дому. После аварии она не могла сидеть на одном месте, все буквально зудело при разговорах, и была невероятная нужда продолжать молчать и ни с кем не разговаривать. - Лидия, это Том, - знакомый басистый мужской голос раздался на другом конце телефона. – Как ты? - Привет, Том, - она знала, что когда-нибудь этот разговор состоится, и что прошло уже три недели, как она должна была выйти на работу, и потому она знала, о чем пойдет речь. Но от этого легче не становилось, и все так же хотелось игнорировать каждого, кто бы с ней заговорил. – Я в порядке, бинты сняли, теперь могу дышать нормально, - черт, кого она обманывает? Разве когда-нибудь она снова сможет дышать? Разве когда-нибудь, она снова станет той Лидией, которой была до аварии? Страшные сомнения грызли ее разбитое сердце, и ее тошнило от всего этого. Подавив в себе рвотный рефлекс, женщина опустилась за барную стойку. - Я очень рад, правда, - отзывается он. – Мы все соскучились, - она чувствует, как босс улыбается, и почему-то уголки губ у нее тоже приподнялись в едва заметной, еле уловимой улыбке. - Ты не могла бы заехать сегодня в офис? Надо поговорить и решить один вопрос. - Да, Том, конечно, - она кивает в пустоту, внимательным взглядом впиваясь в кухонные шкафчики, идеально сочетающиеся со всем интерьером дома. - Тогда до встречи, - говорит он. - До встречи, - а затем на другом конце телефона раздаются гудки, от которых голова сразу же начинает болеть и кружится. Она была уже готова ехать в больницу, когда Стайлз вошел в комнату и держал в руках пышный букет подсолнухов, перевязанных атласной лентой голубого цвета. В этом своем черном костюме, идеально сидевшем на нем, он выглядел чертовски сексуально, а этот букет в руках… ай, да пошло оно все, она хотела его прямо сейчас. Так хотела, что рой мурашек пробежался по ее телу, оставляя горячие следы на нежной коже. - Это тебе, Лидия, - он подошел к ней, стоящей в середине гостиной комнаты, одетую в простые лосины, кроссовки, обычный свободный топ и в его серое худи сверху. Ее клубничные волосы лежали на плечах и спине, естественно завиваясь. Он заметил, как она стала мять края своего черного топа, краснея и кусая пухлую нижнюю губу. - Спасибо, - она слабо улыбается, а потом принимает букет, утыкаясь в него носом и вдыхая аромат. А Стайлз довольно улыбается. Пока Стилински переодевался в удобную одежду, она уже успела положить букет подсолнухов в стеклянную вазочку и оставила ее на кухонном столе. К тому моменту Стайлз уже вышел к ней в синей толстовке и обычных черных джинсах. - Поехали? – говорит он и кивает ей на выход. - Да, только сначала подбросишь меня до работы, ладно? – просит она, подходя к нему почти вплотную. – Том звонил, просил заехать. – а затем вдыхает аромат его одеколона и в легкой эйфории прикусывает кончик языка, дабы собраться с мыслями. - Конечно, Лидс, - кивает в ответ Стилински, и они выходят их дома и идут по направлению к его джипу. На работе ее встретили тепло. Все обнимали ее, спрашивали, как она себя чувствует, и интересовались, нужна ли ей помощь по хозяйству или по другим личным вопросам. Она благодарила коллег, обнимала их в ответ и улыбалась им, словно это было легко – стоять тут и делать вид, что она не спешила к своему сыну, который, уснув в коме, все равно ее ждал. Вся эта шумиха закончилась лишь тогда, когда из кабинета вышел Том и, крепко обняв ее в знак приветствия, повел ее в сторону отдела по маркетингу. Стайлз шел рядом, словно был ее охранником. Она чувствовала, как его карий взгляд мозолит ей спину, и как тело неприятно зудит, желая оказаться в его объятиях, а не говорить с боссом о том, что ее не было на рабочем месте уже на протяжении долгого времени. - Лидия, ты бесспорно одна из лучших наших сотрудников, даже самая лучшая, и я понимаю, в какой трудной ситуации ты оказалась, и что это невероятно тяжело для тебя – находиться сейчас здесь, а не со своим сыном, и я дал тебе время на восстановление, Лидия, за свой счет, в ущерб себе, как ты знаешь. Я дал тебе время прийти в себя, окрепнуть после аварии, смириться с ее последствиями, принять их, - говорил Том, и его слова резали ей слух. И она чувствовала, как начала ныть голова от этого едва начавшегося разговоора. – Я думаю, тебе уже пора выйти на работу, иначе, при всем моем глубоком уважении к тебе, мне придется найти тебе замену, - он останавливается на середине пути, и поворачивается к ней лицом, впиваясь в нее своим взглядом, словно желая найти в ней хоть что-нибудь, хоть капельку какой-нибудь реакции на сказанные им слова. - Том, ты увольняешь меня? – спустя пару мгновений, она с удивлением поднимает на чернокожего мужчину бесконечно потрясающе изумрудные глаза, и смотрит на него, не моргая и не дыша. Он сложил свои руки за спиной и смотрел на нее в ответ своими карими глазами, и от этого взгляда – полного жалости и сожаления – ей хотелось залепить ему пощечину. Да такую громкую и смачную, чтобы слышала вся компания. - Мне придется это сделать, если завтра ты не выйдешь на работу, Лидия. У твоего заместителя все из рук валится, и так не может дальше продолжаться, - говорит он, складывая руки на груди. - То есть, я должна сидеть здесь, подписывать всякие бумажки, в то время как мой сын даже не может дышать без помощи специальных аппаратов? – Лидия не верила своим ушам. Тома словно подменили. Словно это был не он, ее понимающий шеф, а кто-то другой, совершенно ей не знакомый. Она не хотела верить его словам. Они были слишком жестоки и горьки, и она не была к ним готова в моральном плане. Ей хотелось уйти отсюда, потому что она чувствовала, как горят ее кончики пальцев, желая оставить след на гладковыбритой щеке ее босса. - Лидия, не дави на жалость, мы не можем дожидаться пока ты, наконец-то, решишь свои личные вопросы и удосужишься вернуться к рабочим делам, - он пожал плечами, хмуря выразительные дуги бровей так, что на его лбу проступили морщины - Пошел ты, Том, - выдыхает она, спустя минуту тишины. И Лидия неожиданно почувствовала облегчение, которое обняло ее за плечи. Облегчение, имя которого было Стайлз Стилински. И это он сейчас сжимал ее плечи своими сильными руками, словно сдерживая ее нарастающий пыл. Она буквально чувствовала, как недомуж шепчет ей на ухо свое «тсс», мол, успокойся, не поддавайся. Но злость уже было не унять. После ее слов босс сразу же поменялся в лице, и глаза его теперь были полны удивления и неверия. Он опешил и даже сделал шаг назад, встречаясь спиной с веткой оливкового дерева. - Лидия, - сорвалось с его губ едва слышно, но ей и не нужно было это слышать. - Нет, правда, Том. Иди к черту, - перебивает она его и прикусывает нижнюю губу, и от рук Стилински на плечах остаются ожоги, от которых она готова была закричать. – Ты серьезно считаешь, что эта гребанная работа важнее, чем мой сын? – она хмурится и тяжело дышит. - Ты действительно думаешь, что я оставлю Бена в таком состоянии и буду сидеть в своем кабинете, делая вид, что ничего не произошло? – она делает шаг вперед. - Нет, Том, ты шутишь надо мной? – с каждым словом ее голос становился все выше. Эта злость кипела в ней, бурлила словно лава, и если бы не субординация, которая въелась в нее подкожно, но уже летела к черту, она бы уже давно залепила ему пощечину. – Катись на хер, Том. Катитесь на хер ты и твоя долбанная работа, - шипела она, смотря обезумевшими глазами на мужчину снизу вверх. – Клала я на все это… - она поджала губы в узкую линию и ухмыльнулась сквозь проступившие горькие слезы, а затем, резко развернувшись, направилась размашистым шагом к выходу.

***

После стакана виски, спутанные и кричащие мысли в голове улеглись по своими местам. Свернувшись калачиком под теплым пуховым одеялом, Лидия смотрела на Стайлза, который уже дремал после двухчасового бурного секса. Его слегка вздернутый нос, россыпь родинок на лице, плавно переходящая в бесконечные созвездия на сильном мужественном теле… Его запах и охринеть какая нежная кожа… Она оглядывала его внимательным взглядом с несколько минут, а затем резко выдохнула. - Стайлз, - тихо позвала она его, сглатывая неприятный ком в горле. - Мм? – тут же отозвался мужчина, нехотя открывая карие глаза и тяжело вдыхая спертый комнатный воздух. Здесь было невыносимо душно, и спальня буквально молила об открытом окне. Запах пота, смешанный с запахом секса до сих пор витал под потолком и горчил на кончике языка. - Я совсем плоха стала, - так же тихо говорит женщина, внимательно разглядывая черты его лица, и от ее взгляда кровь застыла в его жилах. - Что ты имеешь в виду? – он сонно хмурится. - Я сама себя не узнаю: постоянные истерики, панические атаки, слезы на пустом месте, - она сглатывает неприятный ком, режущий горло. – И ты устал от меня уже. Как ты вообще меня терпишь? Как ты можешь быть таким сильным, а? Как ты держишься? – она поднимает на него изумрудный взгляд, затянутый поволокой, и он вдруг замечает на их глубине отчаяние, смешанное с раздражением, готовое вот-вот вырваться из нее ураганом. - Тебе нужно поспать, Лидия, - он придвигается к ней, а потом, зарываясь длинными пальцами в ее спутанные клубничные волосы, сыроватые у корней, нежно целует в лоб, покрытый испариной. - Просто, я ведь никогда такой расклеенной не была. Всегда все держала под контролем, не давала ничему рассыпаться на части, а теперь сама становлюсь тем, кто все портит. Нет, Стайлз, я ведь должна измениться, должна снова стать прежней, понимаешь? – она смотрит на него, и он тонет в зелени ее глаз, наслаждаясь тем, как это приятно - задыхаться в ней, захлебываться ею. – Я обещаю, Стайлз, я обещаю тебе – я снова стану прежней, - она прикусывает нижнюю губу, и от этого движения у него сердце ухает в пятки, желая ее каждой клеточкой. - Ты справишься со всем этим, обязательно, - он ободряюще ей улыбается, потрепав по макушке. И он смотрит на нее, не смея оторвать взгляд, ведь это было так необходимо - насмотреться на нее вдоволь. – Я верю в тебя, Лидия, - он дарит ей теплый взгляд своих карих глаз и касается ее кончика носа своим горячим дыханием. - И еще одно, Стайлз, - спустя пару минут молчания произносит она на выдохе, рассматривая каждую черточку его лица. - Да, - отвечает он ей сквозь полумрак комнаты, переводя взгляд с ее губ на глаза, обрамленные пышными ресницами. - Надо, наконец, отправить юристу бумаги на развод, чтобы окончательно его оформить, - говорит она и вытаскивает правую руку из-под одеяла, а после начинает поглаживать его гладко выбритую щеку, чувствуя под пальцами нежную теплую кожу. - Конечно, - отвечает он, притягивает к себе худую женщину за шею и впивается в ее такие желанные губы страстным поцелуем.