Из «Истории похода на Чёрного дракона для чайников» Часть 1 под ред. главы Ордена Рыцарей Храма архимага Дереликта.
«… мы могли наблюдать дружбу. Невероятную, ослепительную и могучую. Считалось, что во главе объединённого войска встали шесть героев. В действительности же Герант и Вельскуд заменяли собой целый штаб, а в иные моменты и всё войско. Вместе они были непобедимы».Из книги «Земля Богини: край её снов» автор: Лианна, эльфийский стратег
«Ревность? Ну что вы! Как можно ревновать молнию к грому? Без них двоих и гроза — не гроза».Кассия «Мысли в шкатулке»
Уходя, Вельскуд спиной чувствовал провожавший его взгляд. Герант настоял на своём и отправил его за Гарам, а сам остался. И Вельскуд собирал по крупицам надежду на новую встречу. Он не представлял себе, как Герант доберётся до обозначенной пещеры. Нужно было спешить. Сгущались сумерки. Без примет найти незнакомое место сложно. Насколько ещё хватит силы у Геранта? Вопросы и страхи устроили в голове безумную пляску. Тренированные навыки разведчика, к счастью, не подвели — ноги двигались, словно сами по себе. Он бродил около часа, разыскивая обозначенное место. Через некоторое время в темноте проступил едва теплившийся огонёк. Кругом стояла тишь — единственный шум создавали его шаги. Вельскуд остановился, перевёл дух и теперь двинулся осторожно и с оглядкой. Через несколько метров огонёк приблизился и стал ярче. Еле слышный шорох сообщил о том, что его обнаружили. Слева и справа послышалось рычание. Вельскуд оглянулся: пожалуй, таких зверей ему ещё не приходилось видеть. Они были крупнее обычных собак и выглядели устрашающе. Посыльный счёл, что разумнее будет прислушаться к совету Геранта, и замер на месте. Собаки окружили его, скалили зубы, рычали, но трогать — не трогали. Через несколько минут послышался звук шагов и низкий утробный голос спросил: — Кто ты и что тебе нужно? — Добрый вечер, — язвительно ответил Вельскуд. Не следовало так говорить, но уж слишком он был уставшим и измотанным. Неизвестно, то ли собаки услышали его голос и сочли обращение неуважительным, то ли повиновались безмолвной команде — заметить не получилось — но зверь справа, скользнув, прижал зубами руку, и было понятно: стоит ему немного сжать челюсти — и от правой руки ничего не останется. — Кто ты и что тебе нужно? — ещё раз, теперь уже вкрадчиво, поинтересовался голос. Вельскуд едва не выругался в ответ. Сдержавшись, ясно произнёс: — Я — от Геранта. — Чем докажешь? — Собаку отзови… Повинуясь тихому свисту, зверь отпустил руку, но далеко не отошёл, следя за Вельскудом горящими в сумерках глазами. — Он передал вам это. Человек шагнул, и рядом обозначился невысокий щуплый крестьянин с вилами наперевес. Вельскуд обомлел от такой картины, но мнение благоразумно держал при себе: четырёхлапые сторожа не выпускали его из зоны своего внимания. Человек взял из его рук амулет Геранта, и камень вдруг сверкнул радужно и тут же погас снова. Крестьянин кивнул, присвистнув, пошёл сквозь кусты. Собаки скрылись следом. Вельскуд постоял немного и, решив, что это всё же приглашение, направился в ту же сторону. Приземистый широкий дом гостеприимно распахнул двери. Собаки проводили внимательными взглядами гостя внутрь и улеглись у входа, чутко поводя ушами. Гарам не задавала лишних вопросов, прочие — тоже. Амулет вернули, велев запрятать поглубже и не потерять. А Вельскуд (небывалое дело!) даже не огрызнулся в ответ. — Куда мы? В Небесную Гавань? — коротко спросила Гарам. Вельскуд сунул руку за пазуху и тут же почувствовал, как напряглись собаки у входа: животные всё же ему не доверяли, чувствовали в нем угрозу. Ну что же — сторожам так и полагается. Вельскуд едва заметно усмехнулся, доставая карту. Кусок пергамента был осторожно расправлен на дощатом столе, и палец ткнул в точку, указанную ранее Герантом. Гарам переглянулась с крестьянином, который при свете светильника уже не очень походил на крестьянина. Ни рост, ни вес его не изменился и, тем не менее, Вельскуд видел, что первое впечатление о нём было ошибочным. И ещё: у крестьянина было очень знакомое лицо…***
Назад пробирались в темноте. Неизвестно по каким приметам, но Гарам вела безошибочно. Где-то на середине пути к ним присоединилась ещё одна фигура и молча зашагала рядом. Завидев в нескольких шагах черноту, гуще, чем та, сквозь которую шли, Вельскуд в три прыжка достиг входа в пещеру и заглянул внутрь. Ему показалось, что он ослеп — если вокруг было темно, то в пещере стократ темнее. Темноту можно было потрогать руками. — Герант! — приглушённо окликнул он. Осторожно отстранив его, Гарам скользнула в пещеру и пропала в темноте. Послышался шорох, и тихий голос произнёс: — Он здесь. Быстрее. Неверный свет наспех сооруженных факелов осветил пещеру. Прислонившись к каменной стене, Герант словно отдыхал, закрыв глаза. И только приглядевшись можно было заметить, как посерело его лицо, как тяжело дышал он, жадно захватывая воздух бледными обветренными губами. Видимо, путешествие, предпринятое, чтобы добраться сюда, отняло последние силы. Никогда ранее не испытываемый ужас заворочался в сердце Вельскуда. Он глянул на Гарам. Лицо её было сумрачно и непроницаемо. — Готовь огонь, — повелительно произнесла она. — Фарра, курильницы! — впервые обратилась Гарам к молчаливой спутнице. Помедлив немного, она приподнялась и выпрямилась. Покрывало, повинуясь едва приметному движению, сползло с плеч, опало на каменный пол. В тусклом свете заискрились браслеты и кольца на одежде. От запястий к локтям и выше — к гибкой шее — по рукам зазмеились татуировки. Они шевелились и ползли, оплетая плечи, локти и запястья при каждом движении. Тряхнув головой, Гарам выпустила из плотной причёски пряди волос, скрывшие лицо густым непроницаемым покрывалом; подняла руки, изогнув их под немыслимым углом; потянулась вверх к низким каменным сводам; поднявшись на цыпочки, покачалась из стороны в сторону, как тальник под слабым дуновением ветра, и плавно осела на колени. Взяв в руки безвольные ладони Геранта, Гарам тихо и как-то шершаво завела мелодию, от звуков которой моментально стали слипаться глаза. В голосе слышался ветер, продирающийся сквозь горные щели. Вельскуд очнулся от того, что его дёргали за локоть: — Пойдём, рыцарь, у нас много дел. Одна я не справлюсь. На него пристально смотрели тёмные глаза таинственной спутницы.***
Уже была поздняя ночь, когда всё закончилось, и Гарам снова спряталась в своё покрывало. В воздухе витал живительный аромат мяты и ещё каких-то неизвестных трав. В ушах всё ещё стоял мелодичный перезвон браслетов, и низкий гортанный голос выводил непонятные словесные формулы, которые продолжали кружить голову, несмотря на то, что всё закончилось. Вельскуд открыл глаза и посмотрел на Геранта. Тот лежал на расстеленных на земляном полу волчьих шкурах, головой у него на коленях. В памяти эхом раздался приглушённый голос, произнёсший слова всего лишь час назад, а чудилось — будто века: — Я проведу Ритуал. Ты почувствуешь слабость. Борись, — глаза Гарам сверкали пламенем. Противиться было невозможно. — Здесь — его жизнь в твоих руках. Я — только инструмент. Ты понял меня, рыцарь? Вельскуд тогда хотел сказать, что ничего не понял, но не успел. Маленькие ладони мигом опустили его на колени — ноги согнулись сами. Краешком скользнуло изумление: откуда в маленькой хрупкой женщине такая сила? Мысль потонула в восхищении, нахлынувшем внезапно в тот миг, когда глухо, на грани слуха и ощущения зарокотал воздух, создавая ритмичный звуковой рисунок. Он опустился мелкими мурашками с макушки до пяток — умелые пальцы коснулись ритуального бубна. Каждая клеточка услышала ритм и двинулась в известном только ей направлении, откликаясь на призыв. Гарам велела держать Геранта за плечи и не уронить его голову на пол… и не заснуть самому. Последнее требование оказалось очень трудно выполнить! Гарам кружилась в трансе, выкрикивала, выговаривала, пропевала и снова выкрикивала мерные звуки. И стены пещеры словно раздвигались под велением то ли её голоса, то ли движений, или то был морок, навеваемый непривычным и необычным действом. Вельскуд не знал. Разум его отключился, отдав власть чувствам и ощущениям. В какой-то миг в руках Гарам появились два веера. Следуя движениям рук и ритму мелодии, они чертили в воздухе замысловатые огненные линии. Линии рассеивались не сразу, и постепенно Гарам оказалась окутана коконом из огненных нитей. Вдруг она вынырнула из него, как, вероятно, выныривает из воды рыба, устремилась вверх к пещерным сводам и гибким плавным движением рук отправила сплетённый из огненной воздушной пряжи покров в сторону Геранта и Вельскуда. Вязь накрыла их, просочилась сквозь них и ушла в каменный пол. Вельскуд озяб и разогрелся одновременно. Голова сама втянулась в плечи, как будто хотела спрятаться от того, что последует. Гарам танцевала, гибко вскидывая и опуская руки, и по пещере кружился вихрь из багряных листьев и цветов. Яркие всполохи прочерчивали воздух и взрывались снопом ослепительных искр, за которыми порой терялась она сама. Потом возникала где-то совсем рядом, а голос разносился по пещере и отражался от стен громовым водопадом; и затихал, чтобы снова взлететь на неслыханную высоту. Откуда-то из темноты раздавался ритмичный звук большого бубна. О таких инструментах Вельскуд только слышал. Этот звук заставлял двигаться, не давал сидеть на месте. И когда жажда движения становилась нестерпимой, вплетался мягкий, слегка заунывный звук какого-то духового инструмента, и тело моментально цепенело. Сменяя духовой инструмент, шуршали маракасы, и всё это звучало без остановки, словно здесь, в пещере, прятался целый оркестр, и создавало неземной красоты звук. Временами Гарам начинала двигаться так быстро, что за ней невозможно было уследить. Вместо неё возникал огневой вихрь, который пьянил и кружил голову. Вельскуд вдруг вспоминал категорическое веление — не смотреть на неё во время танца, и поспешно опускал глаза, чтобы через секунду снова забыть обо всем и следить за волшебным танцем. А когда он уже был готов провалиться в пропасть, она вдруг оказывалась рядом, и ворох пламенных перьев из веера отрезвлял нерадивого помощника, и он снова вспоминал, кто он и для чего здесь сидит. Как там говорил Герант? «Стоишь как пень и не можешь глаз оторвать, и голова пустая и звонкая, как котёл…» Вот именно: пустая и звонкая, и ни одной мысли, только восхищение и исступлённое желание пережить снова те же чувства, те же ощущения. И где-то на границе сознания, между сном и явью, пульсировала мысль: «Никогда больше не буду связываться... Наверное». Герант вдруг выгнулся и громко застонал. Вельскуд, очнувшись, едва успел подхватить его голову. Виновато глянул в сторону Гарам. Одним прыжком оказавшись рядом, она опустилась сверху на обмякшее тело Геранта подобно опавшему осеннему листу, окутала его собой. На мгновение показалось, что она растворилась в нём. Сморгнув, Вельскуд наблюдал крепкие объятия. Гарам отпрянула — Герант глубоко вздохнул. Что-то случилось в этот миг, какая-то тайна. Но тогда это не вызвало ни удивления, ни недовольства, словно всё происходило так, как должно. Наверное, так оно и было. Вельскуд спокойно и отрешённо наблюдал за всем, словно со стороны, чувствуя, что в нём, в том, который сейчас сидел на каменном холодном полу пещеры, формируется некий тёплый шар. Шар отделяется от него, плывёт по пещере. И он вроде бы даже увидел его — этот небольшой яркий сгусток неведомого. Шар покачался в воздухе немного, словно не знал, куда ему двинуться, сомневаясь. Повинуясь лёгкому взмаху изящной руки, опал на грудь раненого и, рассыпавшись на тысячи бликов, пропал, оставив после себя мягкий шуршащий звук. И тот сошёл на нет, в свою очередь. Вельскуд тряхнул головой, моргнул, просыпаясь. Гарам сидела рядом, за спиной, и держала его за плечи. Он чувствовал её теплое дыхание у своей шеи. — Что это было? — вопрос возник прежде, чем пришло осознание, что он лишний и неуместный. Гарам ничего не ответила, слабо улыбнулась и вздохнула тяжело. Вельскуд видел, насколько серым и измученным стало её лицо. Она склонилась над Герантом, погладила его лоб и отошла к стене, где спутница поспешно расстелила ей несколько шкур. Там она и рухнула и не издала больше ни звука. Фарра велела оставить Геранта на месте, только укрыть теплее и не беспокоиться, и, натянув на голову покров, покинула пещеру. Они остались вдвоём… Почти. Вельскуд смотрел на человека, внезапно ворвавшегося в его жизнь и ставшего чуть ли не средоточием всех его мыслей и стремлений. Нет, он никому и никогда в жизни не признался бы, что кто-то настолько быстро и так властно поселился в его сердце, отодвинув в сторону даже его самого. Он и себе боялся в этом признаться. Причём сам Герант, очевидно, не прикладывал к этому никаких усилий и даже этого не заметил. Теперь он спал. Тихо. Безмятежность, свойственная ему, стала словно бы глубже, проявилась как выражение полного покоя и уверенности в благополучном исходе чего бы то ни было и что бы ни случилось. На лице не было страха, только лёгкое выражение печали вдруг проявилось в уголках губ, на миг опустившихся под впечатлением какого-то неведомого видения. Какие картины тревожили светлый ум? Вельскуд наклонился ближе, словно желал подслушать сон. Едва слышное дыхание коснулось щеки. Он перевёл дух и выпрямился, в который раз поймав себя на страхе — перестать слышать эти лёгкие вдохи и выдохи. Несмотря на безмятежность, Герант выглядел изнурённым. Это совсем не бросалось в глаза, когда он двигался, говорил или смеялся, а спящим его Вельскуд до сих пор никогда не наблюдал. Теперь же было заметно, как усталость проступает мелкой сеточкой морщин на юном лице; как горестно то и дело опускаются уголки губ, отвечая то ли видениям, тревожившим спящее сознание, то ли общей усталости тела и души. Внезапно защемило сердце, вызвав воспоминание о красивом женском лице, склонившемся к камину, в те мгновения, когда она забывала о том, что за ней наблюдают. Тогда пламя отражалось в прозрачных, как горное озеро, глазах, и румянило бледные щёки, и радость сменялась мимолётной грустью. Маленький мальчик, откликаясь сердцем, думал, что это просто грусть, и не видел, как несчастье тяготило хрупкие плечи. Видения легко окутали его сознание, едва он отпустил концентрацию. Мысли текли плавно, убаюкивали, увлекали. Картины текущего переплетались с минувшим, пройденным и пережитым, родили размышления обо всём и обо всех вперемешку. Жизнь Геранта была наполнена каким-то неведомым смыслом, он шёл к какой-то непонятной цели; он вписывался в любой сюжет, в любую обстановку; он словно бы всегда был здесь и сейчас, всегда чутко и верно реагировал на любое изменение. Как будто не было никакого вчера, Герант возник за мгновение, потому что кто-то нуждался в нём, и всегда был готов откликнуться на зов. Эта потрясающая способность… Где бы он ни появлялся, стоило ему немного побыть среди людей, как лица их светлели как будто сами собой. Никаких особенных речей не произносилось, Герант вообще говорил мало. Почему так происходило — непонятно. Откуда эта невероятная сила воздействия на всех, с кем доводилось говорить, или даже просто смотреть? Где источник её? В чём черпались силы, которыми он охотно и щедро делился с теми, кто нуждался в них? И не от незнания ли этого Вельскуду всё время хотелось оспорить его слова, настоять на своём? Словно ребёнку, чьё мнение выслушивают в последнюю очередь и ни в грош не ставят. Бывало, Вельскуд испытывал глухое недовольство и даже ярость, налетал на друга как ястреб, но стоило тому улыбнуться, и гнев таял, рассеивался, как туман в свете первых утренних лучей. Оставалось только лёгкое сожаление — он снова позволил ярости завладеть разумом. Но и сожаление держалось недолго. И часто Вельскуд чувствовал себя маленькой лодочкой в огромном непознанном и непознаваемом море по имени Герант. И это влекло к другу гораздо сильнее, чем все его воинские умения… В глазах Геранта иногда отражалась мудрость веков, неизвестно когда и как постигнутая им, а иногда он походил на обычного мальчишку. Было что-то волшебное в тех часах, которые им доводилось проводить вдвоём. Даже если они просто, молча, сидели рядом. Герант сильно отличался от всех, кто встречался ему раньше. В его присутствии Вельскуд мог наконец-то отдохнуть от своей роли сильного и отважного воина и защитника, умного и проницательного советника, мог даже быть слабым и беспомощным. В Вельскуде по мере их сближения вдруг возникла и прижилась необъяснимая уверенность в том, что этот удивительный человек, так щедро раздающий все тепло души своей, не осудил бы его даже за преступление. Но что будет, если случится предательство? Вельскуд вздрогнул, осознав мелькнувшую мысль. Осторожно он переложил голову спящего на подготовленный валик и попытался встать, но ноги от долгого сидения в неудобной позе затекли и стали ватные, а потому пришлось долго их растирать. И через некоторое время он, наконец, смог пошевелиться. Вельскуд попытался отодвинуться, чтобы не потревожить спящего друга, но тот вдруг повернулся на бок и, что-то пробормотав, вдруг обнял его колени. Это простое движение удивило и погрузило в смятение разум. Высвободиться, не разбудив, не было никакой возможности. Вельскуд опасливо провел пальцем по границе роста волос, убрал упавшую на закрытые глаза непокорную чёлку — спящий потешно сморщился. Вельскуд словно со стороны услышал свой тихий смех и удивился ему; и поймал себя на мысли, что эта невольная близость приятна; и испугался своих мыслей и чувств, вызванных этой близостью. — Орк меня раздери… — едва слышно пробормотал он. Тонкие пальцы снова бережно, почти невесомо, прикоснулись к золотоволосой голове и в ту же секунду отдернулись, словно от огня. Герант чему-то улыбнулся во сне и отвернулся. Вельскуд перевёл дыхание, осторожно отодвинулся. Помедлив, встал; едва ли не ощупью — факелы почти догорели, а маленький тщедушный костерок слабо освещал путь — прокрался к выходу; выглянул в ночь. Воздух пах свежестью и влагой. Внутри пещеры, привыкнув, не чувствовалось, насколько воздух там напоён дурманящими травами. Это осознавалось только здесь, снаружи, при сравнении. Ночь охотно делилась своими сокровищами с тем, кто пожелал бы их. Страшась потеряться в кромешной темноте, Вельскуд присел тут же, рядом с выходом, прислонился спиной к взгорку, скрывавшему собой довольно глубокую и вместительную пещеру. Прислушался. Едва слышно шуршал ручей неподалёку, слабый ночной ветер гулял в кустах. Никакие звуки больше не тревожили ночную тишь. И он сам, не отвлекаясь на внешние раздражители, мог обдумать то, чему стал свидетелем некоторое время назад. О магических танцах древнего племени он знал, но эти знания представляли собой слухи, записанные красивым слогом в книгах, которыми интересуются разве что геральдисты, изучающие историю. Теперь Вельскуду пришлось столкнуться с мифическим танцем лицом к лицу. В танце обнаружилась сила, перед которой он чувствовал себя слабым и беспомощным. Слабость перед явлением, природы которого не понимал. И это — не нравилось. Но в то же время в иные мгновения, когда под влиянием волшебного танца отключался разум, и сердце пускалось вскачь от непередаваемых чувств и ощущений, он был готов склонить голову и покориться, забыв о себе и своих амбициях и мечтах. «Не всё ли равно, — думалось в такие минуты, если это вообще можно назвать размышлением, — не всё ли равно, кем буду я, если мне так хорошо и легко теперь?» Вопрос повисал в воздухе и медленно таял по мере того, как вновь включался разум и заставлял сопротивляться наплыву эмоций. Теперь, поразмыслив над магическим действом, которого он был участником некоторое время назад, Вельскуд решил, что это был отличный опыт, но вряд ли он захотел бы его повторить когда-нибудь ещё. Не потому, что он был плох и произвёл отрицательное впечатление, напротив — Вельскуд еще никогда раньше не чувствовал себя таким бодрым, свежим и обновлённым. Желания участвовать в таком эксперименте больше не было потому, что он отбирал бразды правления у разума. А этого Вельскуд не мог себе позволить. Он внезапно и отчётливо вспомнил большой золотистый шар, которым поделился с раненым под велением ритуальных магических движений Гарам. Что это было? Что значил этот шар? Вельскуд был уверен, что если он спросит Гарам, она ответит. Однако тут же в его мыслях возникла уверенность и в том, что делать этого не следует. Он не помнил хорошенько, что произошло в тот миг. Картина, представшая в воспоминании, была словно подёрнута какой-то дымкой. Но впечатление, произведённое ею теперь, не было болезненным. Напротив, он чувствовал расслабленность и удовлетворение, которые приходят после осознания хорошо выполненной работы. Беспокойство зародилось скорее по привычке, где-то на краешке мыслей и чувств, но Вельскуду было слишком хорошо теперь, в окружении ласковой ночной темноты, оставившей его один на один с самим собой. И беспокойство растаяло так же легко, как и обнаружило себя. Вельскуд глубоко вдохнул ночной воздух и пошёл спать.