Рассказать тебе правду?

      Мэри, дорогая моя Мэри, пусть это будет моим последним тоскливым ненаписанным письмом тебе. Твой G. скучает по нас с тобой, а вся та чушь, что он нес про «биохимическую связь» в кабинете Майкрофта, была лишь маской, очередной маской…       Я просто не хочу, чтобы кто-то знал, как я могу любить, — я, сухой детектив без сердца, «желчный ублюдок» Холмс. Я не хочу, чтобы мое счастье, мои минуты солнца на крыше стали всеобщим достоянием, чтобы об этом писали в блогах и твиттерах с хэштегом «#Шерлок_влюбился»; я не хочу, чтобы то немногое чистое в моей душе стало открытым местом глупых паломников, считающих себя «непонятыми Шерлоками».       Пойми: когда мы с тобой впервые встретились, я добровольно отдал тебе карту, — сонный газ на меня не действовал. Но мне было приятно что-то для тебя сделать, да еще и подгадить Майкрофту: он втравил нас с тобой во всякую межполитическую ерунду, пусть и не совсем желая мне зла (про тебя — не знаю). Я никому про это не рассказывал, да и не расскажу: пусть вес думают, что карту у меня украли, — я же не имею права чувствовать как все, делать что-то для дорогого мне человека, как все делают… Пусть эта карта станет для тебя своеобразной валентинкой, милая Мэри.       Я не хотел смерти Редберда, но и сам умирать я тоже не хотел. И я не хотел видеть вас с ним вместе: мне было просто больно, будто твоя родная часть тела — рука, нога, печень — сама по себе бежит к другому хозяину. А тут у меня убегал разум, мой разум, чертоги наполнялись туманом… Поэтому я был рад его смерти, хоть чувство вины у меня не ушло и не уйдет.       Я знаю, что мы не могли бы жить нормальной жизнью: ты — спецагент в самовольной отставке, я — консультирующий детектив, вечно оказывающийся в центре событий государственной важности, — но сейчас я жалею о том, что мы не поженились. Жалею о том, что свел тебя с Ватсоном, — больше из-за него, чем из-за себя: не надо было ломать ему жизнь, создавать иллюзию счастья, семьи, спокойствия. Он и сам — буря, просто на время заключенная внутри. Получилось, что я поманил его конфеткой, а потом отнял. Это неправильно, нечестно, так не должно было случиться.       Я знаю, почему ты закрыла меня собой тогда, в аквариуме, послужила мне живым щитом: ты тоже любила меня, по-своему любила. В тот момент ты поняла, что твой самый страшный кошмар был увидеть меня мертвым — не нарочно раненным тобой, а мертвым. Поэтому ты прыгнула, сделав для меня свой последний подарок, кроме нашей дочери, — ты подарила мне мою жизнь.       Мы должны были с тобой пожениться и, хоть немного, но пожить вместе, а Джон был бы моим лучшим другом, и у нас был бы баланс. По крайней мере, если бы тебя убили из-за меня, я бы не разрушил жизнь еще и Джона. Мы должны были заниматься всей той предсвадебной ерундой, вместе убивать Магнуссена, вместе воспитывать дочку…       Но, знаешь, я потихоньку выполняю обещание данное тебе, — то, что ты попросила у меня на диске. Я спасаю Джона Ватсона.       Сейчас он в Лихтенштейне: там, мол, тихо, чисто, людей мало. А я наблюдаю за ним, постоянно наблюдаю, — так же, как и люди Майкрофта. Рози подрастает, уже что-то лепечет, строит из погремушек башенки, — вместо того, чтобы кидать их на пол, как раньше… Она очень похожа на тебя Мэри, но кудри и серые глаза — явно мои. А вот характер твой, и меня это радует.       Джон еще не совсем оправился. Он все так же считает меня предателем, мы с ним не общаемся, я и не напоминаю ему о себе, — ни к чему, я лучше буду теневым ангелом-хранителем, точкой в аббревиатуре. Но он уже не стремится накладывать на себя руки, он воспитывает Рози, он прекрасный отец. Лучше, чем был бы я.       Итак, Мэри, вот тебе моя несбывшаяся свадебная клятва: торжественно клянусь защищать мою дочь Розамунд Ватсон и моего лучшего друга Джона Ватсона от смерти, болезней и горя. Пусть они будут счастливы.

Твой G с точкой.