Отвергнутый рай

Светало, и город с погашенными огнями все больше утопал в сером мареве ненастного утра. Силуэты линдонских скал уже растворились в рассветном ветре, небо, тяжелое, будто влажное одеяло, едва не цепляло за мачты, и свинцовые волны с глухим ревом вздымались и опадали, осыпая борта ледяными брызгами. Дэриар стоял у штурвала. Он был без плаща, в расстегнутом камзоле, и влажная рубашка гадко облепляла тело, но кормчий не чувствовал холода. Все мысли и ощущения сейчас молчали, замерзшие на дне души. Предатель и сын предателя. Мятежник, в одночасье лишившийся всего, что составляло стержень его жизни, наполняло ее смыслом и целями. И, хуже того, лишивший всего этого свою команду: пятерых эльфов, не имевших никакого отношения к его собственным грехам и тайнам, ни в чем не виноватых, и все же безоглядно ушедших за ним в это позорное изгнание. Эти мысли, уже изжеванные и безвкусные, как пересушенная на огне хлебная корка, перестали даже ранить, превратясь в молчаливую тоску, в которой уцелел лишь один такой же бессмысленный вопрос: что он сделал не так? Где ошибся, где должен был поступить иначе, умнее или же… просто порядочнее? Должно быть, нужно было сразу же разоблачить мнимую леди Артанис. Не выжидать, не считать себя дальновиднее и расторопнее других. Просто нести службу… Но как же ее слова? Ее угрозы и предостережения… Ее намеки на то, что смерть его отца была казнью за измену… К тоске примешалась глухая злость. К Морготу собственные невзгоды. Куда хуже было тяжкое гадливое чувство, червем шевелившееся внутри при воспоминаниях о Кэрдане. Дэриар не знал его таким… Где его обычная рассудительность? Почему он, никогда не спешивший обвинять, всегда лично разбиравшийся в любом серьезном проступке подданных, дотошно выяснявший каждую мелочь, так быстро и зло отсек своего лучшего кормчего, будто гангренозный палец? Как мог Дэриар предвидеть диверсию, если сам эльфинит ничего не заподозрил? Чем так провинился перед мудрейшим из Первородных его отец, если при любых упоминаниях об этом Кэрдан превращается в глухого мстительного фанатика? Ничто не ранит сильнее, чем унижение того, кем привык восхищаться. И монарший гнев, который владыка изрыгал, не глядя в глаза опальному кормчему, уже не ужасал Дэриара. Он казался донельзя обидным, будто плевок на щеке. Над головой гулко хлопнул парус, и ветер швырнул в лицо пригоршню соленых капель. Рассеянно выругавшись, Дэриар вынырнул из своих мыслей и обернулся: уже было почти светло, Митлонд едва виднелся на горизонте. Двое матросов несли вахту на корме, сонно кутаясь в серые плащи. Моргот бы все подрал. Шесть пар рук на целое судно, скачущее в штормовом море, как обрезок репы в кипящем супе. Шестеро, которым некогда будет сомкнуть глаз. Даже кока они оставили на берегу вместе с основной командой. И вдобавок заложник... Дэриар мысленно застонал: видит Эру, вот уж этого он хотел меньше всего. Мало ему других грехов… О супе думать не стоило… Тотчас же, будто в издевку, куда-то прямо в мозг вкрался легчайший упоительный запах, словно из приоткрытого кухонного окна. Вздрогнув, Дэриар глубоко вдохнул, но запах уже исчез, унесенный крепким утренним ветром. - Мать твою, - пробормотал кормчий, чувствуя себя уличным псом, которого только что отогнали от задней двери таверны. Мимо нахохленным серым сычом прошелестел Рандир. Задержался у штурвала, стягивая на затылок промокший капюшон: - Астал в сознании, командир, только ни шута не помнит. На затылке ссадина – хоть медяк вкладывай. Но ничего, обмогнется. Дэриар хмуро кивнул. Ему впервые в жизни было тяжело смотреть подчиненному в глаза, и, казалось, от этого становилось еще холоднее. А Рандир вдруг усмехнулся на свой обычный чертячий манер: - Эру, что за запах! Жрать хочется больше, чем жить! Командир, а кто на камбузе-то орудует? Наши вроде все на палубе. Кормчий вскинул голову, наконец глядя помощнику в глаза: - Запах? Я думал, померещилось с голоду. А ну… Кивнув Рандиру на штурвал, Адмирал устремился к камбузу, над которым вился дымок, и уже непонятно было, как до сих пор его удавалось не замечать. Толкнув низкую дверь, он погрузился в облако горячего пара и аромата тушеной говядины, а от голода к горлу подкатила дурнота. За заслонкой очага пылал огонь, а спиной к Дэриару стоял эльф без камзола и в кожаном фартуке кока. Рукава камизы были засучены выше локтей. Поежившись от потока холодного воздуха, ворвавшегося в дверь, эльф стукнул лопаткой о край котла, опустил тяжелую крышку и обернулся: - Кормчий, - жизнерадостно констатировал он, - ты вовремя. Завтракать будешь? - Милорд Леголас? – бессмысленно переспросил Дэриар. Лихолесец покачал головой и снова деловито отвернулся к очагу: — Вот, - уже без улыбки ответил он, протягивая кормчему дымящуюся миску, - не знаю, заведено ли у вас столовое серебро и вышитые салфетки, но что после бессонной ночи на вахте нужно поесть – это я на своей шкуре выучил еще на первой сотне лет. Миска жгла ладони, от запаха кружилась голова, но Дэриар покачал головой: - Серебра не заведено, это верно. Но сначала ест команда. Я последний. Однако Леголас уже накидывал поверх рубашки плащ: - Не беспокойся, - кивнул он. … - Не припомню, пробовал ли я что-то вкуснее с тех пор, как матушка выставила меня из дома, - пробормотал Рандир. Разочарованно заглянул в пустую миску и поднялся с палубы. - Голод – отменная приправа, - усмехнулся Леголас, забирая посуду. - - Голод у нас гость нередкий, но у нашего кока так не получается, - доверительно понизил голос Рандир, будто кок прятался за мачтой. А Леголас расхохотался: - Просто перловая крупа не так проста, как кажется, к ней сноровка нужна, - пояснил он, - а меня научил ее готовить хоббит, наш отрядный повар в Войну Колец. - С каких пор хоббиты эльфийскую знать уму разуму учат? – ухмыльнулся старший помощник, а Леголас посерьезнел: - Сэм Гэмджи макушкой доставал мне до груди, понятия не имел, что в мире существуют правила стихосложения и музыкальные тональности, а хорошему коню всегда предпочел бы хорошую корову. Но я лично поклонился ему на площади Белого Древа, и это одно из самых дорогих моих воспоминаний, - сухо ответил он. Рандир не зря много лет был старшим помощником грозного Чумного Адмирала. Несмотря на неугомонную натуру, он всегда знал, когда стоит придержать язык. Вот и сейчас он помолчал, а потом откашлялся и деловито проговорил: - А ветер стихает. Милостью Манве, скоро уляжется. Благодарствую за завтрак, милорд. *** В открытом море шторм был не так грозен, как у изрезанных скальными грядами берегов, да и стихии, похоже, наскучило бушевать. Уже к трем часам ревущие волны опали и с ленивым рокотом вздымались за кормой, рушась обратно под собственной тяжестью. Ураган обратился свежим бризом, и вдруг стало люто холодно. Дэриар, выставив двоих вахтенных и отправив еще двоих отсыпаться, сидел в рубке, по привычке нанося на карту пройденный путь: о пути дальнейшем еще предстояло крепко подумать. Кропотливое занятие навигационного счисления всегда успокаивало Чумного Адмирала и настраивало его на созерцательный лад. Свеча под стеклянным колпаком бросала теплый полукруг на лазурное поле Великого моря, и чернильные штрихи, ровно ложащиеся из-под пера, придавали зыбкому миру обманчивую устойчивость. Глухо стукнула дверь, и в полутьме рубки показалась задрапированная в плащ фигура. В тусклом свете, сочащемся из иллюминатора, блеснул серебряный герб. Заложник безмятежно потянулся и зашагал прямиком к кормчему. - Ей-Эру, Дэриар, у нас в Лихолесье даже на рассвете не такой собачий холод! Принц Леголас был всклокочен, под гербовым плащом виднелся грубошерстный камзол самого простецкого вида, а в голосе звучала неподдельная благожелательность. Он будто не осознавал всей серьезности своего положения. Дэриар с досадой ощутил, как где-то на дне души ворохнулась неприязнь: принц всегда нравился ему, отличаясь от большей части эльфийской аристократии военной резковатостью манер, своеобразием расовых взглядов и полным отсутствием поэтического прекраснодушия Квенди, из-за которого прочие народы считали их не от мира сего. А сегодня он вовсе оценил лихолесца по-новому, глядя, как тот обходит вахтенных, разнося горячую еду, о приготовлении которой его никто не думал просить. Но в эти минуты спокойная непринужденность лихолесца напомнила Дэриару обычную повадку иноземных королевских отпрысков, которых он нередко по монаршему распоряжению вывозил на морские прогулки. Бурное море их обычно не пугало, однако не в виду особой доблести или выдержки, а вследствие дурацкой убежденности, что на их августейшие задницы не посмеет посягнуть даже Ульмо. Вот и сейчас в безмятежности Леголаса Дэриару почудилась неприкрытая насмешка над его собственными тревогами и полная уверенность, что Чумной Адмирал ему не угроза. Кормчий хмуро скользнул взглядом по ножевой царапине поперек леголасова горла и отозвался, с неудовольствием слыша в своем голосе сварливую ноту: - Тебе нет никакой нужды хлебать утренний ветер, милорд. Оставайся в рубке… если угодно, - добавил он, запоздало замечая, что по привычке говорит приказным тоном. Однако принц лишь усмехнулся: - Я подохну со скуки, сидя весь день на заду. Лучше скажи, чем мне заняться. Ведь наверняка на судне есть хоть какая-то работа, не требующая мореходного опыта. Дэриар устало потер переносицу: - У меня есть для тебя чертовски важное поручение, милорд, - резковато ответил он, - береги себя до того, как я высажу тебя на берег. "Скиталец" только в гавани уютное местечко, а на деле это боевой корабль, и здесь можно схлопотать по темени гиком, сломать ноги на лестнице, разбить башку, упасть за борт и еще испытать много чего занимательного. Так что просто останься в рубке. Я знаю, что твое похищение добавляет еще полфута глубины тому отхожему месту, куда я вляпался, но у меня не было выбора. А твое утреннее благородство выставило меня еще большим ублюдком. И сейчас мне понадобится некоторое время, чтоб разделаться хотя бы с этой оплошностью. Во время этой тирады лицо принца все больше теряло так взбесившее кормчего выражение благодушия, а с последними словами он шагнул к Дэриару и сел напротив, сбрасывая капюшон: - Я, видимо, превратно тебя понял, – отрезал он, - на какой еще морготов берег ты собрался меня спровадить? Дэриар бесцельно повертел в пальцах перо, захлопнул чернильницу и поднял на кронпринца мрачный взгляд. - Леголас, прикрыться тобой было недостойно, но необходимо. И тут я просить прощения не собираюсь. Однако я и не думал действительно делать тебя заложником. Мне нужно было лишь беспрепятственно выйти из гавани. Разумеется, я отпущу тебя в одном из ближайших гондорских портов: оттуда ты легко доберешься, куда тебе заблагорассудится, а мне не станут задавать бестактных вопросов. - Помнится, еще вчера ты при свидетелях предоставил мне выбор, отправиться с тобой в качестве заложника, спутника или пленника, - оскалился Леголас, - только вот забыл спросить, что я выбрал. - Не глупи, принц, — это прозвучало сухо и устало, - мы одни в этом море. Команда укомплектована не полностью, здесь только те, кто сопровождал владык. Да и из них двое корабельных мастеров. Все прочие так и остались на берегу во время общей кутерьмы. Работы будет вдвое. Я понятия не имею, куда идти и с чего начинать. И я совершенно не представляю, что нам предстоит. А потому не вправе отвечать за жизнь наследника одного из эльфийских королевств. Сейчас не время рисковать нашей расой. - А когда оно, это время? – холодно усмехнулся принц, - я постоянно слышу эту загадочную фразу на военных советах и политических переговорах, я без конца нахожу ее в письмах иноземных владык, в летописях и отцовских наставлениях. И никак не возьму в толк: неужели никто еще не набрался смелости признать, что такого времени не существует? Нет подходящего времени, чтоб рисковать расой, Дэриар! А потому придется по-старинке рисковать, когда придется. И сделай милость, не учи меня жить! После моего успешного бегства из-под отцовского надзора это особенно раздражает! Дэриар невольно дернул уголком рта, хотя вовсе не был уверен, что принц шутит. Его и прежде не раз озадачивало своеобразное, горьковато-циничное чувство юмора лихолесца, непохожее на природную добродушную веселость Квенди. Ему, имевшему вдоволь собственных секретов, а потому не слишком любопытному до чужих, порой дозарезу хотелось спросить, в каком темном углу леголасовой натуры гнездится этот неэльфийский дух, и как он пробрался в свое укрытие. Но лихолесский принц не был ему другом, и лезть ему в душу Дэриар не собирался. Выудив из ящика под столом бутылку вина и щербатые кружки, кормчий выдернул пробку: - Зачем тебе это, принц? Неужели ты мало нахлебался в Умбаре? За твоей спиной стоят все эльфийские знамена Средиземья. Ты можешь встать во главе армии – а сам собираешься ютиться в рубке отщепенца. Леголас усмехнулся, принимая протянутую кружку: - Во главе армии… Все бы правильно, только я так не умею, Дэриар. Я уже пробовал. Но, когда дело доходит до настоящей драки, со мной всегда оказывается кто угодно, кроме моего собственного народа. Видимо, я одиночка от природы. – Он коротко взглянул на свою ладонь и добавил, - а уж среди мятежников я и вовсе как дома. Кормчий отставил нетронутое вино и задумчиво посмотрел собеседнику в глаза: - Ты не похож ни на одиночку, ни на прирожденного бунтаря. Я видел достаточно и тех, и других. Но ты рассказывал мне о своем отъезде из дома в Войну Колец. И о своем вояже в Умбар. Прости, если лезу не в свой карман, но, похоже, ты ни Манве, ни Мелькора не боишься так, как перспективы оказаться на троне. Леголас на миг замер, глядя на Дэриара, а потом от души расхохотался. - Чертов проницательный ублюдок! – проговорил он, отсмеявшись, - да, кормчий, все так и есть. И отец делает вид, что не понимает этого, свирепея до драконьего огня, стоит моей натуре себя проявить. Мой лучший друг вовсе считает, что я еще перебешусь, поскольку отцовская властолюбивая кровь непременно взыграет в свой час. Все еще улыбаясь, он отпил вина и покачал головой: - Меня всю жизнь готовили быть королем, Дэриар. Мне порой кажется, что я могу вскочить на трон среди ночи по команде "дозорный, стройся!", и тут же завести канитель о последнем договоре с Ирин-Тауром и сроках открытия мануфактурных ярмарок следующей весной. Я могу составить грамоту о ввозе серебра или о мерах пресечения гоблинских атак с Железных холмов даже мертвецки пьяный и со сломанными пальцами. А уж пригласить эльфийских владык на бал Первого Жасмина – это вовсе как чихнуть. – Леголас запнулся и покусал губы. – Но я не буду хорошим королем, кормчий. Я не умею самого главного: ставить судьбу своего народа превыше отдельных судеб. Я не умею смотреть в толпу, не видя отдельных лиц. Не умею считать шлемы, не помня голов под ними. Впервые возглавив свой отряд, я в первом же бою потерял двоих и метался в горячке четыре дня. Королю так нельзя, Дэриар. Несколько минут оба молчали, глядя куда-то в полутьму и прислушиваясь к себе, будто взвешивая, стоило ли говорить все эти слова, и стоит ли признавать, что слышал их. - Ты поэтому пошел со мной? – негромко и полуутвердительно спросил наконец Дэриар. Леголас спокойно кивнул: - Да. В этом моя главная слабость, приятель. Мои близкие слишком важны мне, чтоб я мог задвигать их за свой государственный долг. У моего отца есть все Лихолесье. Ему не до Сарна. А потому у моего друга есть только я. Однажды мы это с ним уже проходили… А еще у меня есть Вист. Он погиб, взяв с меня обещание, что я попытаюсь его понять. Я не могу его подвести. Я и так подвел его там, на равнине. И еще есть леди Артанис. Я так и не знаю, кто она была, но она все же была кем-то и за что-то боролась. Неужели все было напрасно? Дэриар скупо улыбнулся и отсалютовал принцу кружкой: - А я-то уж надеялся, что ты просто мечтал быть коком. Лихолесец лишь пожал плечами: - Зря зубоскалишь. Обо мне и моем супе еще балладу сложат. А Дэриар придвинулся к столу, высыпая из корзинки горсть перламутровых ракушек, которыми обычно обозначал на картах суда при разработке боевой стратегии. - Воля твоя, принц. Не мне тебя учить. Только, раз уж у нас общая война – давай условимся, что тайны тоже пополам. Твои личные дела меня не касаются, но я уверен, ты привез из Умбара немало кусков той мозаики, которую не удалось собрать мне. И куски эти ты приберег за пазухой, не показав никому из владык, верно? - Верно, - кивнул принц, - из некоторых таких кусков получаются не те картины, которые стоит показывать другим, не разобравшись самому. Дэриар помолчал, постукивая ракушкой о стол. - "Другим" — это владыке Кэрдану, - отрезал он, похоже, не сомневаясь в своем заключении. Но Леголас не ответил, и кормчий продолжил: - Давай так, милорд. Опасаться тебя мне нечего, лишившись службы и репутации, я лишился уязвимых мест. Я расскажу тебе все, что знаю. А доскажешь то, что знаешь ты. Посмотрим, хорош ли выйдет витраж. Еще недолго он молчал, хмурясь и потягивая вино, будто собираясь с мыслями и заново стирая пыль с воспоминаний, которые много веков сгребал в самые неприглядные углы разума. А потом начал: - Понятия не имею, когда все это в действительности началось. Я всю жизнь ни о чем не подозревал. Наша семья была образцом всех возможных благ. Отец был богат, водил близкую дружбу с владыкой, обожал нас с братом и прощал мне любые мои выходки. Орнусу прощать было нечего – этот чудик был настолько покладист, что даже в рожу мне ни разу не дал, хотя следовало. На матушку мы оба молились одинаково, пожалуй, любовь к ней была единственным, что меж нами существовало общего. Я рано стал моряком и пропадал в плаваниях месяцами, Орнус вел с отцом дела: он всегда был умен, предусмотрителен и до занудства методичен. Мог шесть часов просидеть, рисуя звездное небо в определенной фазе. Я б уже подох… Так продолжалось много веков, и я как малолетний дурак считал, что так будет всегда. А потом все разом покатилось к Морготу. Сначала умерла матушка. Глупо погибла во время зимнего шторма. Не справилась с конем, испуганным молнией. Глядя на отца, я впервые понял тогда, что означает слово "постареть". С Орнусом мы еще больше отдалились. Он замкнулся в своем горе, целыми ночами сидел в обсерватории, мы порой почти не виделись во время моих возвращений из рейсов. Не помню, сколько времени прошло. Оно просто шло, то шатко, то валко, и мы просто проживали день за днем, вспоминая о смене лет только в день матушкиной смерти. Мне расхотелось бывать дома. Без мамы он был пустым, там все напоминало о ней. Я любил отца, но и в разговорах мы постоянно натыкались на имя матушки и замолкали, не глядя друг на друга. Сейчас я понимаю, что был морготовым эгоистом. Думал только о своей утрате, не понимая, что было особенно важно сплотить семью. У отца тогда остался только Орнус. Потом вроде бы даже полегчало. Я сделался кормчим, плаванья стали длиннее, и я сильнее скучал по Линдону. И вот тогда гром грянул снова. Одним ненастным мартовским днем я вернулся из Гондора и узнал, что отец мертв, а Орнус едва оправляется от ран. Владыка принял меня во дворце как родного сына и рассказал, что отец отправил Орнуса с важнейшим деловым поручением, но в дороге брата застигла гроза. Отец, волнуясь из-за непогоды, помчался за ним и погиб при разливе реки, едва сумев спасти Орнуса. Дэриар запнулся. Залпом допил вино, встал из-за стола и отвернулся к иллюминатору. - Я даже не был на погребении. Опоздал на две чертовы недели. Вошел в дом, как в усыпальницу. Ставни были закрыты, зеркала потускнели, запылились картины. Там все было мертвым. Все было ненужным, неживым, бессмысленным. Все вещи, даже самые банальные и ничтожные, казалось, не успели за хозяевами и теперь стоят, заброшенные, растерянные и ненужные. И Орнус был таким же. Потерянный, бледный, с едва зажившими переломами, с кругами вокруг глаз. Он казался общим привидением всей нашей погибшей семьи. Я не смог даже его обнять. Почему-то стало страшно. Но настоящий кошмар начался в последующие дни. Я вдруг ощутил, что у меня никого больше нет, кроме брата. Понял это так ясно, что внутри все заледенело. Мне стало до корчей стыдно за все прошлые годы, за все обиды, за мое равнодушие, мое пренебрежение, высокомерие. Мне так захотелось, чтоб Орнус был рядом. Чтоб он наконец услышал, как он мне дорог, каким морготовым уродом я был, как мне важно, что мы есть друг у друга. Но было поздно. Он застыл, замер, закаменел в своем одиночестве. Я не сумел вовремя стать Орнусу братом, и теперь он не подпускал меня ближе. Я стал ему просто родственником, едва знакомым жильцом его собственного дома. Дэриар резко вдохнул и медленно выдохнул, и Леголасу на миг показалось, что он сдерживает слезы. Но кормчий шагнул назад и вынул из ящика трубку и кисет. Быстро, умело набил, прикурил от свечи и жадно затянулся. Отблеск тлеющего табака скупо озарил лицо Чумного Адмирала, выхватил клеймо на щеке, насечки морщин в углах глаз, и померк. - Я не умею бездействовать, - снова заговорил он, - не умею переживать горе внутри себя. Я должен был что-то делать. Прежде всего я начал выяснять, что за важное дело отец поручил Орнусу в тот роковой день. Быть может, его нужно было завершить. Но Орнус молчал, лишь наливался какой-то безысходной болью. А владыка говорил, что вовсе ничего не знал, и то были личные отцовские дела. Я решил просмотреть архив отца – возможно, там остались расписки, договоры или другие документы. В кабинете я ничего не нашел: отец был очень аккуратен, все бумаги лежали подшитые, все незаконченные дела уже находились в ведении приказчиков, назубок знавших, что делать в случае смерти хозяина. Потом я отправился в родительскую спальню. Полчаса сидел в темноте, дыша запахами своего детства, и чувствовал, что рехнусь, если не заплачу или не надерусь в лохмотья. Потом с грехом пополам взял себя в руки и начал поиски. И вот тогда-то я нашел то, что заставило меня напрочь забыть о причинах злосчастной поездки брата. Два письма, связанные обрывком камзольного шнура. Оба на вестроне, оба без подписи, но точно писанные одной рукой. И в них говорились чертовски странные вещи. Я понятия не имел, кто автор этих писем, однако с моим отцом он говорил так, будто у него нет в мире ближе друга. Называл "братом", расспрашивал о матушке, о нас с Орнусом… А еще там были куда более интересные строки… Он говорил, что, похоже, понял, в чем "замысел". Что все начнется в Умбаре, ибо он беззащитен. Люди там нищи и невежественны, там много вдов и совсем нет эльфов. Именно поэтому все начнется там. А потом заполыхает по всему Средиземью. И тогда будет поздно… А дальше – еще хуже. Этот ненормальный говорил, что на владыку Кэрдана надежды нет. Что он погубит Арду собственными руками, не дрогнув, отдаст ее на съедение, потому что устал, и ему уже нет дела до этого несчастного клочка земли. Что Кэрдан втайне давно ждет гибели Средиземья, надеясь сбросить со своих древних плеч эту ношу. И что нужно беречься его пуще любого врага. Дэриар выдохнул дым и выколотил пепел о край иллюминатора. Криво усмехнулся. - Что бы ты сказал, приятель, если бы нашел такое письмо у своего отца, а? Я обомлел. Я сидел у шандала, смотрел на эти листки, и мне казалось, у меня руки в палубной смоле. Я не понимал, я боялся представить, кем же в действительности был мой отец. Заговорщиком? Жертвой заговора? Шпионом? Не буду долго описывать свои сомнения. Я просто все бросил и ринулся в Умбар. В том состоянии ярости и потрясения я был отчего-то убежден, что стоит мне там оказаться – и я пойму, что делать дальше. Не могу не понять. Что было дальше – я уже рассказывал. Моя самоуверенность быстро принесла плоды. Из Умбара я вернулся измочаленной злобной тварью, ненавидящей этот поганый край и его мерзких обитателей хуже Моргота. Дом встретил меня распахнутыми окнами, светом и объятиями брата. Орнус изнемог от тревоги за меня в эти четыре года. Сам благословленный даром, он не подпускал ко мне целителей, возился с моими ранами и ожогами, умолял не добивать нашу и без того обескровленную семью. Не искать смерти, не лезть в пекло. Почему мы не примирили тогда наконец наши морготовы характеры? У нас всегда было так... Если один искал тепла, второй отталкивал, а потом мы менялись, словно играли в какую-то жестокую детскую игру. Я не нашел никаких ответов. Я был в разладе с собой, со своими убеждениями, со всем, во что верил всю жизнь. И я выстроил себе простую броню, за которой и укрылся: отца пытались склонить к мятежу. Но мой отец был не таков. И, вероятно, он вовсе не погиб в половодье, а был убит теми, кто так и не смог сделать его предателем. Причем тут мой брат – это его дело. Главное, что он уцелел, а все прочее уже неважно. И во всем, абсолютно во всем виноват Умбар. Почему? Не знаю. Я слишком ненавидел его после всего, что увидел там. И для меня весь он сузился до одной фразы: все начинается в Умбаре. Там и началась моя война. А меж тем владыка Кэрдан приблизил меня к себе. Я не искал никаких чинов, я остервенело занимал себя службой, заполняя ею голову, душу, мысли и сердце. Я едва заметил, как стал сначала кормчим боевой эскадры, а потом и главнокомандующим флота. Орнус совсем исчез из моей жизни. Мы стали чужими, нянчась каждый со своими личными драмами. И однажды он дождался моего возвращения на берег и сообщил, что уходит на Запад. Знаешь, принц, я ничего не почувствовал. Вообще. И все равно назвал его тряпкой, сообщил, что он просто сбегает, и хлопнул дверью. В день отхода эскадры Уходящих я с трудом заставил себя пойти в гавань. А потом вдруг осознал, что больше никогда не увижу брата. Что останусь совершенно один, и теперь уже по-настоящему. И я испугался, что опоздаю. Что он уйдет, а я даже не попрощаюсь с ним. Я мчался в гавань, будто бежал от верной смерти. Ворвался в толпу, когда он уже стоял у сходней шлюпки. Обнял его, впервые за столько лет. И отдал ему на память ту самую нить жемчуга… Дэриар привычным жестом коснулся серьги. - И вот теперь я спрашиваю себя, Леголас. Неужели все было иначе? Неужели отец действительно был замешан в каком-то политическом или колдовском дерьме? Эти письма… Слова леди Артанис… Бездонное горе Орнуса… Леголас, неужели владыка Кэрдан раскрыл заговор и казнил моего отца, милосердно скрыв позор нашей семьи от всего прочего мира? Неужели Орнус сгорел душой не от потерь, а оттого, что знал об этом позоре? И тот эльф… Тот странный эльф, что поставил мне это клеймо и спас жизнь. Не он ли был автором этих писем? Дэриар сухо ронял эти вопросы, одну за другой впечатывая в расстеленную карту ракушки. В его голосе не было никаких чувств. Он лишь холодно расставлял перед собой свои ошибки, свои заблуждения, свои сомнения, от которых нельзя было больше отвернуться. Леголас допил вино и тихо отставил кружку: - Послушай меня, кормчий. Двенадцать лет назад я научился одной чертовски важной штуке, которую неплохо бы знать и тебе. Нет никакой абсолютной правды. Правда у каждого своя. И оттого, что кому-то одному она не нравится, для другого она не становится менее ценной. А вот истина – да, она есть. До нее не всегда можно докопаться. Но если и получится – то только одним путем. Нужно рассмотреть все правды, одну за другой. Истина скорее всего окажется где-то между ними, на стыках, на изломах. Я не знаю, что за цель преследовал твой отец, и был он предателем или мучеником. Я не знаю, что скрывает владыка Кэрдан, и чем нам это грозит. Я понятия не имею, кем был Вист, леди Артанис, кто такой этот морготов Зеркальщик, и кто вообще тут прав. Но я это выясню и только тогда решу, на чьей я стороне. И в доказательство – вот тебе два куска мозаики. Первый: Вист совершенно точно был сыном того самого автора письма. Потому что он сам сказал мне, что его отец был изгнан владыкой Кэрданом из Линдона за попытку остановить исход эльфов на Запад. Самый, что ни на есть, заговор. Так что наш владыка действительно ни перед чем не остановится, чтоб исполнить свою священную миссию. И второй: заговор существует по-прежнему. Перед смертью Вист просил меня убедить Кэрдана, что придут некие твари, и что никто, кроме эльфов, их не остановит. Убедить его или убить. Вот так. Дай закурить. Дэриар рассеянно бросил лихолесцу кисет и нахмурился. - Моргот знает что, - пробормотал он. Леголас раскурил трубку, с наслаждением выдохнул дым и приглашающе кивнул: - С чего начнем, Адмирал? Не лезть же обратно в Умбар. - Там искать уже нечего, - задумчиво ответил кормчий, - да и эльфы там, вероятно, перевелись, и в случае чего выручать нас будет некому. А Леголас вдруг приподнял бровь, будто потянувшись за случайным воспоминанием: - Слушай, командир. А у тебя нет родни в Гондоре? Дэриар обернулся и после секундного колебания пожал плечами: - Дядя, младший брат отца. Но он покинул Митлонд еще до моего рождения. – Кормчий запнулся и с сомнением покачал головой, - впрочем… быть может, именно он нам и нужен. Он мог знать загадочного отцовского друга еще до его изгнания. Леголас торжествующе щелкнул пальцами: - Отлично. Значит, начнем с Минас-Тирита, - не без лукавства улыбнулся он, - у меня, знаешь ли, есть кое-какие связи при дворе его величества короля Элессара. Да и есть один грех, который очень хочется замолить…