Скоростной Зверь

Левони раскрывает глаза с дикой головной болью, смотря в потолок, садится на кровати и чувствует, что в палате находится не одна. Она с трудом поворачивает голову в сторону и понимает, что ей показалось — стены белы до дьявола, в палате пусто до одури. Становится нехорошо, Левони хватается за виски и протяжно, протяжно и больно стонет, как раненный волк. Сердце гулко колотится в грудной разбитой клетке, ребра, сросшиеся лишь чудом, колют и колют вовнутрь, а затылок умирает от искаженной и отраженной боли. Левони оглядывается по сторонам — пустой стул, который еще хранит тепло чьего-то тела, на тумбе пакет с подарками и ваза со свежими цветами. Левони усмехается — здесь кто-то был: вчера в вазе умирали пожухлые и пожелтевшие розы, а сейчас там стоят потрясающие благоухающие пионы. Левони сцепляет руки замком, кладет их на колени, смотрит на свои ноги, шевелит пальцами на них и по-детски смеется, откинувшись на подушку — в голове пусто, и заботы о предстоящей работе совсем не заботят, отойдя на второй план. Дверь со скрипом открывается, но у Левони в голове ни одной мысли о том, кто это может быть, и она даже не смотрит, считая, что это доктор или медсестра. Прошло всего каких-то жалких четыре дня, четыре дня, за которые она почти не приходила в себя от усталости — как оказалось, кроме сотрясения мозга и перелома ребер у нее обнаружился хронический недосып и изнуренность от работы. Доктор прописал постельный режим, некто неизвестный проплатил лечение, и теперь можно было не париться и лежать в кровати столько, сколько душе было угодно. Левони вздыхает с легким сердцем, прикрывает глаза, легко щурясь, и лежит в полной тишине, слушая шаркающие подходящие шаги. Они уверены и дают надежду на то, что это… — Авр!.. — веселое выражение лица улетучивается прочь, когда Левони сталкивается глазами с виноватым взглядом Майка: он, как обычно, прекрасно и со вкусом одет, даже нечего добавить, а его волосы непривычно зализаны назад с прямым пробором. Разочарованию Левони нет предела, Майк видит это в ее глазах, видит и понимает, что не его она ожидала увидеть, когда проснется. Что ж, он ведь не зря пришел… В голове проходят мазки по белому холсту — кисть обмокнута в черную краску. Штрих, еще один. Вправо, влево, поперек, вдоль — черная краска закрашивает все участки белого, и этого снега больше не видно, его скрывает черная копоть, мрак и боль, боль от одиночества. Левони оседает на кровати тяжким грузом, на сердце сразу тяжелеет, она не может сдержаться, брови невинно вздергиваются кверху, смешно и по-детски мило, но Майк не может улыбнуться сейчас — слишком уж у Тэйтон жалкий видок. Нельзя так сейчас, нельзя. — Привет, Леви, — тихо говорит Майк, присаживаясь на стул. Левони молчит, в горле будто водят наждаком, сухо и пусто становится в нем, а в глазах, как по волшебству, рисуется хрусталь слез. Левони хватает простыню с такой звериной силой, что та скрипит на всю палату, и Майк даже не закидывает ногу на ногу, просто убирает руки за спину, давая понять, что скандалить и ссориться он не намерен. — Майк, это… Ты… — совсем без радости говорит она, а у самой голос дрожит так, будто ее с силой трясут за плечи. Майк вздыхает, пятерней заправляет волосы назад, пока Левони садится удобнее. Между ними ничего, кроме пустой звенящей тишины, так давящей обоим на уши. Что сказать, что? Нечего говорить тому, кто тебя ни во что не ставит. Нечего. И Левони с сухостью, кажущейся просто убийственной, кидает на Майка суровые холодные взгляды. Хотя, постойте-ка, почему к ней зашел именно Майк, а не Колин или Авраам? Почему? Левони трясет головой, пытаясь отогнать эти навязчивые мысли, но они, словно маленькие пчелки вокруг цветка, летают над ушами, и Левони с каким-то зрелым пониманием кивает — Майк здесь единственный, кто хоть когда-то заботился и будет заботиться о ней. — Как ты? — Майк всегда отличался знанием общих вопросов на «отлично», и теперь его мастерство тоже не подводит: он садится свободнее, вперяет честный прямой взгляд прямо в глаза Левони, и та сглатывает, потому что соль слез уже стоит где-то в горле, под самой глоткой. — Как видишь, пока жива, — пытается отшутиться Левони, но Майк бескорыстно, открыто, а, самое главное, любяще смотрит на нее. Не сквозь нее, а прямо в ее глаза, которые искрятся пониманием: наконец-то дошло! А как долго могло еще доходить?! — Я должен поговорить с тобой серьезно, Леви… — суровым тоном начинает Майк, его командирский голос прямо режет в самую сердцевину переживаний, Левони сразу начинает думать, что что-то сейчас пойдет не так, что вся идиллия момента, только наладившись, резко пойдет на спад, и экстремум счастья пропадет в одночасье. И она закрывает глаза, вслушиваясь в мерное сосредоточенное дыхание Майка. — Я забираю тебя насовсем. — Но… — ее возражение каким-то образом скрипки втискивается в бас контрабаса, и Майк жестом прямой ладони заставляет ее слушать, а не говорить. — Послушай, Леви, твое состояние может ухудшиться в любую минуту, а я не хочу, чтобы ты пострадала. Побудь, все же, живой еще пару десятков лет, хорошо? — он с трудом улыбается. Левони сглатывает. — Да… — Авраам уволился. Прости, но он и в самом деле уволился. Не плачь, Леви, люди приходят и уходят… Леви! Не плачь, иди ко мне… — он обнимает ее за плечи, прижимает к своей широкой груди, гладит по волосам, как маленького ребенка, а Левони заходится в праведных слезах: так нельзя, так нельзя, нельзя поступать с человеком, которого ты считал другом! Или Авраам вовсе не считал?! Левони захлебывается от слез. — Но… Он же… Агх… — ей трудно дышать. Майк понимает, Майк выжидает, Майк не давит, спокойно ждет, пока она хоть каплю успокоится. — Он сказал, что его нанял Джек. Не бойся, он будет тебе звонить, вы даже будете видеться… Да, Леви, точно, — Майк улыбается, стряхивает с ее щеки каплю слез, умывает пальцем кожу под ее глазами и целует в лоб с теплотой. Он искренне удивлен, почему сейчас она не спрашивает о Фаррелле, но оно и к лучшему — быстрее забудется, быстрее все станет прежним. Майк улыбается с какой-то надломленностью, сам не может понять, откуда взялась эта боль — то ли ветер свистит на пустым и безлюдным полем, то ли сам он не хочет ее оставлять. Левони успокаивается, сопит в его плечо, а Майк наглаживает ее по голове. — Майк, ты… Я… Мы… — Не говори, пока не проплачешься, Леви, — шуточно строгим голосом говорит Майк, вытирая ее губу. И они смотрят друг на друга в каком-то нерешительном моменте, а потом сливаются, сливаются в теплых объятиях, в нежном поцелуе, и вокруг просто цветут и пахнут пионы — эти красивые, пышные, розовые бутоны, вестники вновь возродившейся любви. Левони думает, нет, она уверена, что Майк изменился, а Майк уверен, что теперь он и в самом деле влюблен. И они целуются, он кладет ее на кровать, нависает сверху, целует в шею, спускается ниже и… Останавливается. Ложится сверху, оплетает руками, улыбается с счастьем и, самое главное, действительно верит, что все теперь может и в самом деле наладиться. *** — Алло, Джек? Хочешь выпить, приятель? — интересуется Колин, глядя на прилавок с бутылками. — Да, Колин, конечно, — с готовностью отзывается Джек с подозрениями: все прошло по плану? Верно? *** Они сидят у Джека на кухне, три мужчины в расцвете сил — Джек заливает глотку портвейном и шнапсом, Авраам молча смотрит в стену, подперев лицо замком рук, а Колин самозабвенно курит, и они верят, что так надо, что так, именно так, а не иначе, надо было сделать давно. В конце концов, так будет лучше для всех — Левони перестанет загоняться по ерунде, наконец-то освободиться от тягот своей знаменитой книги, Джек снимет чертов фильм вместе с Авраамом, а Колин просто сляжет на дно, чтобы забыться. Уйти на покой с чистой совестью. Да, думает Колин, все же это была та самая, та самая «магия». Та самая, которая людям ломает судьбы. А Колин не хотел ломать Левони судьбу — он согласился остаться за границей, быть просто «другом», не вмешиваться и отступить на одну ступень вниз по лестнице, чтобы дать дорогу Майку, который, кажется, и впрямь опомнился и теперь желает только счастья своей жене. Бывшей, напоминает себе Колин, бывшей жене… Но ведь так надо, верно?.. *** — Леви? Я хотел поговорить с тобой… — Колин в стельку пьян, пьян и обезглавлен от тяжести своих дум. Он стоит на балконе и курит в затяг, смотрит на ночной город, точно зная, что в Квинсе в четыре утра еще кто-то не спит. И этот кто-то сейчас говорит с ним по телефону. — Да, Колин? — ее голос дрожит. Она не хочет разбивать себе сердце, ведь понимает же, что все несерьезно. — Приезжай, Леви, приезжай ко мне!.. *** Майк в панике звонит Аврааму, Авраам в бешенстве звонит Джеку, Джек спросонья не сразу находит телефон: «ЛЕВИ И КОЛИН ПРОПАЛИ!» Бывший муж — он на то и бывший, чтобы быть в прошлом. Авраам — он на то и Авраам, чтобы беситься от каждого поступка Левони. А Джек — он на то и Джек, чтобы с утра быть не в состоянии найти даже телефон. *** Колин улыбается, целует ее в висок, прижимает к себе, а она сопит в его грудь, держа руками край одеяла. И кто сказал, что они друзья, черт возьми?!