Выгодный брак

Рюноске помахали рукой, настолько старательно, что было бы невежливо не последовать приглашению. Хватило всего-то нескольких шагов, чтобы оказаться лицом к лицу с Ацуши — человеком, которого вот только что Рюноске безрезультатно попытался навестить. А сам Ацуши вот, в свою очередь, пришел сюда. Ну неужели тоже испытывая потребность видеть самого Рюноске? Где-то внутри — у самого сердца — разлилась непривычная теплота. — Конечно я помню вас, Ацуши… — Рюноске на миг замолчал, словно с трудом вспоминая, что они на самом деле не так уж близки, чтобы без формальностей звать друг друга по именам. — …сан. — Прибавил он, с несвойственной прежде себе бестактностью разглядывая сидящего перед собой. Ацуши ни за что не получилось бы с кем-то спутать: слишком уж нетипичными для здешних краев был цвет его волос. Но даже больше — широкая, сияющая улыбка, непроизвольно призывающая к ответу. И смущающая, ведь ее обладатель смотрел на Рюноске с нескрываемым восторгом, пристально, явно не равнодушно. И в прошлый раз было очевидно, что этот альфа заинтересован в том, чтобы… Рюноске не успел додумать — Ацуши вдруг распрямился ему навстречу, стремительно и резко, оставляя свою поклажу на скамейке. Едва успела тихо прошуршать оберточная бумага, — едва согретое сердце издало пару ударов, — как Рюноске излишне дерзко и при этом бережно взяли под локоть. — Какой же вы красивый, — выдохнул Ацуши, донося до обоняния согретый дыханием запах мятного леденца. Такие, совсем грошовые, Рюноске и сам любил: доступная сладость, помогающая скрасить вяло текущее время за чтением интересной книги. Не успевший ничего придумать в ответ комплименту, Рюноске уловил нечто сродни сопению, но тут же догадался: Ацуши в свою очередь прямо сейчас вбирает в себя его собственный аромат, шумно втягивая ноздрями воздух. — Позвольте помочь вам, — тут же добавил тот немного просевшим голосом. Приученный к вежливому повиновению альфам, Рюноске лишь послушно кивнул и позволил себя усадить на нагретый чужим теплом участок дерева. При этом он, вместо того, чтобы сообразить что-то в ответ, пока не утекло время для ответной вежливости, внезапно подметил, как ярко разгорелись скулы Ацуши. Ну прямо будто его кто-то неумелый нарумянил пушистой кистью! Но не дав себя толком рассмотреть, Ацуши тотчас уселся рядом. Чересчур близко, словно нарочно отставляя при этом ногу так, чтобы своим бедром касаться бедра Рюноске. Они не могут вот так, прямо в саду… Прямо в месте, куда способен заглянуть кто угодно: начиная с самой госпожи Кое, заканчивая тем же самым привратником. Вдруг тому, подобно слуге особняка Накаджима, вздумается навести порядок на дорожках? Однако Рюноске понимал: на это самое местечко нет обзора из окон. Да и время дня совершенно не располагает к излишнему вниманию. Госпожа Кое, согласно своим каждодневным привычкам, наверняка отдыхает в постели после обеда. Частенько в эти самые пару часов ее навещал доктор, важный и безмерно вежливый господин, про которого в последние пару месяцев было не понять — живет он под крышей их общего пока что дома или является откуда-то со стороны. Что касается остальных, то омеги, скорее всего, на занятиях, а слуги заняты уборкой и подготовкой к ужину — с возвращением господина Чуи домой работы у них прибавилось. Странно, но несколько раз поглубже вдохнув, Рюноске пришел к выводу, что тот сильный, приятный запах альфы, исходящий от Чуи-сана, почему-то был далеко не таким влекущим, как тот, что наряду с конфетным источал Ацуши. Хотелось самому податься ближе, чтобы распробовать его прямо на коже. И уж совсем не хотелось отбирать у Ацуши своей руки, пусть даже тот, забывшись, и прошелся ладонью по рукаву Рюноске до самой кисти, легко погладив через перчатку. Не хотелось опасениями за репутацию лишать себя непривычного, волнующего ощущения от ласки, пусть даже такой совершенно по сути невинной. Нужно быть настоящим идиотом, чтобы на нее обидеться! Нет, ну правда. Сущая правда… Рюноске не возразил, когда Ацуши неожиданно придвинулся еще ближе. Оцепенел, будто снова опьянев, медленно опустил ресницы и так замер, застыл и затих, ничего не произнеся, даже когда Ацуши вдруг дрожаще шепнул: — Рюноске… Я тоже помню вас. Каждую минуту… каждую… И так стиснул при этом пальцы Рюноске, что показалось — еще немного и он попросту перемелет правую руку, необходимую для чистописания. Но излишне крепкое пожатие не повлекло боли, только легкое оцепенение в самых кончиках пальцев. Рюноске ожидал всего, но не этой неожиданной силы, совершенно несвойственной ни одному омеге. Конечно, он и до этого подмечал, что у Ацуши крепкое тело, но… Он никогда не смел требовать от кого-либо поддержки, не смел желать, чтобы его поднимали на руки у непроходимых луж и у… у порога в спальную комнату — тоже. И теперь Рюноске имел полное представление — сильного Ацуши его вес нисколько бы не обременил. Произнесенное тем прозвучало как нечто невозможно интимное, как настоящий призыв к близости, как признание. Рюноске весь внутренне затрепетал, ощущая легкое головокружение. И ведь потяни его Ацуши на себя — Рюноске бы просто привалился сверху, позволяя себе приникнуть к сидящему рядом, послушно расслабляясь в чужих объятиях. Совсем небольшая, первая за целую жизнь попытка чуть отдохнуть — только и всего… Но вместо этого — еще до того, как Рюноске успел распахнуть глаза и пошевелить на пробу занемевшими пальцами — Ацуши потянул перчатку с его руки. Ласково погладил и тут же робко, стремительно потеряв былую уверенность, прихватил всей ладонью. Он ждал ответа, хоть какой-то реакции словами. И, наверное, даже несколько опасался, что Рюноске воспримет его развязную искренность каким-то неправильным образом. — Мне приятно слышать это, — поспешил успокоить его Рюноске. Даже улыбнулся, всем своим видом показывая, что ничуть не стеснен подобным обращением. А напротив — более чем доволен. Как и стоило бы самому обычному подростку-омеге, на которого внезапно обратил свое внимание давно лелеемый возлюбленный. Если бы только у них с Ацуши был другой статус и были они хоть немножко близки в возрасте — Рюноске б не сдержали никакие рамки. Но теперь те сковали по рукам и ногам, мешая поднять отяжелевшие кисти, коснуться ими плеч Ацуши, его волос, лица, мягко изогнутых губ, таких нежных на вид, еще совсем детских… Ацуши медленно обвел их своим языком и улыбнулся широко-широко. — Я скучал, — немного капризно бросил он, опуская взгляд на их соединенные пальцы. — В школе без вас стало… совсем не так. Мне не нравится. Я бы хотел… чаще с вами видеться. — Это очень лестно, Ацуши-сан, — произнес Рюноске. — Но ваш учитель — прекрасный человек. Образованный, начитанный, опытный. Стоило бы многому у него поучиться, не считаете? Ацуши нахмурился, качнул головой из стороны в сторону. И тут же поднял ярко горящие глаза на Рюноске: — Не считаю, — ровно отчеканил он. — Многому научиться невозможно. Например, что правильно, а что нет. Как поступать можно, а как нельзя. Где на этом свете добро, а где — зло. У нас… деревенские всегда говорили, что только сердце знает ответ. А все те, кто… только вид делают. Понимаете? Светлая точка снежинки приземлилась прямо на нос Ацуши. Такого очаровательного, милого, прямолинейного, но вместе с тем и притягательного в своей простоте Ацуши, по-настоящему светлого, по-настоящему такого, каким Рюноске, с его-то чернотой и недостатками, никогда не стать. Не получится, не выйдет, сколько не старайся. Сколько не води дрожащими сломанными пальцами кистью по бумаге — путь заказан. Отправляйся в ящик и на полку вместе со всеми лишними принадлежностями, ненужный, бесполезный, забытый… Забытый за работой в классе. Забытый в попытках удержать в горсти последние крохи надежды. Забытый тем, к кому на тот момент ты даже еще и не осознал собственные чувства. А он… А что же он? — Рюноске… — снова позвал Ацуши, мягко придвигаясь вперед, навстречу: такой обжигающе теплый, такой настоящий, белый, в слезящихся глазах ослепительно белый, чистый, как тихо падающий на них сверху снег, Ацуши, Ацуши, Ацу… — Д-да. Теперь — понимаю. Губы его показались Рюноске совсем не такими, как в недавних снах. Но лучше — намного, головокружительно лучше. От их мягких, осторожных движений Рюноске тут же повело, да куда сильнее, чем от недавно испробованного алкоголя. Что-то в груди наполнилось мягким теплом, под сомкнутыми ресницами яркими вспышками мелькнули бутоны цветов — красочные, все еще налитые нежностью недавнего рождения. Рюноске любил касаться таких, едва распустившихся, ласкающих руки. Задевал украдкой их лепестки, тер меж пальцами, извлекая из лепестков цветной, подкрашивающий кожу душистый сок. Зная даже, что порой тот содержит яд и стоит только лишь коснуться языком перепачканных пальцев, как сделаешься больным, а иногда и хуже того — мертвым. Но отчего-то всегда было ужасно сложно себя удержать и не любопытствовать о вкусе… Так сложно… Забывшись, Рюноске осторожно провел кончиком языка меж губ Ацуши. У теплой и тонкой кожи был вкус освежающей карамели. Чуть резковатый, но по-приятному знакомый и освежающий. От этой бесхитростной ласки Ацуши ощутимо вздрогнул всем телом. Рюноске тут же ощутил горячее прикосновение его языка к своему. И тогда уже сам оказался бессилен побороть приступ внезапной дрожи. Он сглотнул мгновенно наполнившую рот слюну, крепче сжал веки, и яркие, совсем ядовитые на вид цветы заплясали под ними. Погружаясь в этот суматошный танец, Рюноске вытянул руку, будто желая как прежде коснуться ею приятных на ощупь соцветий, и обнял Ацуши за шею. Подался к нему, приоткрыл рот, впуская язык. Рюноске вполне понимал, что, скорее всего, пробуя сейчас такие откровенные поцелуи, травит их вкусом не только лишь одного себя. Но у него совсем не осталось сил ни отказать себе в этом удовольствии, ни сопротивляться желанию. Он весь размяк, разомлел, позволил себе минутную слабость, позволил другому вести себя. А от его податливости смелость Ацуши лишь нарастала — он скользил своим языком во рту Рюноске все глубже, все агрессивнее, все чаще опаляя лицо шумным, глубоким дыханием. Рюноске весь пропитался чужим жаром, вспотел под новой одеждой, кажущейся теперь не по сезону. Словно пытаясь избавится от нее, он встряхнулся всем телом, и тогда его глаза сами собой раскрылись. Дневной свет больно ударил по зрению. Замерший от этого, видимо непонятного до конца движения, Ацуши окаменел. Подумал, что Рюноске решился его оттолкнуть? Рюноске сам затаился, тоже загнанно, тяжело дыша. Их с Ацуши смешанное дыхание напоминало шелест дождя по ветвям — успокаивающий, мирный звук, под который так легко и приятно спать. Он не заглушал частого перестука сердца. Он не приносил успокоения. Ведь совсем скоро приятный сон Рюноске будет окончен, и тогда он никогда ничего не… Не согласившись с этим, Рюноске встряхнулся снова, теперь будто бы желая скинуть с себя все условности, навязанные жизнью. И, закрывая глаза, сам решительно толкнулся языком в чужие сомкнутые губы. Ацуши мгновенно отмер, услужливо приоткрыл рот, позволяя Рюноске как угодно изучать его. Невообразимое дело, но Рюноске неожиданно понравилось самому вести. Контроль над ситуацией был даже упоительнее недавней беспомощности. Рюноске сжал пальцами плечо Ацуши, шумно втягивая в себя его запах. Теперь казалось, что Накаджима Ацуши пахнет вкусным инжиром, да так сильно, что аромат конфет совсем перестал ощущаться. О, было бы идеально иметь альфу, который пахнет так, как тебе самому нравится. Который готов прогнуться, лишь стоит немного налечь на него своим незначительным весом. Который готов вообще прислушиваться к твоему мнению и делать все, как тебе понравится. Вот именно так! Так часто и ласково отвечать на малейшее движение, переплетая язык с твоим… Под сомкнутыми веками увлекшегося Рюноске теперь была одна только темнота. Не вызывающая отторжения, уютная и густая, как лучшего качества чернила. И когда Рюноске, утомленный, покрывшийся испариной, наконец отстранил влажное лицо от Ацуши и открыл глаза, то даже сперва удивился, как этот сумрак не поглотил их обоих. Мир вокруг постепенно обретал четкость, а к Рюноске возвращалась способность рассуждать здраво. Странно, как они довели дело до такой откровенности! Он же просто хотел попробовать, мягко, осторожно, без лишней интимности… Ведь это, если разобраться, первый его поцелуй! Но на самом деле Рюноске совсем не жалел. Даже не прочь был повторить. Как и скинуть одежду, и… Рюноске вздохнул. Такого он позволить себе не может. Ему остается содержимое саквояжа и скорое замужество. А не действия, отвечающие удовлетворению собственных желаний? Ведь так? Так? А ведь пригласи его сейчас Ацуши к себе на чай, Рюноске бы вернулся в чужой дом, проследовал в указанную комнату и позволил плотно притворить дверь. Но Ацуши только молча смотрел. Да еще как! Его губы, все еще приоткрытые, чуть подрагивающие, припухли и сделались ярче от использованной Рюноске помады, — странно, что ее вкуса совсем не ощущалось в поцелуе! — так и приглашая себя утереть приподнявшимися для улыбки уголками. Ацуши смотрел расширенными глазами, и казалось, что в каждом лучится по маленькому, теплому солнцу. Напряженно всматриваясь в их блеск, Рюноске понял, что сейчас погубил себя. Отравил всю последующую жизнь. И не потому, что их с Накаджимой Ацуши могли сейчас видеть лишние глаза. А из-за того, что попросту никогда не способен будет забыть недавнее. Ни ощущение восторженности от новизны и приязни, ни восторга от власти, ни обдавшего тела жара. Они останутся с Рюноске навсегда. А много ли будет стоить без их повторения обеспеченная жизнь в довольстве и роскоши? Страшно даже подумать, что на самом-то деле совсем ничего. Ацуши не проронил ни слова, но и взгляда с Рюноске не сводил — удивленного, пристального, восхищенного, немного растерянного, но и то было вполне объяснимо. Рюноске и сам-то, наверное, был бы поражен до глубины души, получив настолько… красноречивое признание в чувствах. Ведь все-таки ошибиться и воспринять слова каким-то иным образом было слишком легко, а вот действия… такие действия… тем более, от такого человека, как он! Неудивительно, что Ацуши теперь слов не может отыскать, чтобы выразить свои чувства. Как странно, ужасно-ужасно странно, почему он… — Я… — наконец-то сказал Ацуши и тут же осекся. Видимо, голос подвел в последний момент, резко сойдя на хрип. Краска, залившая щеки Ацуши, стала гораздо ярче. — Я и не думал… — сбивчиво залепетал он, пряча взгляд. — Не думал, что вы… Я ведь… к Дазай-сану!.. Хотел… Рюноске показалось, что нечто безумно хрупкое внутри разлетелось крошечными осколками, мгновенно впившимися острыми краями в беззащитное сердце. Не к нему… Да как же это? — К Дазай-сану, значит, — медленно повторил Рюноске, запоздало сделав вдох. До того сильно внезапно отчего-то начала кружиться голова. Не очень-то многими делами заведовал Дазай-сан, если так разобраться. И не по всем к нему мог обратиться Накаджима Ацуши: молодой, перспективный альфа, пока еще не связанный ни обещаниями с другими семьями, ни помолвкой, абсолютно ничем… А это значит… что он… — Как это мило с вашей стороны, — с трудом шевеля губами, произнес Рюноске. — Дазай-сан — лучший в своем деле. Было правильным решением… обратиться именно к нему. — Он правда лучший. Правда лучший во всем городе, что касается свадеб! — Ацуши произнес это с каким-то до раздражения простодушным восторгом, всего в несколько слов подтверждая догадки Рюноске. Теперь в этой простоте содержалось намного больше цинизма, чем в искусно составленной лжи. Зачем же он так… откровенно? После того, как Рюноске только что, рискуя всем, что у него есть в этой жизни, подпустил его к себе настолько близко, как никого и никогда. После того, как заставил недолго испытывать то, что, должно быть, даже можно было назвать бы счастьем? Видимо, альфам такие вещи даются проще, чем зависимым от общественного уклада омегами: можно разжигать что-то в сердце у одного, а для супружества избирать другого, более подходящего. Стыд перед неведомым человеком, пригласившим Рюноске в семью, ожег, будто перегретая вода. Нужно было держаться его, а не впадать в непростительную блажь, неосмотрительно ломая себе судьбу. Рюноске испорченный, да и только. Даже больше — видимо легкодоступный, а так долго бывший подле Ацуши, видимо, каким-то необъяснимым чутьем прознал об этом. Иначе почему столько времени ничего не предполагал? Почему не обратился к тому же Дазай-сану, покуда Рюноске был еще свободен, совершенно никем не востребован и мог бы… Мысли причиняли настоящую боль, словно иголкой кололи куда-то в лоб, в набежавшую меж бровей морщинку, что безусловно портила весь внешний вид. Но удрученный Рюноске теперь уже никак не мог расслабиться. Да и нравиться Накаджиме Ацуши ему, так долго собиравшемуся на встречу, стремительно расхотелось. Избегая неприятных размышлений, думая теперь только — что же ему с собой поделать, чтобы это не выглядело совсем уже жалко: проститься, соблюдая приличия, или сорваться с места, вернувшись к себе в комнату, — Рюноске заговорил: — Планируешь… — голос почти не дрожал, только так и остался на пару тонов ниже обычного. — Планируете, — поправился он, протолкнув вниз по горлу горчащий комок, мгновенно испортивший послевкусие поцелуя. — Ацуши-сан. — Да, именно так! — Ацуши вновь пододвинулся, словно был не прочь поцеловать еще разок. Рюноске только и нашел в себе сил чуточку отстраниться. Никуда бежать он не мог, сердце слишком часто стучало, будто готовое навсегда оцепенеть в груди, так и не справившись со своей работой. — Так… — машинально повторил он, а потом глубоко вздохнул, стремительно поднимаясь на ноги. Боль никуда не ушла. Перед глазами секундно метнулся мрак, тот самый, который Рюноске всегда презирал в себе. И когда Накаджима Ацуши резко поднялся следом, нагло и беспардонно обвивая руками талию, мрак едва не обратился в жажду убить его. Будь у Рюноске силы, он бы вцепился, разрывая пальцами одежду, а за ней и кожу. Оторвал бы одну из ног, пусть тогда ползком бы пробирался к брачному ложу с одним из тех никчемных омег, среди которых Рюноске никогда не был способен стать своим. — Убери руки, — почти прошипел он, забывая о всяких приличиях и вежливых обращениях. — Не смей касаться меня. — Ты что? — Ацуши явно изумился перемене, нисколько не обременяя себя даже слабой попыткой понять, насколько он прямо сейчас обходится с Рюноске жестоко и дурно. Может, все еще бы обошлось: Рюноске стиснул бы зубы и его все-таки извинил, если бы Ацуши был сейчас таким же послушным, как в классе. Но тот не разжал рук. А силой втиснул в себя, жадно прижался ртом, словно поверив, что еще один поцелуй, которого Рюноске теперь ни за что не хотел, немедля поправит дело. Исправит то, что один из них полный идиот, а второй — нисколько не достоин подобной глупости! Не стоит переживаний, не стоит совсем ничего. Но неужели совсем ничего? У нетвердо держащегося на ногах Рюноске, отчего-то почти готового поддаться искушению забыться вновь, — ведь мягкие губы Ацуши так нежно охватили его собственные, да и замерли, — еще были зубы. Запретив себе поддаваться наваждению, Рюноске только сделал вид, что отвечает. А следом — укусил Ацуши за нижнюю. С силой, как только мог, а главное — неожиданно, настолько, что Ацуши наконец отпустил его. Рюноске застыл напротив, расширив ноздри, нахмурив лоб, забыв все привитые манеры, настороженный, злой, задетый за живое. Готовый вцепиться, пусть сил причинить значительный вред ему и недоставало, но покрыть лицо кровоточащими царапинами вполне бы могло удаться. — Ну что, Рюноске? — Ацуши словно не обиделся. Его лицо, явственно погрустневшее, тоже было напряжено, отчего он сейчас казался взрослее, чем есть. Фамильярное обращение, такое интимное, такое неуважительное, учитывая, что еще совсем недавно Ацуши бы ни за что его не употребил, едва не заставило вздрогнуть. Стоило лишь допустить вольности, как тебя ни во что, совсем ни во что не ставят! — Не смей называть меня так. Для тебя я минимум Рюноске-сан, — злобно выдавил из себя Рюноске, не понимая, откуда в голосе берется твердость. На лицо Ацуши мгновенно набежала тень, и его явное огорчение отозвалось внутри Рюноске непонятной, невесть откуда взявшейся радостью, мгновенно истребившей и боль, и горечь. — Надеюсь, вы сообщите Дазай-сану, что отвратительно целуетесь. Чтобы супруг не был вами разочарован, как сейчас я, — прибавил Рюноске, стараясь больше не допускать в тоне негативных эмоций. Губы у Ацуши едва уловимо дрогнули. Вот оно! Рюноске все-таки сумел причинить ответную боль, какой альфа перенесет без нее попрание своей гордости. Теперь бы самое время уйти, высокомерно расправив плечи. Но Ацуши снова дернулся в сторону Рюноске, вцепился в рукав его одежды так, словно бы от этого могла зависеть его жизнь. И позвал, игнорируя все сказанные слова: — Рюноске! Стоило приложить все силы и обуздать себя, но Рюноске не справился с этим. Тьма взметнулась во всем его существе, стоило лишь напомнить себе, что Ацуши вскоре женится не на нем. И продолжает при этом вести себя так, будто не собирается вскоре делить постель с другим омегой! Поднимая руку, Рюноске не видел, куда тянет ее — он сам был словно ребенок, заплутавший зимней беззвездной ночью. Такой же расстроенный и импульсивный изо всех немногих своих возможностей. Тем не менее, он очень метко и, кажется, сильно, ударил Ацуши по щеке, звонко впечатав в нее раскрытую ладонь так, что та немедленно заболела. — Рюноске-сан, — медленно повторил Ацуши, с покорностью и старательностью, как раз за разом некогда повторял в классных аудиториях писания из книг. Рюноске сам дернул рукой, высвобождаясь из чужой хватки. Даже поклонился напоследок, прежде чем резко последовать прочь. До самой комнаты Рюноске чудилось в собственном дыхании разгоряченный шепот Ацуши, но вслушиваться в него было слишком страшно. Рюноске казалось, что позови Ацуши всего один раз, и он — больше не сумеет воспротивиться.