Сыграете ли вы со мной?

— Садись, — вздыхает Огнев, вешая свою трость на подлокотник стула. Официант, стоящий рядом, указывает рукой на стул впереди, перед лицом Огнева, предлагая Мираклу сесть. — Учти, пока ты не сядешь, я буду стоять и страдать от боли в ногах и спине. Стул мне кто-нибудь уж задвинет, не переживай, — отмахивается рукой, и Миракл слегка кивает головой, ожидая, пока сядет его Господин. И только после садится сам. — Мне… неуютно, сэр, — признается Миракл, и Огнев вздергивает бровь, мол, серьезно? — Неудобно есть стоя. Я не планирую есть под твоим взглядом, направленным в мою спину — это тоже неуютно, так что смотреть будешь в свою тарелку. — Как прикажете, — Миракл послушно опускает взгляд, и Огнев, подхватив длинную вилку трезубец, тычет ей в плечо Миракла, — это неприлично, милорд… — Неприлично не смотреть на своего собеседника, — легко парирует Нортон, усмехаясь и не прекращая легко тыкать в ткань, на которой остаются неглубокие вмятины, тут же выпрямляющиеся. — Я всё же слуга… Парень фыркнул и подозвал к себе ожидающего официанта. Зал был практически пустым. Из огромного количества столов, занято было всего пять. На это, скорее всего, повлияло вечернее представление. После премьеры этот зал оживет, как никогда, принимая десятки аристократов, желающих выпить. — Нам два творожных пудинга — один уже остывший — и чашку кофе, разбавленного с молоком и больше пенки… И простого черного кофе, — официант быстро кивнул головой и спросил, желают ли чего еще Господа. Огнев молча покачал головой. — Кофе? — намекающее произнес Миракл, и Огнев отмахнулся от него рукой. — Нас ждет долгая ночь, — пообещал парень, перегибаясь через стол к Мираклу. — В зале почти пусто, нас едва слышно, официанты научены забывать увиденное и услышанное тут же… А еще тут недалеко салон Инги в Лазоре, — не сдержал улыбки мальчишка, присаживаясь обратно. — Чтобы вы не придумали, вам уже не нужно мое одобрение или совет, — дельно высказался Миракл, попросив Огнева надеть обеденную салфетку. Тот тяжело вздохнул, покрутив отутюженную ткань в руках. — Вряд ли… Но мнение твое — бесценно. Выслушай, — просит, расстегивая пиджак, вытаскивая из внутреннего кармана бумажку для сигарет, сложенную вдвое. — Негласное приглашение, и поверь мне — игнорировать такое нельзя. Пытается скрыть довольную усмешку, передавая листик Мираклу. — Но… он пуст, — хмурится дворецкий, развернув лист, на котором не было даже разводов. — Я не знаю, что это за наркотик или трава, но производят его Столетты, только у них такой широкий выбор трав. Но полагаться только на это — глупо. Однако Ляхтич сам сказал, что привез её не он. Для Чернолюта, где установлена тоталитарка, личное производство без ведома Маркизы — невозможно. Возможно, Чародол, но там нет проблем достать, значит, что-то закрытое и масштабное, потому что я не впервые вижу подобное. Масштабное — значит одобренное территориями, где растет что-то подобное. Такие кубометры спрятать тяжело. Особенно в Империи, где каждый сантиметр занесен в архивы. — Но вы не можете быть в этом уверены… — Не могу, — не стал спорить Огнев на короткое замечание, откинувшись на спинку стула. Он прикусил губу, пожевав её, словно это помогло бы ему вспомнить нечто важное. — Столетты основывают свою экономику на сельском хозяйстве… Просто подумай: Чернолют — развитая промышленностью земля — покупает продукты у Столеттов просто потому, что у них нет своих полей, все ушло под заводы. А что есть — непригодно для сельхоза. Астроград держит несколько ферм, но что ему это даёт? Они под властью местных вельмож — остальные скупают товар Столеттов. Чародол... Он способен прокормить себя сам, множество ферм и более, но все равно берет редкий продукт у Столеттов. Даже мы! — мы! — берем все у Столеттов, просто потому, что у них все лучшее — они исконно аграрное общество. Единственные, кто может спорить с ними — Змей Земли, но в силу их современного состояния едва прокармливают себя, от чего ничего продать и купить они не могут. Но это ненадолго… — Ненадолго? Вы полагаете, что Драгоций выведет страну из голода за пару лет? — Ты так не ценишь семью Драгоциев? — фыркает Огнев. — Полгода… Я убедился в этом из одной беседы с ним. Полгода — и Драгоции смогут выти из изоляции. Они перекроют дорожные пути Столеттам, как я и говорил, и те это понимают, почему и открывают самое выгодное производство на рынке, который смогут сбыть в условиях конкуренции, которой просто нет. Они и производят, они и продают, они и сами себе конкуренты… Наркотики вещь мощная, а главное — нужная. — Не думаю, что пути закроют, как вы говорите — они лучшие поставщики продуктов. — Чародол ведет по показателям, об этом кричат везде, — с довольной усмешкой напоминает юноша, — и единственный кто пострадает — Столетты. Вскоре и на этом столе окажется продукция Чародола, а все потому что торговый договор придет в упадок, из-за того, что Змей Земля выбралась из ямы… И все это понимают — и Маркус, и Столетты, поэтому лучшие союзники анархистов — те, кто в беде. Замечание Огнева прерывает официант, желая господам приятного аппетита и ставя перед Нортоном его пудинг и кофе, пенка на котором едва не вылезала из высокого стакана. Именно так подавали кофе с молоком. Не дождавшись ухода официанта, Огнев съел всю пенку чайной ложечкой и, получив укоризненный взгляд от дворецкого, предупредил Миракла, что он и здесь может перевернуть весь стол — не проблема. — Не стоит, — тихо попросил Миракл, так и не притронувшись к еде, видимо ожидая, пока первым это сделает Огнев. — С чего вы взяли, что Марк сотрудничает со Столеттами и надеется уничтожить монархию? — Я не знаю, чего он хочет, — легко пожал плечами и той же чайной ложкой надломил пудинг. Жидкий, сладкий творожный сыр потек из него на тарелку. Миракл нахмурился, как бы спрашивая, вы о чем? — Он хочет уничтожить самодержавие, но не таким путями, какие видим все мы… Он не хочет ставить во главе — парламент. Не хочет ставить во главе Совет министров. Он хочет ограничить власть, но как? Ограниченный монарх — монарх ли? Но его идеями яро питаются Столетты… И я уверен — Нерейва, поняв, что для нее все кончено, заинтересуется идеями Маркуса. Дня нее война — заработок. А идеи реформистов — бедность. Она хочет революции. — Змей Земли уже становятся самостоятельными — поэтому? — А ты ловко схватываешь, — радостно сообщил Нортон, дожевывая сладкий десерт, борясь с желанием облизать вилку. — Змей Земли обогатились за счет того, что уничтожили должников, забрав все их заводы, а так же практически выгнали всех иноземных торговцев, которые воровали из казны. Таким образом, они скоро сами смогут диктовать, что, и за сколько, и как возить. А дорога будет нужна всем. Миракл вздохнул, сделав глоток из чашки. Сладкий десерт вряд ли его интересовал, а взгляд Огнева все чаще косился на чужую тарелку. Вместе с этим его тарелка все быстрее и быстрее становилась пустой. — Круг — вот, что интересует сейчас больше всего… Непонятно, чем руководствуется Император и зачем всё это. Выборное право в монархи уничтожает монархию, ограничение власти выборного монарха больше не делает его монархом. Значит тут что-то другое… Император, по сути, выбирает сам, но новый монарх придет к власти из-за революции… — Почему? — Миракл миролюбиво пододвигает тарелку к Огневу и тот едва сдерживает усмешку. — Понятия не имею, — смеется тот, — меня пригласили, Миракл, чтобы узнать это, и мы должны выбрать подходящий костюм…

* * *

Подол синенького, простого платья, явно с дешевой портной лавки, попал кому-то под каблучок, и девушка с усилием дернула его на себя, чтобы вырвать и освободиться. Платье неприятно треснуло, и на девичьем личике отразилась гримаса ужаса. Мужчина, стоявший на подоле, обернулся, удивленно выдохнул и быстро извинился, подняв ногу. Девушка шмыгнула носом, скорее от того, что простудилась на холоде, чем от горя потери платья. Девушка отмахнулась, мол, платье жалко, но рано или поздно это должно было случится. Мужчина усмехнулся, говоря, что такое бывает, и обвел взглядом зал, замечая, что сегодня больше людей, чем обычно. Гостиная полуразрушенного дома, в старом районе Лазоря, была набита людьми разных сословий. Девушке даже показалось, что она где-то заметила светло-голубое платье сестры милосердия из дома Времени. Вряд ли люди, приходящие сюда, пытались скрыть свое положение. Это было даже странно как-то… Девушка всхлипнула носом и быстро кивнула мужчине, соглашаясь. Одетый в дорогой костюм, он казался вырванной картинкой из какого-то модного альманаха на фоне этого убитого домика. — Можно нескромный вопрос? — мужчина, попрощавшись со своим собеседником, повернулся к девушке. Та, подумав, кивнула головой, всматриваясь в толпу. Когда же всё начнется? — Вас сюда привел ваш… возлюбленный? — мужчина недвусмысленно намекнул, за кого он принимает девушку. Та тяжело вздохнула. Такие платья обычно носили девушки содержанки, те, к которым бегают от жен два раза в неделю, и за это носят дорогие, по меркам девушек, подарки в виде платьев. Они были дешевыми для господ, но красивыми и пышными. Такие нравились простым девушкам. — О, простите… Вы из-за него тут? Не подумайте лишнего, я просто смотрю на людей и понимаю, что все… в с е слои общества недовольны. — Ага, — вздохнула, поправив темные волосы, собранные в странную прическу, местами неряшливую, что говорило о том, что девушка, скорее всего, сделала ее сама. — Я впервые… поэтому… — она закусила губу и снова метнулась взглядом по людям. Знакомых лиц не было. — О не переживайте… все скоро начнется, это обычное собрание, где мы делимся идеями решения проблем. Девушка кивнула, сдержавшись и попрощавшись со странным господином, юркнула в толпу. Где-то на подвязке чулок нагревался нож от одной мысли, что здесь собралось слишком много чудиков. Девушка улыбнулась глядящему на нее юноше. Как-то криво и неуверенно, для того, чтобы прервать эту игру в гляделки. Мужчина даже не смутился и не отвел взгляда. Все было слишком непривычно. Тут было прохладно, видимо, из-за отсутствия какого-либо отопления, это было даже к лучшему. Нож холодной ледышкой прилип к замерзшей коже нагих ног, одетых лишь в тонкие тканевые чулки. Временами казалось, что он жжется вовсе не от холода. Он словно подавал знаки — уходи, опасно. Отвернувшись, она ускорила шаг, двигаясь ближе к импровизированной сцене, состоящей из настила фанеры, которая держалась на нескольких шатких табуретках. Половицы постоянно скрипели, но ранее этого не было слышно из-за вечного переговора, к которому девушка прислушивалась. Но люди и слова не проронили лишнего… Это действительно вызывало тревогу. Тишина врезалась в сознание, заставив обратить свой взор на шаткую сцену. Дыхание заперлось внутри девушки, дав возможность вслушаться в тишину, прерываемую тихим топотом. — Доброго, — все, что сказал мужчина, поднимаясь, чтобы его смогли увидеть собравшиеся. — Я не буду говорить лживо льстивых слов, каждому из нас их изо дня в день их льют патокой в уши, вынуждая улыбаться и вылизывать зад нашему Великому Императору, Мудрейшему Астариусу. И что мы можем получить взамен, господа? О да, вы, те ,кто каждый день улыбаются в лицо человеку, которого ненавидите, боясь что-то сказать, потому что рухнете с того шаткого положения на котором стоите… Единственный, кто тут рухнет с шаткого положения — так это диктор, если продолжит так яро и эмоционально махать руками в стороны… Девушка попыталась сдержать колкую усмешку. Никто не спорит, некоторые отводили глаза… Это было какое-то странное давление на человека. Ему прямо в глаза говорили его недостатки, а потом заявляли, что все такие и что он важен, что его недостатки это вовсе не плохо. И это работало… Самой девушке даже показалось, что какая-то ноша падает с ее плеч. Понимание — страшная вещь. И этот человек понимал всех и каждого, он не выбирал льстивых слов, а говорил языком, который был понятен даже местной шлюхе. — Так что мы получаем? Кроме нищеты? Ну же, кто рискнет? Кто из вас вытащит свою душу на этот гадкий свет? — мужчина обвел господ рукой, выискивая что-то в толпе. Девушка подумала — встреть его на улице, она бы даже не запомнила его лица. В нем не было ничего примечательного: серая, потертая шинель, которую носили мелкие чиновники, волосы, зачесанные назад, открывающие лицо с глубоко посаженными глазами, которые обрамляли глубокие и темные круги. Из толпы вынырнула грубая мужская рука. Грязь и уголь, кажется, вжились в его кожу. — Прошу, — мужчина улыбнулся и дал слово человеку. — Я… — хрипло пророкотал голос, послышался сухой кашель. — Я, — повторил громче, — работаю в топливном отделе на местном заводе. Производим мелкую утварь. Пашу как загнанный в упряжку конь, свой дом вижу пять часов в сутки, детей три минуты, а все для чего? Для того чтобы мои дети, в отличие от нас с женой, не были нищими, и могли позволить себе жизнь, а не существование. Каждый чертов день, от утра до ночи, и попробуй что-то не то сказать начальнику цеха или не так улыбнуться — уволят ведь, и остатки зарплаты не дадут. Я не виновен, что родился в семье рабочих… Я против системы, где я не имею права на обучение и дом, потому что меня родили рабочие! Толпа поддержала его звучным «Против», общий шум подхватили все, даже те, кто не хотел. Эта сила сотен голосов действительно объединяла. Девушка не сдержалась, подхватила клич, потому что было бы странным — не среагируй одна она. — А слышит ли ваши слова Император? О нет… Он боится, как и все мы, боится упасть, из последних сил держится за свое место, боясь что-то изменить. Мы не реформисты, мы революционеры! Потому что, что? — мужчина обратился к толпе. — Переворот! Вот почему, — выкрикнул кто-то, — долой трусливого Императора, который таков только из-за того, что он родился Императором! — Да, долой, — люди поддерживали это решение, увидев в нем спасение от нищеты. Но зачем же тут верующие и богатые, обеспеченные люди? Девушка обернулась чтоб найти того странного мужчину, господина который с ней говорил. — Сестра, а что скажете вы? — диктор сделал несколько шагов. Вокруг женщины в белом с голубой накидкой образовалось пространство. Она судорожно вздохнула. — Я боюсь, — призналась она. — И не того, что кто-то узнает, что я поддерживаю анархистов. Я боюсь, что люди обвинят во всем веру, боюсь, что нас неверно поймут, боюсь за свой мир, боюсь, что Император позволит слишком многое лживым. — Вы видите? — тихо спросил мужчина, поправив шинель. — Даже сестры боятся сект, которые одобряет напуганный близкой кончиной Император, старый трус! Свобода вероисповедания, как же! Он наживается на нас с помощью веры! Сестра милосердия потупила глаза вниз, а затем, решив что-то про себя, гордо вскинула голову и расправив плечи, выкрикнула — Да! — и её вновь поддержали, дав слово каждому после нее. Кто считал это нужным… Так обеспеченный господин сообщил, что тирания Императора душит его бизнес, а бесполезные законы убивают дух рабочих. А женщина в платье, похожем на наряд девушки, рассказала о том, как ей было тяжело в рабочем доме и как она боролась за место в мелком издательстве, но раз за разом проигрывала, падая все глубже в пучины нищеты, и как оставшись без куска хлеба легла под мужчину за деньги. Девушка металась взглядом от одного говорящего к другому, изучая их. В какой-то момент, добродушные черты Императора померкли в ее мыслях, заставляя поверить в справедливость слов каждого. Эта атмосфера мешала здраво думать и рассуждать, она просто цеплялась от одного к другому. Рассуждая — прав ли он? — А вы? Леди? Девушка не сразу поняла, что взгляд вещавшего был направлен на нее. Люди стоящие рядом обернулись, чтобы посмотреть на нее, оценить и сделать выводы. Прежде чем она начнет говорить. Она потерялась. Немо раскрыла рот и беспомощно осмотрелась по сторонам, словно кто-то бы сказал ей, что делать. — Не бойся, мы не осудим, мы знаем, что такое голод… Девушка не доверилась его словам и не поддалась, о нет, это было бы слишком просто, она просто поняла, что больше шанса это рассказать у нее не будет и что это первая публика, эмоции которой будут более-менее искренними. Ей просто захотелось. То, что-то чисто женское позволило ей говорить. Зная, что эти слова западут в головах слушателей и двинут их на новый путь революции. Лучшая ложь — это правда. — Моя история куда менее благородна каждой из рассказанных. На ее слова мужчина лишь улыбнулся и этой же теплой улыбкой дал условное разрешение говорить далее. — Я сбежала из дома, — вздохнула девушка, — моя причина глупа и неоправданна, но это случилось. В одиннадцать я осталась одна, на грязных улицах в далекой деревне в Хрустальных горах, перебралась туда случайно, меня поймали на улице и затащили в трюм корабля. Мужчина, сделавший это, сказал, что меня ждет жизнь хорошего раба, все лучше чем гадить по подворотням. Он благое дело делает — избавляет мир от сволочей, ворующих у честных граждан… Кто-то согласился. Девушка криво хмыкнула. — Мы делали это потому что хотели есть, жить и не думать о том, кого будем хоронить следующим. Я не скажу, что у нас не было выбора, мы бы могли напроситься на мелкую работу и получать три копейки на шмат черствого хлеба и, возможно, даже стали бы лавочниками… Но мы хотели есть, и жить. Наша правда была такой. И в этом тяжело обвинить государство, хотя можно… Она почувствовала страх — толпа, не согласившись с ней, могла и убить, но выбирать слова она не пыталась. В такие моменты люди странным образом начинают ощущать ложь. — У того мужчины тоже кто-то выдрал кошелек. Он решил, что это я, и оттаскал затем в трюме за волосы. Я всё еще помню, как он сжимал в кулаке клок моих волос. А я рыдала и не могла остановиться, думая — а почему я? Почему, Великий, ты не даешь мне шанс умереть, зачем заставляешь страдать? Неужели я так грешна? Пустой, рыбий взгляд голубых глаз уперся в хрупкие половицы. — Я сбежала, как только мы прибыли, столкнула какой-то ящик с рыбой вниз, и все кинулись к нему, с криком и проклятьями. Меня пытались схватить, но я укусила за руку и бежала быстро, не глядя куда. Лошадь чуть не задавила меня на дороге… Так я оказалась в Хрусталке. Я много где была, но это место остановило мою жизнь. — И чем же? — понимая, что пауза затягивается, мужчина быстро спрыгнул с шаткого настила и сделал пару шагов вперед, словно хотел поддержать девушку. Любовь к драме у них в крови, и она понимала, как эти трогательные моменты действуют на психику. Ей будут верить и сочувствовать, даже если сейчас она из благих намерений убьет человека. — Меня обвинили в том, чего я не совершала… Привязали к позорному столбу и на глазах у всей деревни высекли. Десять ударов плетью с железным наконечником. Они думали, что я там и сдохну, поэтому и не отвязывали после… Меня обвинили просто потому что я попрошайничала рядом, просто потому что я нищая, а значит, у меня нет морали и совести, значит, меня не жаль, значит во всем виновата я. Я была ребенком, еще и девочкой, два зла вместе. В тот момент я поняла, что у таких, как я, нет права голоса. Но почему? Просто потому что я способна родить ребенка? Поэтому я не способна на что-то большее? Пока меня били, офицер все время повторял: «Ты женщина — у тебя нет прав, ты должна подыхать после того, как родишь. Твое место в свином загоне…». Меня унижали и унижали… — голос дрогнул так, словно она была готова зарыдать. — Я против системы, в которой у меня прав меньше, только из-за того, что я женщина, — она говорила едва слышно, но голос отбивался эхом от людей, которые впитывали каждое ее слово. — Я против системы, где у нас нет прав, — поддержал ее мужчина, тепло улыбнувшись и протянув ей руку через несколько людей, стоящих перед ней. Девушка всхлипнула. Слишком тут холодно, такими темпами к ее насморку еще и воспаление легких прибавится, которое она вряд ли переживет. — Господа, мы все против, поэтому каждый из вас сегодня здесь смотрит на меня и слышит мои слова. Каждый из вас нужен нам, нашей будущей империи, где у каждого есть право голоса и право быть услышанным! Долой нищету. Мы за стабильность! Мы за наши семьи и детей! Так?! — он вскинул руку с кулаком победно вверх. Люди молча поднимали руки вверх, поддерживая так, словно рассказ обычной уличной девчонки заставил их онеметь и понять, насколько ужасен тот мир, который создал для них их же правитель, тот, кого еще вчера они боготворили. — Наши Герцоги слабы и бессильны, а Император трус, и мы сделаем все для того чтобы… — его голос замер, а фигурку поглотила толпа, и все, обеспокоенно обернувшись, попытались увидеть то, что заставило замолчать диктора. Выстрел выскреб в груди дыру из страха и заполнил ее отчаянием. — Это Полицейский гарнизон Его Величества, оставайтесь на своих местах… Люди почему-то закричали в тот момент, когда у девушки не нашлось слов.