Добро пожаловать в Ракузан.

Мучительно, тягостно, дым сигарет провожал тебя ночью в парадную дверь. Посмотри, кем были с тобою тогда, и кем же мы стали теперь.

Я ощущаю смешанный запах виски и лаймовых сигарет, когда Акаши, уткнувшись носом к моему мокрому лбу, выдыхает обжигающее облако, сопровождающееся тягостным стоном. Никогда не думал, что подпущу кого-то к себе настолько близко. Наши тела, перестав шаркаться друг о друга, замолкают. Пошлые шлепки и громкие рукоприкладства заменяют бесшумная дрожь и приглушённые тягучие стоны. Его — в подушку, мои — в чужое покусанное плечо. Акаши, полностью опустившись на моё обмякшее тело, пачкает свой пресс моей же спермой и ещё не засохшей кровью. Он не брезгует. Не обращаю никакого внимания и я, когда чувствую, что его член до сих пор во мне. Когда чувствую, как по внутренней части бедра медленно стекают капля за каплей. Сначала выпивка. Затем снова выпивка. После какие-то лёгкие наркотики, которые, кажется, попробовал только я. Ещё через какое-то время ночь, которая относится к тем, что я запоминаю надолго. Я почти ничего не помню, но многочисленные порезы по всему телу и насыщенные синяки помогают моей памяти и через какое-то время отрезвевшему мозгу разгладить скомканные кадры прошедшей ночи, а после соотнести их в одно последовательное полотно. Судя по расположению кровавых сгустков и оторванному браслету от наручников на левой руке, можно сказать, что даже если я как-то сопротивлялся Акаши этой ночью, то всё равно не смог нарушить его извращённые планы на мой счёт. Скорее всего, на этот раз мне пытались оголить рёбра. Судя по тому, как Акаши быстро отключился, можно сказать, что оголял он мне их очень долго, уделяя каждому порезу максимум внимания своего языка. Должно быть, пострадали не только рёбра, но это уже неважно, потому что я привык. Ко всему. Позади ещё один месяц в бойцовском клубе, а я уже привык к каждодневным боям не на смерть, а на освобождение самого себя. Очередной месяц среди орущих бунтарей, тихушников-наркоманов, ещё более тихих наркодилеров и просто припизднутых ребят, которые не показывают свою истинную оболочку до тех пор, пока по горлу несколько раз подряд не пройдётся какая-нибудь терпкая алкогольная жидкость. За этот месяц в бойцовском клубе я насмотрелся странного намного больше, чем за прошлый: обдолбанный Мидорима без очков, рассказывающий таблицу Менделеева под какой-то динамичный бит, Такао, который это всё снимает на телефон, а после, когда Мидориму отпускает, дерёт с бедного врача наличку, Кисе в женской одежде, Кисе без одежды, пьяный Мурасакибара в костюме пиццы и ещё много чего, что я предпочитаю убрать в самый дальний угол моей памяти, поставив на этом метку «лучше бы я этого не видел». Ещё один прожитый месяц в бойцовском клубе. Я уже не шарахаюсь от резких изменений в поведении и облике Акаши. Я настолько привык ко всему этому пиздецу, что уже считаю нормой встречать прохладное утро в комнате больного основателя этого места. На окровавленной простыне. С его членом в моей собственной заднице. Такое привычное дело, знаете. Всё-таки хорошо, что я окончательно порвал с людьми из прошлого. Они бы ни за что не поверили, что всё это происходит именно со мной. Они бы скорее сдали меня в психушку, чем поверили. И всё же стоит сказать, что есть ещё вещи, к которым я не привык. Освободившись от веса чужого тела, я кое-как встал с постели на ватные ноги и первое, что я принялся искать, это не трусы или вообще что-то из одежды, а сигареты. Я начал курить. Не помню, после какой именно подобной ночи это произошло, но то, что теперь я не могу представить свою жизнь без сигарет является непоколебимым фактом. Заметив на тусклом подоконнике разбросанную пепельницу и рядом лежащую открытую пачку, я мигом оказался рядом с искомым и, подкурившись там же валявшейся зажигалкой, выпустил первое дымовое облако прямо в стекло. Закашлялся. То ли от непривычки, то ли из-за того, что окно было закрыто, и весь сигаретным дым тут же опустился на моё только что высохшее лицо. Держа сигарету в руке с мешающей железкой на запястье, я открыл окно и вдохнул свежий утренний воздух. Сейчас около пяти часов утра, а это значит, что если Мурасакибара вчера не перебрал, то свой молочный коктейль я смогу получить уже к семи часам. До этого времени нужно привести себя в порядок или хотя бы не выглядеть подобно изувеченному трупу. Докурив сигарету, я абсолютно уверенный в том, что все ещё спят, взял в одну руку полотенце, в другую — мыло и пошёл в душ, не позаботившись о своём обнажённом виде с кровавыми узорами в качестве украшений. Легкомыслия мне не занимать. Оказавшись в ванной комнате, я постарался пройти мимо зеркала во весь рост, не посмотрев в него. Получилось. Не знаю, что там по предпочтениям Акаши, но лично меня никак не вставляет изрезанное человеческое тело с засохшей спермой на животе, ногах и заднице. Как всегда во мне преобладает желание поскорее смыть это всё. В ванной комнате было три душа с отделяющими друг от друга стенками, но я никогда ещё ни с кем здесь не встречался. Кроме Акаши, конечно же. И то мы всегда мылись под одним. Точнее, иногда мылись. Я встал под душ, дразня босые стопы прохладой кафеля. Включил воду, позволяя первым ледяным струям смыть с себя легко поддавшиеся следы ушедшей ночи. Красные ручьи быстро стекали по ногам вниз, моментально скрываясь в тёмных отверстиях сливной решётки на полу. Я прикрыл глаза, поспешив поскорее расслабиться. Ещё пару минут и можно будет сделать воду погорячее. Мне нужно максимально расслабиться, иначе следы бессонной ночи будут заметны не только мне. Холодная вода в очередной раз мазнула по свежей ране в области грудной клетки, а я, кроме странного стягивания в этом месте больше ничего не чувствую. Минус один порез. Я должен больше расслабиться. Я должен раствориться в этой воде так же быстро, как это делает сахар в горячем чае. Кожу начинает стягивать уже чуть выше тазовой косточки и на животе. Это хорошо. Акаши будет очень доволен. Да я сам сейчас преобладаю в состоянии дикой эйфории. Мне всё это, чёрт возьми, очень нравится. — Эй, цыпочка, дверь в душе закрывать во время передёргивания вообще не нужно, да? Я вижу перед собой капли, сползающие по белой стене. Моя эйфория покидает меня. — Или ты так о помощи просишь? Я резко оборачиваюсь и сразу же взглядом врезаюсь в тёмно-синюю макушку волос, а после медленно пересекаюсь с любопытными глазищами кобальтового цвета. Моя эйфория покидает меня. Они укоризненно смотрят в мои глаза, но спустя мгновение уже спускаются чуть ниже. Губы. Подбородок. Шея. Ключицы. Живот. Я понимаю, что меня насилуют взглядом, и в качестве защиты прикрываю пах полотенцем, которое всё это время зачем-то было у меня в левой руке. Моя эйфория покинула меня окончательно. — Какой красивый… браслетик. Это тебе Акаши что ли подогнал? Я нахожу в себе силы оторвать взгляд от сверкающих чужих глаз и посмотреть вниз, на свою руку. Красных ободков от наручников уже не было. Не было на теле и других следов ночной резни. Я чист. Я доволен собой. Я замёрз внутри. — Да выдохни ты и ответь хотя бы на один мой вопрос, Тецу. Впервые назвал меня по имени. Почему-то это мерзко. — Аомине-кун, я тут просто помыться зашёл, не мог бы ты… — Нет, не мог. Сукин сын. Верни мне мой комфорт. Он зашёл в душ и облокотился на одну из мокрых стен, заставляя меня попятиться и прижать к себе полотенце ещё сильнее. Дверь со скрипом закрылась. Я не хочу ничего видеть и слышать, поэтому смотрю в пол, разглядывая собственные пальцы на ногах, которые, кажется, уже приросли к кафелю. Иначе, почему я всё ещё здесь? — Убери полотенце, Тецу. Я ничего не слышу. — Давай же, я знаю, что на самом деле ты не умеешь стесняться. Я ничего не слышу. — Убирай его. Я ничего не слышу. — Немедленно. Не слышу. Просто ни черта. Я жмурюсь, когда Аомине, не дотрагиваясь до меня, вырывает из моих рук полотенце. — Это что, кровь? Я ничего не вижу. — Акаши так сильно отодрал тебя, а, Тецу? И не слышу. — Не хочешь отвечать, значит, я сам проверю. Ноги меняют положение, значит, я всё-таки не стал одним целым с кафельным полом. А жаль. Передо мной снова та же стена, усыпанная множеством прозрачных капелек. Я наклоняюсь, хотя и не хочу этого. Я прижимаюсь щекой к мокрой поверхности, хотя и этого я тоже не хотел делать. Внутри всё промёрзло намного сильнее, чем снаружи, поэтому я ничего не слышу, не вижу, но чувствую. Чувствую, как до меня сначала слегка дотрагиваются кончики чужих пальцев, а после этого ягодицы начинают мять чужие жадные ладони. В один момент чувствую всё и ничего одновременно. Стоит сказать, что за прошедший месяц я привык к многому. И к его вечным похабным шуткам в мой адрес, и к унижениям, и к испорченным молочным коктейлям, и к убивающему взгляду. Но то, что происходило сейчас, переходило всё то, что было ранее. И я не был уверен, что смогу привыкнуть и к этому. Нет, это был не секс. И даже не грязная дрочка. Он в прямом смысле мыл меня. Просто блять. Блять. Его огромные руки с ещё не зажившими царапинами и ушибами от последнего боя гладили моё тело, проводя шершавыми мыльными пальцами по каждому его изгибу. Когда он доходил до члена, то руки гладили только внутреннюю часть бёдер, а после возвращались обратно, касаясь пальцами совсем рядом, но всё же не дотрагиваясь до него. Это было так ёбнуто и одновременно безопасно, что я даже попытался расслабиться. Честное слово, я размяк в его руках, позволяя намыливать меня, сколько его душе угодно. Вскоре Аомине облокотился на поверхность двери, заставляя и моё отяжелевшее тело последовать тому же примеру. Но упёрся я спиной не в дверь, а в его живот. Это-то и пробудило меня. Его пальцы уже активно массировали мою грудь, когда я лопаткой почувствовал, что у него стоит. — Ах ты, сука! — я вырвался из рук Аомине, пока тот загнулся в приступе, как мне показалось, мощнейшей боли, и, поспешно разобравшись с защёлкой на двери, выскочил из душа, в который раз наплевав на то, что ещё кто-то, кроме Аомине, сейчас может увидеть меня полностью голым. Я хотел ударить его локтем в живот, но понял, что слегка промахнулся и попал ниже. Осознавая это, и то, что сейчас я точно не могу вернуться к Акаши, я свернул к своей комнате, которая всегда была открыта из-за того, что красть там особо нечего. Заперев дверь изнутри, я прижался к ней голой спиной, стараясь отдышаться: — Мне пиздец. Единственное, что я смог сказать вслух, встречаясь с тишиной своей маленькой безжизненной комнаты, которую ещё только начинали освещать лучи восходящего солнца.