Часть этой красоты

Сегодня Мстислав пришел слишком рано — за двадцать минут до начала тренировки. Надев хоккейную экипировку, молодой темноволосый мужчина взял в руку шлем и в коньках зашагал к выходу из раздевалки. Услышав музыку, он вспомнил, что по вторникам и четвергам перед ними всегда катается фигурист. Мстислав несколько раз видел того вскользь, когда он задерживался, забывая про время. Идя ко входу на каток, мужчина удивился, что тот не замечает звука его громких шагов, явно слышных поверх приглушенной музыки. Лезвия коньков, хоть и скрытые за чехлами, всегда создают много шума при ходьбе. Мужчина сел напротив входа и стал наблюдать за тем, как стройный молодой человек лет двадцати-двадцати пяти быстро двигался по кругу, выполняя маневры. Мстислав сначала относился со скептицизмом к способностям юноши, смотрел на него от скуки, ни на что не надеясь, но вдруг музыка сменилась. Перед этим была пауза, в которую парень замер, тяжело дыша, но вскоре отдышался и, когда послышались тихие, робкие, первые звуки пианино, он, полный сил, катался снова, двигаясь так, будто это было только началом его тренировки. Юноша стал исполнять все плавнее, идеально попадая в лиричную классическую музыку. В его действиях прибавилось артистизма — поднимая руку вверх, он весь выгибался. Глаз он не открывал, но лицо его все время менялось — он словно пропитывался музыкой, переживал ее. Мстислав понял, что ранее фигурист просто разминался, а теперь репетирует заготовленный номер. Вдруг в нем стало просыпаться какое-то поразительное чувство — ему нравится смотреть на его нежные, утонченные движения, выполненные с уверенностью, но не робостью. Музыка стала ускоряться, вступали все новые инструменты. Юноша начал делать прыжки. Каждый раз, когда он безупречно приземлялся, прокручиваясь несколько раз в воздухе, Мстислав вздрагивал. Для него казалась практически нереальной подобная точность, ловкость. Сам он, как хоккеист, привык, оказываясь на льду, действовать грубо — падать самому и валить других, лишь бы выбить шайбу. Мужчина не знал названий элементов, выполняемых фигуристом, да и не смог бы их различить. Он был увлечен всем в целом, а не деталями. Потрясающие движения молодого человека сливались с прекрасным музыкальным сопровождением. В момент прыжка белые волосы юноши (доходившие до мочки уха) взметали в воздух, челка закрывала ему глаза. А затем вновь, когда он набирал скорость, стремясь вперед, ветром их отбрасывало назад. Фигурист шокировал Мстислава своей двойственностью — в одну секунду он был нежен и словно погибал, склоняясь; после вдруг начинал гнаться за музыкой с тем напором, что она источала, прыгал, дробя в пыль хрупкий лед, и — снова менялся. Одно лишь повторялось — выступление его было прекрасно. И изящный, и решительный — он был неподражаем. Мстислав лишился всех мыслей и, завороженный, просто смотрел. Когда музыка закончилась, а юноша замер в центре, быстро дышащий, прогнувшись в спине и, подняв подбородок, хоккеист явственно ощутил — ему хочется поцеловать его открытую для укуса шею — несомненно! Чувство было слишком ярким. Услышав аплодисменты, парень очнулся и, распахнув глаза, не сразу сумел разглядеть мужчину на трибуне — лед, борты — все вокруг сияло белым. Узнав в нем хоккеиста, фигурист поспешил покинуть каток. За пару секунд оказавшись у выхода со льда, он хотел уйти, но Мстислав преградил ему путь. — Ты так катаешься, это просто потрясающе, потрясающе! Теперь мужчина мог разглядеть его вблизи — большие голубые глаза, плотно сжатые тонкие губы, потрескавшиеся от холода. Юноша выглядел напуганным, но одновременно злился, изгибая тонкие брови. — С дороги! Пропусти! Я не следил за временем, — грубо проговорил парень и хотел уж толкнуть Мстислава, но не решился — он был выше него и раза в полтора шире в плечах. — А… — мужчина немного потерялся, не ожидая такого дерзкого ответа на свой комплимент, и добавил: — Нет, все в порядке. Это я пришел раньше. Парень глянул на часы на стене — действительно, у него еще было десять минут до того, как на лед выйдут хоккеисты. — Ты удивительный. Это так красиво… Фигурист оторопело посмотрел на него, а затем нахмурился сильней. В первый раз он его слов вообще не разобрал, теперь ответил: — Оставь свои сальные шутки при себе. — Нет, я серьезно. — Я тоже. — Мне правда понравилось, как ты это делал, черт! Как твое имя? Скажи! Юноша выдохнул, ему было все равно. — Матвей. — Очень приятно, я Слава. — Мужчина протянул ему руку, затем вспомнил — живо стянул объемную защитную перчатку и вновь подал ладонь. Фигурист смутился еще больше и руки не дал. Ему по-прежнему хотелось покинуть лед, именно поэтому он все еще стоял в проходе нос к носу с хоккеистом. — Откатай для меня еще что-нибудь! — Для… тебя? — Матвей приподнял одну бровь. — Да! Я хочу посмотреть. Давай. Юноша стоял, не зная как от него отделаться. Слава выглядел сейчас каким-то недотепой, и словно ребенок клянчил у серьезного взрослого какую-то игрушку. Матвей совершенно ему не верил. «Издевается» — коротко решил для себя он. Злясь, парень подумал, что лучшая оборона — это нападение. И если он хочет, чтобы фигурист показал себя в лучшем свете, то он это получит. Хоккеист еще взаправду изумится его таланту, без всяких притворств! Перегнувшись через борт, Матвей выбрал другую музыку и вернулся в центр. Теперь она была лишена моментов робости и полностью состояла из жгучего напора. Это была композиция «В пещере горного короля» Эдварда Грига в современной аранжировке с электрогитарой. На этот раз прыжков было куда больше — парень делал их не так чисто, меняя тройные на двойные, лишь бы они были гуще натыканы, чтобы впечатлить мужчину своей выносливостью. Он знал: Мстислав все равно не поймет: когда одиночный прыжок должен быть двойным, а одиночным вышел из-за нехватки скорости оборотов. Ему просто хотелось впечатлить его своей живостью, показать, что он далеко не овечка, которой мог показаться. Но хоккеист в этом не сомневался и так. Он видел исходящую от него энергию и уверенность, видел, с какой кровожадностью он кромсает лед, взмывая вверх и вновь приземляясь на него. Особенно впечатляло Славу, как Матвей, двигаясь спиной вперед, развивал большую скорость, затем резко оборачивался, крутился, тормозил в такт музыке, оставляя глубокие порезы на льду, и — бросался в другую сторону. Ясно было, что эта программа совсем еще сырая, юноша только сочинял ее и сегодня больше импровизировал. Когда он закончил и, весь мокрый, бешено дышал, замерев с поднятым вверх кулаком, Мстислав опять зааплодировал с еще большим восхищением. Резко оказавшись перед носом хоккеиста, Матвей с едкостью произнес: — Достаточно? Юноша все еще задыхался, губы обнажили стиснутые зубы. Вымокшая челка прилипла ко лбу. Он еле держался на ногах, изнеможенный, понимал, как завтра будут ныть его мышцы. Мстислав отдал бы все, чтобы своими усилиями довести парня до такого состояния — он совсем не боялся признаться себе в этом. — Такое странное чувство… Не думаю, что тебя мне когда-нибудь будет достаточно. Матвей не успел осознать всю каверзность фразы, как Мстислав накрыл его губы своими. Юноша пихнул его в грудь, но от усилия вышло так, что он сам откатился назад, а мужчина продолжил стоять на месте. — Ты рехнулся?! — зло прокричал фигурист. — Не кажется ли тебе, что это перебор для шуток?! — после этих слов, Матвей вдруг задумался, как бы догоняя: что — да, для шуток действительно перебор, а значит — он серьезно?! Слава ничего не ответил, смущенно улыбаясь и глядя себе под ноги. — Думаешь, все фигуристы — геи?! Это просто блядский стереотип! Наконец протиснувшись, юноша покинул лед и, схватив свои вещи, не надевая на коньки чехлов и царапая пол, зашагал к раздевалке. У ее входа он встретил команду хоккеистов. Те отвесили пару грязных шуток. Мстислав прекрасно слышал, как его вратарь прокричал: — Время педиков закончилось, уебывай отсюда со своими блестками, дрыщ! Слышал, но не заступился. Он отвернулся и, грустный, смотрел на опустевший лед, над которым, как ему казалось, все еще густела бешеная энергетика юноши. Они всегда посмеивались над фигуристом, называя его педиком, и Слава часто смеялся вместе с ними, но про себя им никогда не рассказывал. Мстислав знал — если они узнают, ему придется забыть о спорте. Но почему же сейчас он так бездумно поцеловал его? Ведь появись они минутой раньше — и его секрет был бы раскрыт. Неужели его чары настолько сильны?