As we live a life of ease

Чёрный не любил спортзал на первом этаже. Привыкнув тренироваться в маленькой комнате, раньше используемой для лечебной гимнастики, либо же вне стен Дома, Чёрному не нравились просторные замкнутые пространства. Каждый шаг становился грохотом, каждый вздох проносился ветром. Не скрыться, не отвернуться — ленные и равнодушные взгляды становились вездесущими. Неудивительно, что спортзал был избран местом кончины Помпея. Вот только у Помпея не будет поминального плача, у тех, кому суждено умереть от руки другого, его не бывает. Все, кроме ослепших Псов, провожали его в последний путь молчанием. Только шорох шагов и скрип колясок мягко тонули в этом молчании. Чёрный оглянулся, поймал взгляд Курильщика и не нашёл в себе силы ободряюще усмехнуться. Когда они пришли, спортзал был почти забит. Здесь всеобщее молчание разбивалось шёпотом, маленькой внутренней трещиной, через которую редкой капелью вытекало всеобщее напряжённое ожидание. Псы разлеглись на матах, чувствуя себя королями положения, пили чай, кое-кто даже достал бутерброды — они существовали в каком-то своём мире. Помпей сидел на самом крайнем мате, широко расставив ноги. Подходя вместе со Сфинксом и Горбачом к Псам, Чёрный позволил себе на несколько мгновений задержать взгляд на этих ногах. Хорошие ноги, мускулистые и мощные, а сегодняшние кожаные штаны повышали оценку Чёрного с «хорошо» до «отлично». Было бы неплохо, если бы единственным воспоминанием обо всём дерьме, что должно произойти сейчас, было воспоминание о ляжках Помпея в кожаных штанах. — …Думаю, центр круга должен быть ближе к окнам, а не в центре самого спортзала, — услышал Чёрный последние слова Горбача. — Согласен. — Чёрный изобразил вовлеченность. — Слева освещение лучше. — Ты прав, — отозвался Лавр, глядя только на Горбача. Через пару мгновений Чёрный понял, что его игнорировали все Псы. Его и Сфинкса. Только после того, как Горбач повторял сказанное Сфинксом и Чёрным, Псы отвечали, глядя Горбачу в глаза. «Ну, со мной всё понятно, а чем Сфинкс Помпею не угодил?» — думал Чёрный. Не пропустил ли он что-то сегодня, так рано сбежав после происшествия в столовой? Спустя минуту Чёрный с Горбачом и Сфинксом отошли, провожаемые пристальными взглядами Псов и их вожака. — Мы чего-то не знаем? — спросил шепотом Сфинкс, коротко посмотрев на Чёрного. Отойдя достаточно далеко от сидевших на матах Псов и случайных слушателей, Чёрный ответил: — Я ему угрожал. — Что ты делал?! — вскинулся Горбач. — А я-то думал, чего они так на тебя смотрели… — Так, а тебя почему встретили с таким холодом, Сфинкс? — тихо спросил в ответ Чёрный. — Чёрт его знает. То ли был слишком непочтителен, то ли слишком снисходителен и насмешлив к Его Величеству днём. — Так тебе было смешно? — А тебе не смешно наблюдать за этим клоунским сборищем? — произнёс Сфинкс с ничего не выражавшим лицом. — Мне — нет. — После короткого молчания Чёрный продолжил. — Знаешь, почему я ему угрожал, Сфинкс? Чтобы припугнуть. Подумал, что раз Слепой для него — пустое место, то, может, хоть меня испугается. — Успехов что-то не видно. — Такие, как он, знают только язык силы. Обычными способами отговаривать его было бы ещё более бесполезно… Хотя с кем я говорю — разве человеческая жизнь в твоих глазах хоть что-то стоит? Ведь тебе так смешно, да, Сфинкс? Чёрный встретил немигающий взгляд Сфинкса. Зелёные глаза последнего почти светились в слабом освещении, в них читалось желание плюнуть Чёрному в лицо. Спустя короткое мгновение он отвернулся и направился к Слепому, замершему у входа, словно загораживая дверь, уничтожая даже мысль о побеге. «Все вы будете свидетелями» — как-то так, да? И всё одновременно пришло в движение — удивительная синхронность — все двигались в разных направлениях, но шагали одновременно. С одной скоростью. Птицы и Крысы замкнулись в двух кольцах ходячих и колясников, за ними следом — Псы, последними — Четвёртая. Безымянная. Предпоследним в круг вошёл Табаки, последним — Сфинкс, заведя перед этим в центр Слепого. Чёрный смотрел на Помпея, впитывая его образ навеки. Медленно переводил взгляд сверху донизу. Красивое скуластое лицо. Шейный платок, скрученный в колбаску на мощной шее. Мощные плечи, скрытые посеревшей рубашкой. Кожаные штаны, облегавшие его ляжки, как вторая, не подходящая по размеру, кожа. Высокие шнурованные ботинки, как те, которые в фильмах носили военные. Классные ботинки. Совсем новые. Чёрный всегда хотел такие — но, чёрт возьми! — какие же дорогие, сволочи… Скрип. Подошва у них наверняка хорошая, Чёрному показалось на миг, что она даже замедлила падение. Все крикнули. А Чёрный продолжал молча смотреть на ботинки, повёрнутые подошвой к нему. «Да, хорошая подошва». Чёрный разжал холодные влажные руки, которыми эту минуту до боли стискивал ладони Соломона и Дронта. Слепой подошёл к телу, наклонился, раздался хлюпающий звук. Скрип и лёгкое дуновение ветра — Чёрный проводил взглядом умчавшегося Курильщика. «Как мне теперь ему в глаза смотреть?» Чёрный чувствовал себя полным уродом, словно он сам вонзил Помпею нож в горло, словно он, а не Слепой, был во всем виноват, словно он предал единственного доверявшего ему человека. Мерзкое чувство, замершее холодным студнем в освещённой многолюдной тишине. Все начали расходиться спустя бесконечно долгие секунды. Сначала ушли и уехали Табаки, Македонский, Лэри и Горбач, следом — Псы. После ухода последних остальные одновременно отвернулись от трупа Помпея и стоявшего рядом Слепого и двинулись к выходу. Обходили Слепого и Помпея, словно вода обтекала глыбу гранита. Все выходили, только Сфинкс замер у порога в спортзал, прислонившись к стене, да Чёрный двинулся к замершему на месте Слепому, не отрывая взгляда от ножа, зажатого в его руке. Этот нож с аккуратным лезвием и гравированной рукояткой, проглядывавшей через паучьи пальцы Слепого, был до слёз красивым. Сотни лет назад с таким ходили на балы, исключительно чтобы вскользь показать его, с удовольствием ловя завистливые взгляды. Сейчас такие были только в лучших музеях больших городов. Но ни сотни лет назад, ни сейчас такими не убивали. И рукоятку такого ножа сжимал в своих пальцах убийца, и аккуратное, гладкое, как зеркало, лезвие покрылось бордово-коричневой плёнкой. Чёрный посмотрел на Помпея в последний раз, стараясь не опускать взгляд ниже уровня лица. Теперь в нём не было ничего красивого, он был до тошноты отвратительным: белая пудра, забившая кожу, проступила рассыпчатой маской, лицо выражало крайнюю степень удивления, слипшиеся от лака волосы прилипли к полу. И ещё лицо Помпея перечёркивал длинный чёрный волос. Во всём Доме только у одного человека волосы такого цвета и длины. В удушающем молчании толпились у двери, покидая спортзал, жители Дома, Сфинкс стражем стоял у порога, не отрывая взгляда от Слепого, Слепой застыл статуей в метре от трупа Помпея, а у Чёрного оставалось меньше минуты на принятие решения. Спустя мучительно долгие десять секунд Чёрный, глубоко выдохнув, поднял волос, подошёл к Слепому, схватил его левую руку и обмотал волос вокруг его среднего и безымянного пальцев. Вскоре подошёл Сфинкс, и они втроём последними вышли из спортзала, оставив свет гореть. Чёрный шёл впереди, освещая дорогу фонариком, Сфинкс держался позади, в метре от Чёрного, а за рубашку Сфинкса держался Слепой. Прошли мимо Второй, у дверей которой стоял Рыжий, сверкнувший в свете фонарика, как наряженная ёлка. Яркая одежда, зеркальные зелёные очки, коротко стриженные рыжие волосы. Он ждал тех, кто ещё не дошёл до спальни, чтобы закрыться в спальне на всю ночь. И снова молчание. Эта ночь для них ещё не закончилась, и время разговоров, тяжелых и неподъёмных, было впереди. Слепой и Чёрный это знали, Сфинкс — ещё нет. Третью закрывал Стервятник, коротко кивнувший, увидев Чёрного, Сфинкса и Слепого. Любопытные взгляды Птиц из-за неровного света фонарика Чёрного сверкнули в глубине спальни. Хлопнула дверь. И вот Четвёртая. Чёрный замер у порога, Слепой отпустил Сфинкса, сказав последнему: — Иди. Мы скоро. — И побрёл дальше — в сторону Шестой. Спустя мгновение Чёрный пошёл за ним, не упустив возможности посмотреть на ошарашенное выражение лица Сфинкса. Фонарик освещал расписанные стены и спину Слепого — всё это напоминало какой-то дрянной фильм ужасов, над которым можно посмеяться, только если смотреть со стороны. Свои спальни все держали плотно закрытыми. Все, кроме Псов. Двери, ведущие в две их спальни, были распахнуты настежь, в коридор проникал жёлтый свет. Да и многие из Псов не торопились заходить в спальню, шептавшись, тихо переговариваясь, всхлипывая у порога. Они не сразу посмотрели, кто к ним приближается — Слепой, даже с ореолом белого света от фонарика за спиной, ухитрялся сохранять свою обычную незаметность. Но когда заметили — у них словно выключился звук. Не то, что шёпот прекратился, звуков от даже самого поверхностного дыхания не было, эхо шагов исчезло — страшно и странно. Чёрный и Слепой продолжили идти, не замедлив шага, но Чёрный не знал, как поступил бы в том случае, проходи он мимо Шестой один. Едва Слепой открыл дверь сортира — с долгим режущим слух скрипом, который словно вытянул за собой во внешний мир все спрятавшиеся звуки — Чёрный замер. «Он хотел поговорить здесь? Издевается?» Слепой подошёл к раковине, выкрутил рукоятку крана и долго мыл лезвие. Чёрный на всякий случай проверил все кабинки — пустые — и сел на подоконник, прислонившись к матовому стеклу. Выключил фонарик — высматривать на лице Слепого эмоции во время разговора было всё равно, что заставлять Лэри переписывать строчки. Попробовать можно, но менее бессмысленным это не станет. Хотя… — Тебе было бы удобнее, убей ты помимо Помпея ещё и меня, — протянул Чёрный. — Сфинксу — да, мне — нет, — коротко ответил Слепой. Глаза постепенно привыкали к темноте, а чего не было видно — дорисовывало воображение. Хлюпанье — Слепой переступил с ноги на ногу на мокром кафеле — он был в тонких кедах из ткани, ноги, скорее всего, промокли. Слабый скрип и капающая тишина — Слепой выключил воду. Мягкие приближающиеся шаги, которые были бы совсем неслышными, если бы не вечно мокрый кафель. Невысокая тень, севшая рядом на высокий подоконник. — Почему? — спросил Чёрный. — Почему мне твоя смерть невыгодна? Потому что ты полезен. Будешь. Да и знал бы ты, как мог бы быть полезен сам себе — все карты были у тебя на руках, но даже козыри становятся бесполезными, когда об их существовании не знаешь. — И в чём же мой козырь? — Партия закончилась — его больше нет. Но он был с тобой долго. Я бы даже сказал — чересчур долго. Ты такого не заслуживал. Всё началось с восхищения — он хотел быть таким, как ты, пусть и называл другое имя, знаешь? Завидовал, ненавидел, уважал и безумно жаждал твоего уважения. Не в первый и не в последний раз Чёрный чувствовал, что не понимал Слепого. — …А потом он, такой дурак, в тебя влюбился. И долго не мог избавиться от этой напасти. Мелочи грызли его, как блохи псов, а более крупные происшествия почти убивали его сознание. Вот вы однажды дрались, и ни о чём он не жалел так, как о той драке. Она осталась в его сердце ножом и твоим зубом на шее. «Что?! Он имеет в виду?..» — И всё-таки забавно, что всё так закончилось, — продолжал Слепой. — Забавно, что вы узнали о взаимности чувств тогда, когда уже перестали чувствовать что-то друг к другу. Слепой замолчал, видимо, давая Чёрному время всё переварить. Он нравился Лорду. Нравился так же, как когда-то Лорд нравился Чёрному. Столько же времени. Когда Лорд смотрел ему в глаза во время разговора, его взгляды казались Чёрному наполненными злобой. А когда они случайно встречались взглядом, Лорд всегда отворачивался первым. Как он мог забыть, что Лорд — Лорд! — спустя лишь несколько недель знакомства открылся ему, рассказал о том, как оказался прикованным к коляске — о чём наверняка больше не говорил с кем-либо. А когда его подвешивал Сфинкс… Наверняка ему было настолько стыдно показывать Чёрному свою беспомощность перед Сфинксом, что он — вспыльчивый гад — намеренно нагрубил… «Я докажу, докажу тебе, докажу всем, что я могу всё!» — почти кричал Чёрному раскрасневшийся Лорд несколько лет назад, в его глазах — сверкающая непролитыми слезами решимость, на руке — шрам от недавнего неудачного самоубийства. Такой сильный. Такой красивый. Именно в тот момент Чёрный заглянул за маску красивого лица и вспыльчивого характера. И влюбился. Ссоры, провокации, недавняя драка, клык Чёрного на цепочке Лорда, которую он за всю неделю ни разу не снял с шеи. Десятки других крупных и мелких событий. Они ведь были, так почему Чёрный не знал?.. — А мы оба были кретинами… — забыв о присутствии Слепого, сказал Чёрный. — Ты — в большей степени. У Лорда скрывать чувства получалось лучше. — Парадоксально. — Сфинкс же не догадался о его отношении к тебе. — Потому что он меня ненавидит — у него и мысли не возникло бы, что того, кого он ненавидит, другой может любить и восхищаться. Да и Сфинкс — дурак, решил, что я Лорда изнасиловать решил… Кстати, он над ним измывался потому, что хотел, чтобы Лорд стал сильнее и мог защититься от меня, или же решил, что искалеченным Лордом я побрезгую? — Отчасти оба варианта. Но не основные. — Хм… Стоп. В памяти всплыли слова Слепого: «Забавно, что вы узнали о взаимности чувств тогда, когда уже перестали чувствовать что-то друг к другу», значит… — Лорд всё понял? А когда понял, то больше не… — Вы оба — кретины, всё вам надо было разжевать. — Прошлой ночью? — Когда его вытащили — он стал другим. Тем, в чьём сердце поселился другой человек. Он не помнил того, что случилось, кому отдал себя, но это не было важно — достаточно осознания того, что он окончательно выбрал для себя путь, в котором тебе не было места. Вот и всё. Ну а когда мы встретились, то было нетрудно усыпить всех, кроме него, под утро и рассказать о том, что теперь рассказываю тебе. Чёрный молчал. Разговор ещё не был закончен, но ему было нужно время, чтобы сделать мысленный черновик своего нового восприятия — старое устарело. Прошлые события поворачивались к нему новой стороной, и Чёрный не знал, как к этому относиться — он ведь больше не любил Лорда и теперь чувствовал облегчение от того, что эта ночь закроет для него эту тему навсегда — тем более, что Лорда здесь больше не было. Но оставалось смутное сожаление. О потерянных возможностях. Те же чувства наверняка преследовали Лорда, когда они случайно столкнулись прошлым утром. Теперь, когда Чёрный представлял себе Лорда, перед глазами был не прекрасный злой эльф и не восковое лицо человека, превратившегося в камешек. Чёрный видел удивлённое лицо Лорда во время их последней встречи, и осознание того, что он в тот момент испытывал те же смешанные чувства, которые Чёрный испытывал сейчас… Чёрный усмехнулся. Даже если Лорд не хотел уезжать из Дома — на Чёрного он вряд ли точил зуб… А Слепой?! «И о том, что ты сделаешь сейчас, мы тоже поговорим», — произнёс Слепой, прежде чем закрыть за собой дверь. Он знал, что Чёрный хотел сдать Лорда в Могильник. Он дождался, пока все выйдут, прежде чем упомянуть то, что ему обо всём известно, а ведь мог, догадавшись, предложить побыть с Лордом сам. Почему он этого не сделал? Почему дал понять Чёрному, что обо всём догадался? Нет. Вопрос нужно было построить по-другому. Какова его цель? — Тебе было нужно, чтобы Лорд покинул Дом. Ты подтолкнул его к «Лунной Дороге», — Чёрный не спрашивал. — Предложения следовало бы поменять местами. Лорд находился над пропастью, раскинув руки, — для толчка было достаточно малейшего дуновения ветра. Ты не поверишь, но Лорд ни о чём не пожалел — он стал одним из нас, частью целого. Тем, чем он не смог стать эти два года из-за чувств к тебе. Как я и думал, он избавился от своей зависимости. Но чтобы окончательно привязать к чему-то новому — нужно этого лишить. Лишить Дома. — Зачем всё это? Лорда здесь больше нет. — Пока нет. Части целого не должны находиться вдали друг от друга. Бесконечная ломка, чувство незавершённости будут преследовать его и всех нас. Никто не знает, где он: в своём роскошном доме, в психушке или на другом конце океана — рано или поздно он вернётся и, как все причастные, останется и примет свою сущность. Так же, как может остаться Курильщик… — Нет! Перед мысленным взором стоял Курильщик. Имевший на всё своё мнение, скептичный, разумный и рациональный — он не мог стать как они. Конечно, не мог! Сам. Что может прийти в голову Слепому и Сфинксу, какими наркотиками они могли накачать Курильщика под видом безобидных настоек, как сделали с Лордом, не было известно никому! — Оставь его! — прорычал Чёрный. — Хватит с вас, ублюдков, Лорда, оставьте Курильщика, не трогайте… — Твои мозги, что весьма успешно генерируют входящую информацию, приходят в неисправность, когда тобой овладевают эмоции, Чёрный. Всё зависит от меня или тебя куда в меньшей степени, чем от самого Курильщика. — Ты же сам подтолкнул Лорда! — Точно так же, как мог подтолкнуть его ты. А сделай ты это — ни я, ни Сфинкс, ни Табаки не смогли бы ничего предпринять. — Курильщик не такой, как вы или как Лорд. Он — нормальный. — Я даже с Лордом не был ни в чем уверен. В случае Курильщика — тем более. Но я знаю, что ему представится возможность. Ну и что ты будешь делать? Риторический вопрос — даже Слепой прекрасно знал, что Чёрный будет делать. Вот только у Чёрного совсем не осталось сил продолжать разговор — слишком много событий для одного дня. Оставался последний вопрос. — Так какую роль в твоём спектакле играю я? Почему дал понять, что знаешь о том, что я собираюсь делать с Лордом? Почему тебе не выгодна моя смерть? Ты мог бы устроить Сфинксу большой многодневный праздник таким событием. — По той же причине, по которой ты никогда не задумывался о моей смерти. Сегодня я ещё раз в этом убедился. Длинные горячие пальцы левой руки Слепого коснулись правого запястья Чёрного, постучали по костяшке, выпирающей при сжатии кулака у указательного пальца. Чёрный как-то сразу понял, что от него требовалось, перевернул руку и раскрыл ладонь, которую уколол свёрнутый в кольцо длинный чёрный волос. «Этот ублюдок…» Слепой ответил только на вторую часть вопроса, проигнорировав первую. Чёрный знал, что нужен Слепому, но сил на то, чтобы подумать о том, какая роль отведена ему, не было. А в этом невысказанном слышалось слишком очевидное: «Думай сам». Они — два разных человека, что шли в противоположных направлениях. Мир Чёрного был жесток, и он давал ему шанс. По улицам ходили не калеченные душой люди — полностью отличающиеся от тех, что видел Чёрный каждый день в этих стенах. Этот мир, как сам Чёрный, гордился своей полноценностью, исключительной функциональностью и разумным мышлением, взамен даря свободу выбора во всём. А тех, кто не соответствовал стандартам… Ну, об этих предпочитали не говорить. Мир Слепого был жаден и полон чудес, за которые калеченные потом долго расплачивались — это было Чёрному прекрасно известно. Калеченные обращались в этот мир всем своим естеством в попытках забыть о своей неполноценности. Таблетки, которые легко можно было достать, пойло с добавками и даже это место как будто меняло сознание. От размера перемен в сознании зависел размер зависимости. Этот мир, как Слепой, был ограничен в своих рамках, исключительно жаден и самолюбив, отбирал всё — от воспоминаний до личности — даря себя и свою силу взамен отобранного. А тех, кто не желал играть по правилам этой игры… Ну, об этих предпочитали не говорить. Из всех сумасшедших именно мотивы Слепого Чёрный понимал больше всех. Не просто разные, нет — они существовали в отделённых друг от друга вселенных. Потому и столкновений в сознательном возрасте у них не было — не в чем сталкиваться. Почти не было. Потому что оба привязывались к тем, кто стоял на перекрёстке. И стремились перетянуть их на свою сторону. Это получалось сделать. Или нет. Чёрный выдохнул. Кажется, он понял, зачем Слепой обо всём рассказал ему и Лорду. Даже разлюбив, они нет-нет, да оглядывались бы назад с чувством незавершённости. Не могли бы полноценно идти вперёд. Когда животное или человек годами просидело на цепи, даже освободившись, никогда не станет таким, как до несвободы. Слепой рассказал, чтобы они осознали — тот вариант событий, в которым они оказались, был лучшим. Ведь они — разные, тянули бы друг друга в противоположных направлениях, постоянно срались бы по любому поводу, не оставили бы друг другу ничего хорошего. Горько сожалели о каждом лишнем слове, а после неминуемого расставания — закрылись бы в себе. Слепой рассказал, чтобы они больше не оборачивались назад, оставили все сожаления о несбывшемся в прошлом. Чтобы позже Слепой смог их выгодно использовать, а они, мучимые чувством долга, — ни в чём ему не отказали. Сфинкс чувствовал людей лучше, читал чужую суть за несколько минут разговора, но на месте Слепого до такого бы не додумался. Шаги. Скрип двери. Чёрный поднял голову в абсолютной тишине. Перед глазами — вечно равнодушное выражение лица Слепого — чтеца мыслей, манипулятора, кукловода. Когда правая рука начала зудеть, Чёрный обнаружил, что волоса, который Слепой несколько минут назад отдал ему, больше не было. «Выронил?» Чёрный подошёл к раковине и умылся, чувствуя себя грязным. Жаль только водой от этой грязи не избавиться. Вспоминая события в спортзале, Чёрный чувствовал себя ничтожеством. Каким же, сука, глупым он был, отделяя себя от остальных. Он — такое же животное, как они! Ведь не хотел же снимать волос Слепого с лица Помпея, вот только думал не о справедливом возмездии, которое настигло бы Слепого за убийство, о нет, он думал только о том, как посподручнее занять место вожака, когда Слепого увезли бы. Чёрный ударил лоб о зеркало, но последнее выдержало удар, не разлетевшись осколками. Зря. «Как?! — задавался вопросом Чёрный. — Как у них получалось договариваться с совестью? Не могу…» — И не сможешь, — послышался голос Помпея, камнем рухнувший в чёрную гладь воды. Чёрный похлопал себя по лицу, остужая разыгравшееся воображение, которое совсем некстати подсунуло ему воспоминание о Помпее таким образом. Он поспешно вышел из сортира, включил фонарик и пошёл вперёд, не ожидая, пока глаза привыкнут к яркому свету. От фрагментов стен с надписями и рисунками, казалось, болели глаза, как и от множества фигур в ужасно ярких одеждах. Почему они здесь? Сейчас сколько времени? Начало третьего? Они повернулись, уставились на него, как на законченного ублюдка. Не все, один продолжал царапать стену, словно та была его врагом. Нет, не просто стену… Слабые глаза наконец привыкли к свету, и Чёрный увидел то, над чем измывались Псы. Надписи… Нет, знаки. Кошка с человеческой головой, перечёркнутая красным. Чёрный треугольник с пробитой в нём дыркой. Спираль с глазом внутри, которую один из Псов так увлечённо разукрашивал зазубринами, не обращая внимания на Чёрного. Не нужно быть экстрасенсом или подобным Сфинксу психом, чтобы прочитать эти знаки. Чёрный перевёл взгляд на Псов, и теперь, с привыкшими к освещению глазами, он выловил ещё несколько деталей: лезвия в руках каждого — видимо все принимали участие в осквернении стены — и напуганные выражения лиц. В их головах и мысли не возникло, что на Чёрного можно было напасть группой и в лёгкую убить. Напротив — это они его боялись. Почему-то. Чёрный отвернулся и продолжил идти. В Четвёртой все ложились спать, бегали из одного угла в другой, Табаки царапал на стене ножиком какие-то знаки. Не было только Сфинкса и Слепого. Чёрный зашёл в ванную — так вот где Сфинкс — и закрыл за собой дверь. Последний стоял под душем с закрытыми глазами, повернув красное лицо к горячему потоку воды. Сколько он был здесь? Чёрный подошёл к кабинке, раздвинул дверцы и, ошпарив руку невыносимо горячей водой, завинтил кран. Затем, не глядя, схватил полотенце — кажется, даже своё — и начал с силой вытирать Сфинкса, который всё так же не открывал глаза. Сексуальных мыслей не было, Чёрный смотрел на пенис Сфинкса с тем же равнодушием, с каким смотрел на его лицо, и хотел одного — закончить поскорее. Ведь другие скорее всего забыли о том, что Сфинксу нужно было помочь. Полотенце на крючок. На кафеле — влажные пижамные штаны. Чёрный со вздохом произнёс: — Подними ногу. — Сфинкс, подобный послушной марионетке, поднял — левая штанина в левой ноге. — Теперь другую. — И снова — полное подчинение. Последнее дело — зубы. Чёрный выдавливал на зубную щётку Сфинкса остатки пасты из плоского, как блин, тюбика… — Курильщик прав. И я его за это ненавижу. — Голос всё это время молчавшего Сфинкса раздался громом в душевой — Чёрный поморщился — ему было приятнее иметь дело с не разговаривавшим Сфинксом. — Так в чём прав? — Мы — ненормальные, я всегда это знал, даже гордился этим. Но не могу перестать думать о том, что у Слепого была возможность решить этот конфликт не смертью Помпея. Он же — человек… Чёрный не был готов к этим словам. Да и никто на его месте не был бы готов. — Табаки говорил, что он — идиот, словно противопоставив этот факт тому, что он человек. Я думал, что никто не думал также, как я, но ты… ты пытался его отговорить. Чёрный подвёл Сфинкса к умывальнику и начал чистить ему зубы, отчасти желая, чтобы он замолчал. Спустя пару минут, когда Сфинкс закончил полоскать рот, он повернулся к Чёрному и сказал: — Забери его. Курильщика. Сначала я думал, что… Но теперь нет. — Я и так хотел его забрать. — Знаю, что он прав. Мы — ненормальные. А Слепой — особенно. И я в который раз смирился с этим. Но забери… «Он бредит?» — подумал Чёрный, отводя бормотавшего Сфинкса к кровати — было страшно видеть его в таком состоянии. Всем было страшно. Все они — соучастники преступления куда более страшного, чем все те, что случались до этого. Смерть давно стала ещё одной частью их жизни, но никогда её руки не были руками одного из них. После кровавого выпуска старших они, кто вслух, кто про себя, поклялись не убивать друг друга. И теперь обещание было нарушено — осознание этого душило затхлым воздухом закрытых окон, в стёкла которых бил осенний ливень. Нарушенное обещание больше не имело силы. Никто не знал, сколько убийств должно было последовать дальше… Сфинкс быстро заснул. А Чёрный долго лежал, глядя во тьму перед собой, как Табаки, Горбач, Лэри, Македонский, и слушая тихие всхлипывания Курильщика. Только под утро Чёрный закрыл глаза, провалившись в беспокойный сон.