As we live a life of ease

Чёрный открыл глаза. Через неделю он станет соучастником убийства, но сейчас его волновал только своевременный подъём. Муть, посреди которой он вставал с кровати, надевал спортивный костюм, собираясь идти на улицу, казалась ему другим миром. По-настоящему другим, а не шизофренической фантазией Сфинкса, Табаки или Стервятника. Такое бывало только в короткие рассветные минуты, когда все спали, ложились спать или вставали, когда всё выглядело почти нормальным, почти без искажений. Крысы и псы заканчивали свои свистопляски, Логи храпели, временно разделённые разными спальнями, и даже у Табаки выключался звук. Стоявший посреди спальни Чёрный осмотрел соседей по спальне. Горбача, лежащего на верхней койке над койкой Черного, не было видно под одеялами. Лэри, похрапывающий мешок костей, напротив, полностью скинул одеяло. Отсыпал бы Горбачу немного самоуверенности, что ли? Да и Македонскому, спрятавшемуся от всего мира под одеялом, не повредило бы. Толстый, раскинувшись звездой, посапывал, Табаки, обычно привлекавший внимание, словно пожарная сирена, во сне был тише тараканов, как и Сфинкс, вытянувшийся в струнку на самом краю. Лорд спал на боку, словно специально закрыв волосами лицо. Чёрный отвёл взгляд и, взяв спрятанный под подушкой пакет, пошёл к выходу из спальни, обходя сдвинутые в центр кровати. Дверь приоткрылась, пропуская Слепого, который, вдохнув, безошибочно повернулся к Чёрному, кивнул, прошёл мимо и улёгся рядом с Лордом. Зверь, живший в собственном мире — в настоящем для него нет места. Из всех сумасшедших именно его мотивы Чёрный понимал больше всех. Потому и столкновений в сознательном возрасте у них не было — не в чем сталкиваться. Чёрный шёл. Коридоры, исписанные не несущими смысла словами, размашистыми и мелкими, соседствовавшие с произведениями искусства Леопарда и почти детскими каракулями, вызывали отвращение и недоумение, приглушенные спокойным ожиданием — последний год, осталось совсем недолго. Выход наружу. Тихий шелест и многочисленные отзвуки далёкой Наружности, сырой ветер, смешанные с грязью сухие листья, лай собак, кисло-горький запах мусора в кустах, прикрывавших один из нескольких выходов в Наружность, самый любимый Черным — проход большой, да и запах мусора привлекал дворняг. Железный забор-сеть, цеплялся за одежду, пока Чёрный, согнувшись, выбирался за пределы территории Дома. Цеплялся, словно не желая отпускать, даже его — самого нелюбимого из всех «детей» Дома. Несколько псов, приученных ожидать еду к этому времени, уже были рядом. Облезлые, с умными глазами, но тихие, не грызущиеся — значит, ещё находили достаточно еды. Хорошо. — Ешьте. Порыкивая и поскуливая, они опустошили всё принесённое Чёрным, скользнули языками по пальцам и убежали. Неблагодарные твари. Но привычка — вторая натура, Чёрный от привычек обычно не отказывался, а кормление эгоистичных тварей — одна из самых давних его привычек, родом из детства, ещё с тех пор, когда он любил и нежил этих тварей, отдавал большую часть своей еды, особенно зимой, чтобы пережили её, протянули до весны. До весны, в середине которой их перетравливали или сбивали насмерть. Чёрный побежал вперёд. Поворот. Прямо. Маленький парк, на который тихо ложились оранжевые лучи. Это тоже территория Дома. Всякая земля, на которую ступил бы Чёрный, стала бы ещё одной частью Дома, до тех пор, пока он продолжал в него возвращаться. Мусор, сухая трава, рассвет, покосившиеся скамейки, ржавеющий фонтанчик для питья — на всём было написано «Дом». Это ядовитое слово, заместившее истинное значение, исказившее его, извратившее, въелось под кожу, дрянь. Чёрный нес за собой, на невидимом горбу, Дом, он травил им Наружность, как капля токсичных веществ отравляла родник. Он побегал, сделал упражнения на растяжку, вернулся в Дом, где переоделся в спальне и пошёл на завтрак. Сонный гул усыплял, и есть не хотелось, но Чёрный не пропускал приёмы пищи. — Чёрный, эй, Чёрный. Ты, конечно, большой мальчик, даже слишком, и много кушать тебе нельзя, но, дорогой мой, это же не значит морить себя голодом! — Табаки повернулся к Сфинксу. — Хоть ты скажи своему крестнику, чтобы он ел нормально… — Да, — сказал Сфинкс, улыбаясь и пододвигая «граблей» свою потемневшую половинку яблока — роскошный десерт — к Чёрному. — Если свалишься в голодный обморок, я тебя до спальни тащить не буду. Чёрный начал запихивать в себя безвкусную кашу, но, почувствовав тошноту, отодвинул тарелку, ограничившись своим и Сфинксовым десертом — раз уж обиженка-Сфинкс не поскупился ни на яблочко, ни на улыбку, ни на дерьмо в словах, ни на злобу во взгляде. В блеснувших и сразу же отведенных в сторону зелёных глазах Чёрный прочитал желание гонять его, гонять по всему Дому, бить ногами, харкать в рожу. Желание Сфинкса совершить все эти вещи и многие другие — фантазии ему не занимать, — которые совершал с ним сам Чёрный девять лет назад. Сфинкс и Чёрный ненавидели и страшились воображаемого разговора о прошлом, как огня. И продолжали царапать, тереть старый шрам, воскрешать давние события в памяти, словно они случились вчера. Вопросов Чёрный не задавал, хотя и был среди них его любимый, примерно такой: «Почему только я? Лэри дубасил тебя не меньше, а ему ты ни разу ни о чём не напоминал. Стервятник воровал твоё добро и кричал громче всех: «Хвост Слепого», «Любимчик Лося», а теперь он — друг, к которому ты ходишь плакаться, так чем я хуже?» Ещё года три-четыре назад Чёрный мог бы бесконечно продолжать этот монолог, фантазировать о реакции Сфинкса, теперь же ему было почти плевать. Скорее авиабомба уничтожит Дом, чем Сфинкс начнёт думать на тему общего с Чёрным прошлого головой, а не в тысячный раз жалеть себя за события девятилетней давности. Завтрак кончился, на занятия потрусила едва ли треть из присутствовавших в столовой. Из «своих» он увидел только Лорда, хотя, возможно, где-то далеко и затесался невидимый Македонский. Кинув взгляд на чёртового принца эльфов, Чёрный сразу же отвёл глаза. Смотреть приходилось украдкой, каждого пялившегося более четырёх секунд Лорд таранил коляской. Но Чёрный всё равно смотрел. Красивый ведь чёрт. Это та красота, к которой Чёрный с первого взгляда мечтал прикоснуться, сделать своей, хоть и не сразу облёк свои желания в твёрдое и осознанное «хочу», теряясь поначалу от необычной реакции. Третья и четвёртая зашли в класс, бросили цветастые сумки и рюкзаки у парт и сели за них по одному, честно пытаясь выглядеть заинтересованными происходящим. Чёрный, вполуха слушая вступительные слова тощего сутулого Тряпки, разглядывал макушку сидящего через парту Лорда. В фантазиях, которые Чёрный воскрешал в душе перед сном, он был смущённым, молчаливым и покрасневшим. До этого в них фигурировал агрессивный, активный и возбуждённый Лорд, но всё изменилось несколько дней назад. Чёрный увидел Лорда новым — взволнованным, куда более нервным, чем обычно, всю ночь ползавшим по комнате, выкуривавшим пачку за раз. На следующий день Лорд вернулся к своему обычному состоянию. И всё, Чёрному больше не нужно, — здравствуй, новая фантазия. Новизну в дрочке Чёрный приветствовал — кончать он стал быстрее на пару минут, а Чёрный, как человек обстоятельный и неторопливый, ценил лишнее время. Табаки же необычное состояние Лорда, как-то по-особенному гаденько ухмыляясь, прокомментировал так: «Неужели после столетней спячки проснулось доселе невиданное творение — совесть Лорда, спешите видеть…», на этом месте вышеуказанный Лорд закидал Шакала подушками — видимо, совесть от всякого рода деятельности утомлялась быстро. Но комментарий удивил, ведь Лорд никогда не сожалел, не стыдился поступков, будь то раскрытый соперниками мухлёж в покере, из-за которого его отлучили от игры на месяц, драка или попытка самоубийства. «И что же изменило твоё поведение, принц эльфов херов?» — спрашивал себя Чёрный, гипнотизируя макушку Лорда. Настенные часы разрывали тишину непривычным, долбящим голову стуком. Чёрный переносил как гомон, крики, так и абсолютную тишину Клетки, но это равномерное тиканье было слишком уж непривычным, мешающим сосредоточиться на монотонном уроке Тряпки. Причём именно сейчас, чёрт, обычно он, в отличие от Шакала, любил и даже коллекционировал всяческие измерители времени. Но сейчас… Табаки заразил своей дрянью, что ли? Звонок — крик дохнущей в муках птицы, не иначе — привычно и от того приятно резанул по ушам. Со всех взглядов исчезла туповатая отстранённость, Тряпка тоже вздрогнул, выпалил домашнее задание, а в это время Чёрный пытался смыться в числе первых — учителя любили нагружать его дополнительной работой, чуя исполнительность за версту. Бесило, сука. На этот раз успел. У класса уже стоял ворох ярких одежд, обёрнутый в тощие тушки — Псы. Ошейники с шипами, круглые глаза, капающая с оскаленных пастей слюна — видение было ярким. И «Великий Пёс», как окрестил его в своё время Шакал, стоял поодаль, с одной стороны являясь частью этого клоунского сборища, с другой — находясь отдельно от него. И Сьюзи — отощавший самец летучей мыши — был распят на груди Помпея, подобно Христу. Хитромудрые крючки на жилете пронзали насквозь тонкую кожу крыльев. Этому экземплярчику оставалось недолго. — Доброе утро, — улыбнулся Помпей Чёрному. — Доброе. — Сегодня придешь? — Да. Вечером. — Тогда до встречи. — До встречи. Они прошли мимо друг друга, — один шёл в класс, другой — в библиотеку — не оглядываясь. Чёрный шёл среди разрисованных и расписанных коридоров, калеченные шли и ехали ему навстречу, обходя и объезжая в последний момент. Они, как и их настенные братья, — такие же неумелые карикатуры. Бессмысленные мысли пятнами уродовали пустые морды и взгляды, так же, как кривые надписи уродовали стены. Коридор. Ещё и ещё. Тяжёлая скрипящая дверь. Библиотека. Чёрный любил это место — оно больше всего напоминало Наружность, собранную и уравновешенную, надписей не было, книги и пыль — признак редких посетителей — были. Чего ещё желать? Чёрный бродил среди высоких полок. Старые книги с потёртой обложкой, порванными корешками. Родные. Библиотеку, как тихое место без людей, он открыл для себя ещё когда был мелким, на пике своего увлечения журналами с голыми шлюхами. А уж потом, когда однообразие порнографической продукции начало бесить, открыл для себя книги. Первым его автором стал Джек Лондон — сначала рассказы о севере, потом — Белый Клык, Мартин Иден… Да, счастливые были деньки. — Что ты здесь делаешь?! Рыбьи глаза Скрепки казались потухшими, даже когда она визжала. — Разве запрещено ходить в библиотеку? — Марш на уроки, ублюдок, библиотека работает после них! «Ложь». Чёрный попятился к двери, не отрывая взгляда от Скрепки, едва он вышел — дверь захлопнулась, раздался щелчок. От стен коридоров веяло холодом, но спину грел рюкзак с двумя наугад взятыми книгами, потрепанными, в мягких обложках — такие он любил больше всего. Урок начался, Чёрный пошёл в класс, наслаждаясь тихим предвкушением — самое лучшее чувство. В такие моменты он терпеливо высиживал все уроки, греясь в этом предвкушении прочтения. Без уроков он бы быстро проглотил книги или же, разочаровавшись в сюжете, забросил, не насладившись чувством будущего удовольствия. Так что Чёрный просидел на оставшихся уроках, глядя на светлую макушку Лорда, положившего голову на сложенные руки и, кажется, заснувшего. Это больное влечение — дрянь, но Чёрный ничего не мог поделать — едва Лорд садился перед ним на занятиях, взгляд сам упирался в прямую спину и светлые волосы. Сначала эта реакция бесила, теперь он привык. Обед. Есть почти не хотелось, впрочем, как и всегда, — один вид Шакала, вылизывавшего тарелку, отрезал подчистую всякое чувство голода. После него — последний урок. Как новая — где-то недельной давности — жвачка, прилепленная под столом, которую можно растягивать, казалось бы, до бесконечности. Но в самый неожиданный момент она рвалась. От звонка Чёрный вздрогнул. Выбежав из класса, он окунулся в безумный смех, оскалы, топот, как в холодное море без дна. На секунду прикрыв глаза, он увидел себя — медленно опускающегося вниз, с каждым днём блики света где-то наверху становились всё тусклее. Он открыл глаза и продолжил идти. Искажённые болезнями тела шагали, катились рядом, вместе с ним. Чёрный подыхал в Доме. Зайдя в спальню, где кроме Македонского и Толстого никого не было, Чёрный закинул портфель под кровать, предварительно взяв одну из украденных из библиотеки книг. Спрятав её в жилетку, он пошёл в сторону Кофейника. Не самое любимое из мест Дома — хотя по-настоящему из всех мест Дома он любил только библиотеку и изоляторы, — но Лорд там часто околачивался. В одиночестве, с картёжниками или с Табаки. Так что, если чтиво оказалось бы херовым, можно было бы, заняв удобную позицию и делая вид, что читает, поглядывать на Лорда. Тоже недурно. В Кофейнике уже было полно народу — любимое всеобщее место, чего уж там. Чёрный зашёл — бумажные китайские фонарики задевали голову. — Сюда, сюда, старина! — Табаки, сидевший рядом с Лордом и кем-то незнакомым, заметив Чёрного, помахал. — Вот они мы! Смотри сюда. Ау!.. Чёрный подходить не хотел, изначально желая сесть через столик от Лорда, но с Табаки хотел ссориться ещё меньше — на каждую мелочь может обидеться. А обижающийся Табаки — человек в высшей степени непредсказуемый. Лорд, нахмурившись, не поднимал взгляда. — … Верно, Чёрный? Чёрный взял стул у соседнего стола и, поставив его рядом с Лордом, сел. Незнакомый парень — почти мальчишка — спокойно встретил его взгляд. — Верно что? — он не слышал долгий монолог Табаки, да и не хотел его слушать. — Что тебе нельзя переедать. Ты и так тяжелый. Чёрный не ответил, глядя на парнишку — Фазана, если судить по аккуратной причёске и чистой одежде. Но другого. У всех тех, что жили в первой спальне, были пустые взгляды, а их прилизанность и нарочитая положительность были такой же маской, как и сумасшествие Табаки или королевская важность Помпея. У этого взгляд блестел, в нём Чёрный видел обнажённую личность — без масок, без искажений. Слишком откровенно, почти неприлично. Парнишка — колясник, кто бы сомневался — со спокойным уважением рассматривал его бицепсы, пока Чёрный глядел ему в лицо. Новичок. — … Этого милого мальчика звать Курильщиком — крестник Сфинкса, так что вы с ним в этом плане почти братья. Поскольку он оказался настолько недальновидным, — или напротив — очень дальновидным, кто же этих Фазанов разберёт? — что настроил против себя всех состайников, его переводят и, скорее всего, к нам, если только не в третью, но в третью вряд ли, потому как, ясное дело, когда есть из чего выбирать, выбирают, где попросторнее. — Ну? — коротко отреагировал Чёрный, на пару секунд переведя взгляд на Шакала. Табаки никогда не мог долго разговаривать с Чёрным. Шакал был поклонником реакций, обожал аплодирующих или кидающихся помидорами зрителей — всех, кто выдавал хоть какие-то эмоции. И в этом плане Чёрный его амбиции не удовлетворял. — Что ну? — воскликнул разочарованный Табаки. — Я тебе первому сообщаю сенсационную новость! — И что я должен сделать? — Удивиться! Ты должен хоть немного удивиться! — Я удивлён. Чёрный сел за свободный столик неподалёку от Лорда, Курильщика и возмущённого Табаки, достал из жилета книгу, раскрыл её и уставился в текст, читая и забывая прочитанные предложения, прищуриваясь, — он забыл очки. «Вот они — проблемы». Чёрный нахмурился, перед глазами застыло изображение — нервный Лорд, крутивший на краю стола зажигалку. На секунду прикрыв глаза, Чёрный осмысленно посмотрел на книгу и начал читать заново… Спустя сто семнадцать страниц Чёрный поднял голову, услышав знакомый до гула в ушах скрип Мустанга — Табаки с Лордом уехали, новичок, видимо, уехал ещё раньше. Отлично. Чёрный достал из кармана наручные часы и, сверив время с настенными часами над баром Кролика, перевёл их и включил. Тиканье, монотонное и тихое, окружило его непроницаемым щитом. Время — главный инструмент Наружности, Чёрный понимал, почему Табаки не любил все измерители времени. И почему сам любил их, создающих иллюзию контроля над собственной жизнью. Он с рвением коллекционировал их, будь то наручные часы, песочные часы или секундомеры, изредка наведываясь к Белобрюху, чтобы сделать заказ на какую-то особую диковинку. С большим энтузиазмом он коллекционировал только плакаты со спортсменами. И сейчас вспоминал свой мимолётный страх перед часами с насмешкой над собой. И что ему взбрело тогда в голову? — Чай! — Чёрный поднял руку, привлекая внимание, Кролик кивнул. Чаем мало кто увлекался, мелким Чёрный, как и все, только его и пил, с завистью поглядывая на старших, почти литрами пивших кофе, горький и мерзкий, как курево, но являющимся главным атрибутом желанной «взрослости». Чёрный спустя полгода после выпуска старших начал его пить, а вскоре — и выкуривать по пачке сигарет в день, ненавидя эту горечь, но не желая отличаться от остальных. Только года три-четыре назад Чёрный сказал себе: «Да пошли все на хер!», начав пить чай, после кофейного самоистязания казавшийся неимоверно сладким даже без сахара. Сейчас исключительно чай пил он, Македонский, да пару Птиц, остальные о нём вспоминали редко, оставаясь адептами кофе. — Вот. Чёрный протянул смятую банкноту, через пару мгновений исчезнувшую в кармане жилета Кролика под засаленным фартуком. Выпив чай и прочитав ещё сорок страниц, Чёрный загнул уголок листа, закрыл книгу и спрятал в жилет. Поднялся и поспешил в Четвёртую — ещё надо принять душ, переодеться и разогреться в зале перед тренировкой, осталось сорок пять минут — времени как раз впритык. Чёрный был верен привычкам и расписанию, составленному год назад. Он ценил постоянство. Дойдя до Четвёртой, он открыл дверь. — О, наш Чёрный вернулся. — Дверь в душевую открыта. — Ну давай, ты же видел его, милый ведь мальчик, подтверди… Чёрный, не обращая внимание на трескотню Табаки, достал чистую спортивную одежду, скрылся с ней в душевой, закрыл за собой дверь и начал раздеваться. Долгожданное одиночество. А скоро добиться его будет сложнее — скоро же должен был прибыть этот… Курильщик. Чёрный нахмурился, вспомнив о нём, встал под горячий душ и закрыл глаза. С обратной стороны век на него из-под тёмной чёлки смотрел Курильщик. Чёрный сторонился новеньких, глядевших подозрительно, задававших вопросы. В Наружности привыкли задавать вопросы. Это не было чем-то постыдным, Чёрный восхищался этой простой, но эффективной системой познания мира, но восхищение это было сродни восхищению глухого мифической музыкой. В Доме вопросы были не нужны. Ответы на них структурировали знания, а зачем это, когда каждый считал своё понимание единственно правильным? Вопросы не злили, но выматывали, когда их было много. Когда проговариваешь якобы известные прописные истины этим новичкам, поражаешься их дикости. Может, поэтому они не произносились? Время и слова — ключи Наружности. Дом прятал дикость и сумасшествие за «таинственным» молчанием его жителей, не знающих слова «завтра». А когда приходило осознание, что Чёрный продолжал принимать и мириться с существованием этих безумных законов, то ему была необходима библиотека или, как лучший вариант, изолятор. Спортзал перестал помогать с тех пор, как его оккупировал Помпей. А ещё новички доставляли неприятности. Все, без исключений. По наивности или самоуверенности. «Какие же проблемы доставишь ты?»