Волею судьбы.

— Вы уже переговорили с вашей кузиной? — Фуке сделал приглашающий жест рукой, распахивая перед маркизом дю Плесси-Бельером двери в свой кабинет. Кроме пылающего жаром камина в комнате не было других источников света, но мужчинам они и не требовались. То, что они хотели сказать друг другу, казалось более уместным произносить в полумраке, словно они брали в союзники своей тайны безмолвную ночь. — Вряд ли это можно назвать полноценной беседой, — с плохо скрываемым раздражением бросил Филипп, нехотя следуя за хозяином дома. Как некстати этот разговор! Он еще не успел четко проанализировать то, что произошло в потайной комнате и выработать стратегию дальнейших действий в отношении Анжелики и ее неожиданного защитника, о котором маркиз абсолютно ничего не знал, а потому не мог оценить степень опасности, которую тот мог собой представлять, отчего беседа с Фуке сейчас ставила его в положение наскоро построенного редута, не имеющего ни единого шанса выстоять, когда на него несется тяжелая неприятельская конница. Но суперинтенданту не терпелось узнать, как продвигается их дело, а потому Фуке позвал его в свой кабинет, едва Филипп переступил порог бальной залы после полного провала его переговоров с кузиной. — Она была рада вас видеть? — виконт де Мелён остановился у большого стола, чтобы налить себе и гостю вина. — Несомненно, — коротко ответил маркиз. Воскрешая в памяти их встречу, ему сейчас и в самом деле казалось, что Анжелика была рада его видеть — таким облегчением вспыхнули ее глаза, когда он снял маску. А после, когда он предложил ей опереться на его локоть, чтобы проводить туда, где можно было бы переговорить с глазу на глаз без лишних свидетелей, ее ладонь, словно робкая птица, опустилась на рукав его камзола, и он даже через плотную ткань почувствовал, как она дрожит. Неожиданно лицо молодого человека приобрело загадочное выражение, какое бывает у каменных надгробных изваяний на саркофагах королей прошлого, и непрошеные картины далеких дней замелькали перед его внутренним взором, как обрывки полузабытого сна. Ему тогда едва исполнилось шестнадцать, когда отец купил ему полк, и они отправились в провинцию, чтобы набрать людей. Шумиха вокруг этого события утомляла Филиппа и навевала тоску — ему хотелось как можно скорее услышать свист пуль над головой, почувствовать ярость схватки, сладость первых побед, а вместо этого ему приходилось участвовать в круговороте многочисленных праздников, на которых провинциальные мамаши с лоснящимися от тупого усердия и показной любезности лицами непрестанно навязывали ему своих дочерей — таких же неотесанных деревенщин с дурными манерами, как и они сами. Когда на очередном приёме ему представили девушку, почти ровесницу — хотя ему, уже искушенному опытом, она показалась совсем еще ребенком — в скромном, едва ли не монашеском платье, словно невзрачная серая утица среди ярко разряженных гусынь, скука сменилась негодованием, а то в свою очередь — жгучим стыдом, когда ему сказали, что девушку, которая оказалась его кузиной, следует развлечь танцами. По выражению лиц находящихся в гостиной дам он понял, что здесь произошла какая-то неловкость, причиной которой, несомненно, была эта замарашка, и ему захотелось провалиться сквозь землю, до самой Преисподней, лишь бы оказаться сейчас как можно дальше от нее. Но мать смотрела на него таким недвусмысленным взглядом, что ему пришлось подчиниться. Он несколько грубо взял кузину за руку, чтобы отвести в галерею, где пажам и молодым сеньорам его возраста было разрешено резвиться в свое удовольствие, и вдруг почувствовал, как нежные девичьи пальчики дрожат в его ладони. Бросив на нее удивленный взгляд исподтишка, он увидел в нескольких дюймах от себя прозрачные, как лесной родник, изумрудные глаза, которые смотрели на него с таким неподдельным восхищением, словно он был каким-то божеством, сошедшим с небес на землю. Это было так ново и волнующе: прежде дрожал только он, не зная, как противостоять навязчивому желанию перезрелых дам, или слушая колкости молодых придворных кокеток. А тут маленькая девочка наделила его властью, которой он всегда был лишен. Ее взгляды подействовали на него, как целительный бальзам, как пьянящий ликер, и он почувствовал, что становится мужчиной, что отныне он — не игрушка и не слуга. Но, представляя ее своим товарищам, Филипп, сам не понимая почему, жестоко посмеялся над ней: «Вот, — сказал он тогда, — баронесса Унылого Платья». И она убежала… А он посмотрел на свою пустую ладонь и неожиданно ощутил страшное разочарование, сродни чувству, когда пойманная птица, ставшая ему другом, вдруг упорхнула из его рук. Ему показалось, что все вокруг стало серым. Он хотел разыскать ее, чтобы она перестала сердиться, и вновь увидеть ее изменившийся взгляд. Но он не знал, как взяться за дело, как очаровать юную недоверчивую особу. Он наспех схватил из вазы какой-то фрукт, чтобы угостить кузину — подумал, что это будет хороший предлог. Яблоко было золотисто-розовое, как и ее личико. Он искал ее тогда в саду весь вечер, но так и не нашел… — Ну, этого стоило ожидать, — вернул его к действительности голос хозяина Сен-Манде, который в это мгновение оценивающим взглядом прошелся по скульптурным чертам лица молодого человека. Филиппу потребовалась доля секунды, чтобы осознать, что вместо аллей старого парка, куда порой забредали лани из Ньельского леса, и где весной витал пряный аромат каштанов, он сейчас находится в едва освещенном кабинете Николя Фуке, который придирчиво рассматривает его, словно породистого жеребца на продажу. Маркизу были хорошо знакомы подобные взгляды, и он ненавидел их всей душой, желая любому, кто так смотрел на него, идти прямиком к Дьяволу, а то и куда подальше! — Что вам удалось узнать? — протянул ему бокал суперинтендант. — Нас прервали, — ответил маркиз, стараясь, чтобы на его лице не дрогнул ни единый мускул, выдавая его раздражение. — Неужели? — собеседник изогнул бровь. В его голосе слышалось откровенное недоверие напополам с недовольством, а в карих глазах светилась издёвка. Филипп с легкостью мог прочесть мысли виконта: как такой красавец умудрился утратить расположение дамы? Ведь все было организовано настолько безупречно, что неудача была просто немыслима, и что же? Все сорвалось! Не иначе, прекрасный, словно ангел, маркиз глуп, как пробка, и он зря положился на него в этом щекотливом деле. Молодому человеку и самому было непонятно, как ситуация могла выйти из-под контроля — ведь в его руках были исключительно козыри, но, видимо, сама судьба смешала ему карты, и все пошло наперекосяк. Сперва он перепутал сестер де Сансе и не сразу понял, кто перед ним, а потому едва не проговорился Ортанс о ларце, что было бы не просто ужасной оплошностью, а почти катастрофой. От провала его спасло только происшествие со львом, которое отвлекло внимание его спутницы, а его самого заставило удержать рвущиеся с губ слова, которые погубили бы всю затею. Какой недопустимый промах! А ведь она ясно дала ему понять, что не была на приеме в Плесси, поскольку его мать желала видеть вокруг себя «хорошенькие мордочки». Это было сказано с такой обидой, словно Ортанс и сейчас не могла простить своей сестре этого немыслимого оскорбления, а после она с вызовом добавила: «Ужасная несправедливость! И это при том, что ваш батюшка во время визита в Монтелу нашел, что у меня тонкий ум». Начавшему терять терпение Филиппу тогда захотелось резко оборвать ее и сказать, что он прекрасно помнит тот день, и что ей не стоит лгать ему прямо в лицо, но тут у него перед глазами встала сцена из далекого прошлого — запущенная, темная гостиная в полуразвалившемся замке, вытертые гобелены, жалкая кучка дров, тлеющая в камине, старый барон де Ридуэ с его давным-давно вышедшим из моды воротником и четыре дамы: три нелепо одетые тетушки, сопровождающие некрасивую молодую девицу, чьи жалкие бантики и бархатная лента на суконном корсаже мышиного цвета не могли вызвать ничего, кроме насмешек. Филипп едва не застонал от осенившей его догадки: так вот кто сейчас перед ним — Ортанс де Сансе! Дьявол! Он угробил на неё кучу времени и ни на шаг не приблизился к своей цели! И, в таком случае, где же тогда Анжелика?! Ему пришлось разыскать лакея, который встречал вновь прибывших, и заставить его вспомнить, с кем на бал прибыла дама в красном домино, на которую господин Фуке приказал слуге обратить пристальное внимание и доложить ему, когда та появится. Больших трудов Филиппу стоило отыскать и девушку в черном плаще с простой белой маской на лице, поскольку после беседы с Ортанс и инцидента со львом она словно сквозь землю провалилась, и, по мере поисков, он раздражался все больше и больше, пока, наконец, не пришел в самое препаршивое расположение духа. А потом он, словно безусый юнец, впервые оказавшийся на поле боя, совершал ошибку за ошибкой, которые в итоге и привели его к позорному провалу миссии. Николя Фуке первым нарушил гнетущее молчание. — Кто же осмелился прервать вашу беседу с кузиной де Сансе, маркиз? — суперинтендант опустился в кресло, стоящее у камина, и посмотрел на Филиппа снизу вверх. Тот отвернулся и устремил взгляд на ярко горящие в очаге дрова. — Какой-то высокий мужчина в пурпурном костюме и темном парике, — отрывисто проговорил Филипп, злясь на сложившуюся ситуацию, в которой ему, как провинившемуся пажу, приходилось отчитываться перед этим наглым выскочкой, купившим себе дворянство и теперь возомнившим себя ровней представителю древнего аристократического рода. — Он был в маске, поэтому я не могу описать вам его внешность, но мадемуазель де Сансе назвала его в разговоре «Ваша светлость». Языки пламени, облизывая горящие поленья, переливались огненными оттенками, точно такими же, какие играли в гранях огромного рубина, украшавшего навершие шпаги встреченного Филиппом незнакомца. Все в нем — от повязанного широким бантом галстука до затканной золотом и усыпанной бриллиантами перевязи — было подобрано безупречно и с большим вкусом, что говорило не только об утонченности владельца, но и о его баснословном богатстве. Странно, что маркиз раньше не встречал его в свете. — Думаю, я понял, о ком вы говорите, — задумчиво кивнул Николя Фуке. — Как некстати, — словно разговаривая сам с собой, продолжал виконт. — Как же он отыскал вас? — Уверен, что этот человек следил за нами, поскольку, едва я начал беседовать с мадмуазель де Сансе в потайной комнате, которую вы мне указали, он стал весьма настойчиво ломиться в дверь. — Ломиться в дверь? — Фуке даже привстал со своего места от изумления. — Вы не ослышались, — невозмутимо ответил Филипп, переведя взгляд на застывшего от удивления собеседника. — Он едва не разнес ее в щепки, а после весьма бесцеремонно увел мадемуазель де Сансе с собой. Я был вынужден позволить ему сделать это, чтобы избежать скандала, но его поведение показалось мне более, чем подозрительным. Замешательство суперинтенданта было приятно маркизу. Наконец-то разговор перестал быть для него оскорбительным, а его промахи отошли на второй план. Теперь он, перехватив инициативу, сможет атаковать сам, превратившись из обороняющейся стороны в наступающую. — Вы сказали, что знаете его, виконт, как его имя? — небрежно осведомился Филипп, отвернувшись к огню, словно задавал этот вопрос из одного лишь праздного любопытства. — Граф Жоффрей де Пейрак из Тулузы, — рассеянно ответил Фуке, нервно барабаня кончиками пальцев по подлокотнику кресла. Филипп подумал, что уже где-то слышал это имя. — Что их связывает с мадемуазель де Сансе? — задал новый вопрос маркиз. — Супруга графа говорила мне, что они оказывают ей протекцию в Париже, но, думаю, тут с уверенностью можно говорить о чем-то большем. Ваша кузина, — хозяин Сен-Манде со значением улыбнулся Филиппу, — слишком очаровательна, чтобы такой известный любитель прекрасных дам, как господин де Пейрак, не обратил на нее своего пристального внимания. Скользнувший по лицу маркиза огненный отблеск скрыл от его собеседника внезапную бледность Филиппа, продолжавшего неотрывно смотреть на огонь. Со стороны могло показаться, что сказанное его абсолютно не трогает, а происходящее не вызывает ровно никаких эмоций. Но перед его внутренним взором снова вставала недавняя сцена в потайной комнате и момент, когда Анжелика вложила в ладонь незнакомца свои тонкие пальцы. Когда-то с такой же доверчивостью она протянула свою руку ему… Как же это было давно! Сегодня Анжелика вновь ускользнула от него, как и тогда, в Плесси, но если в то мгновение он испытал только разочарование оттого, что что-то светлое покинуло его вместе с ней, то сейчас к этому чувству добавилось еще что-то помимо этого, нечто сродни ревности, как будто мужчина в пурпурном костюме забрал у него то, что принадлежало только ему, и забрал с такой легкостью, словно он, Филипп дю Плесси, никогда этим и не владел. Увы, как оказалось, Анжелика ничем не отличается от других — такая же, как и все они… Как и все… — То есть она его любовница? — прямо осведомился маркиз. Фуке задумчиво произнес: — Не думаю, что все так просто. Судя по его поведению, он питает к девушке весьма страстные чувства, которые тщательно скрывает, поскольку в свете я не слышал даже намека на их отношения. И это может быть нам весьма на руку, — неожиданно проговорил суперинтендант, словно ему в голову пришла отличная идея. Он взглянул на собеседника и деловито осведомился: — Так что вам удалось узнать до того, как мессир де Пейрак столь невежливо лишил вас невероятно приятного общества вашей кузины? — Я едва успел представится ей, — молодой человек отхлебнул вина, чтобы смочить внезапно пересохшее горло. Сам не понимая почему, Филипп вдруг решил пока ничего не говорить Николя Фуке о том, что ему удалось выведать у Анжелики. Глаза суперинтенданта были так хитро прищурены, а лицо выражало такой жадный интерес, что маркизу стало откровенно неприятно быть частью того плана, который уже, несомненно, зародился в изощренном мозгу этого интригана, который сумел обманом, подкупом и всевозможными плутнями подмять под себя всю Францию, а теперь держал за горло и его, шантажируя грязной историей, в которую некогда втянул его родителей. Увидев сегодня искреннее волнение Анжелики, ее почти панический ужас, когда он без обиняков дал ей понять, что ему все известно об ее участии в истории с ларцом, Филипп окончательно уверился, что она не несёт серьезной угрозы для всесильного суперинтенданта и не заслуживает висящей над ней дамокловым мечом неминуемой кары за то, что она украла ларец с ядом и письмами заговорщиков, тем самым сорвав заговор против короля. Вся ее вина состояла лишь в невероятном упрямстве и чрезмерной гордыне, которые Анжелика демонстрировала в самый неподходящий момент. Глупая девчонка! Его кузина, как и много лет назад, не умела скрывать своих чувств, и все эмоции можно было без труда прочитать на ее лице, мгновенно бледнеющем или вспыхивающим жарким румянцем, а в глубине ее глаз, почти таких же светлых, как у него, отчаяние легко сменялось гневом, от которого они темнели, как бушующий океан. — Боже, кто это к нам идет? — воскликнула герцогиня де Бофор. Маркиза дю Плесси обернулась, увидела Анжелику и опять поспешила призвать на помощь своего сына: — Филипп! Филипп! Будьте так милы, дружок, проводите вашу кузину де Сансе к столу фрейлин. Молодой человек возликовал — она нашлась, наконец-то! — но ни единым жестом не выдал своих чувств.  — Вот табурет, — равнодушно указал он ей на свободное место рядом с собой. — Да не сюда, не сюда, Филипп. Ведь вы оставили это место для мадемуазель де Санли. К черту эту пустоголовую кокетку де Санли! — Она могла бы и поторопиться! — насмешливо проговорил молодой человек. — Когда она, наконец, пожалует сюда, то увидит, что ей нашлась замена… и недурная, — он кинул на Анжелику быстрый взгляд. Словно бросая всем сидящим за столом вызов, она села рядом с ним, вытянувшись в струнку и откинув назад голову с тяжелой шапкой золотых волос. Филипп заметил, что некоторые сеньоры поглядывают на нее с интересом, а сидевший почти напротив принц Конде внимательно и нагло посмотрел на нее глазами хищной птицы. Филипп насупился и незаметно под столом сжал накрахмаленную салфетку, лежащую у него на коленях. Каким же дураком он был, что посмеялся над ней тогда со своими друзьями! Трижды дураком! Там, в потайной комнате, когда их разговор приобрел характер жестокого сражения, при одном взгляде на эту маленькую фурию Филиппу хотелось грубо схватить ее, встряхнуть изо всех сил, чтобы сбить с нее спесь, заставить бояться себя, но одновременно он ощущал нестерпимое желание коснуться пальцами ее нежной кожи и вдохнуть запах полей Пуату, идущих от ее волос. Что за безумие? Откуда возникло это необъяснимое влечение, которое он испытывал помимо своей воли, и даже сейчас, когда, казалось бы, все его мысли должны быть заняты другим, она никак не шла из его головы! Ему вдруг захотелось отказаться от этого дела, уехать обратно в расположение части, предоставив Фуке самому разбираться с Анжеликой и этим чертовым ларцом, вернуться туда, где все честно и понятно, и где никакие женские плутни не смогут обезоружить его! — Что заставило вас избрать военную стезю, маркиз? Филипп, не ожидавший такого вопроса, с удивлением посмотрел на Фуке. Не спуская со своего собеседника внимательного взгляда, суперинтендант подался вперед в своем кресле и сцепил руки в замок перед собой, опираясь локтями на подлокотники кресла. — Я хотел служить королю, — прямо, без тени лукавства ответил молодой человек. — Все, что у меня есть, принадлежит ему. — Похвально, похвально… Истинная преданность — такая редкость в наши дни, — одобрительно кивнул Фуке, и у Филиппа возникло непреодолимое желание сказать ему что-то резкое, грубое, стереть лицемерную улыбку с этого насквозь фальшивого лица, но он сдержался, как делал много раз до этого, и, несомненно, сделает много раз после. Маска равнодушия — что может быть естественнее и действеннее в разговорах с подобного сорта людьми? Холодность, показная любезность, безукоризненное соблюдение этикета — и никто никогда не узнает о том, что творится внутри, никто не нащупает уязвимой точки, никто не сможет проникнуть в крепость, которую он воздвиг вокруг себя. И лишь на войне Филипп мог дать волю своему гневу, бушующей в нем ярости, вступить в открытый бой со смертью, в очередной раз бросить в ее саркастически ухмыляющееся лицо перчатку и в очередной раз победить. В детстве он любил охотиться на волков, и главным моментом в охоте было мгновение, когда серая смерть припадала на задние лапы, готовясь к прыжку. Филипп заглядывал в ее глаза, горящие жаждой убийства, видел оскаленные зубы, ощерившиеся в грозном оскале, и ждал секунды, когда из добычи станет охотником, а из жертвы — хозяином положения. Медленно и бесстрашно он шел ей навстречу. Смерть считала его легкой поживой, упуская из виду, что он сжимает в руке нож. Что ж, за легкомыслие и самонадеянность надо платить. И когда зверь, наконец, прыгал, предвкушая близкую победу, Филипп быстрым, как молния, движением выбрасывал вперед левую руку, сжимая, словно тисками, горло волка. Долю секунды он смотрел ему прямо в глаза, в которых вспыхивало недоумение, а потом изо всех сил всаживал нож прямо в брюхо зверю, распарывая его надвое. Кровь алым фонтаном брызгала на снег, волк корчился в последних муках, а Филипп рывком отбрасывал труп на землю, и на снег вываливались еще теплые внутренности животного. Что может сравниться с этим? Опьянение победой, добытой в бою кровью, пронзительное ощущение того, что ты жив, что ты выиграл, что враг лежит распростертый у твоих ног! И выиграл в честной схватке, когда на кону с обеих сторон стояло только одно — желание одержать победу. — Я тоже служу королю и не хочу, чтобы давняя, почти забытая история разрушила все то, чего мне удалось добиться. Нам, — улыбнулся суперинтендант, отвешивая легкий кивок маркизу. — Потому я надеюсь на ваше здравомыслие и на то, что вы, сударь, как настоящий военный, отнесётесь со всей ответственностью к тому, о чем я вас попрошу. Словно волк, учуявший опасность, маркиз мгновенно подобрался. — Итак, все, что от вас потребуется — это расположить к себе вашу кузину и осчастливить ее своим вниманием. — Зачем мне это? — непонимающе спросил Филипп, нахмурившись. — Ну во-первых, ее нужно оградить от общения с кем-либо, кроме посвященных в нашу тайну людей. А граф де Пейрак — слишком значительная фигура и может доставить нам массу неприятностей, если юная мадемуазель расскажет ему все. — Если уже не рассказала, — исподлобья взглянул на Фуке молодой человек. — Возможно да, а возможно и нет, — сделал неопределенный жест рукой в воздухе суперинтендант. — Спросить мы у него все равно ничего не сможем, а рисковать в этой ситуации было бы несусветной глупостью. Но вернемся к делу… Во-вторых, будучи ее поклонником, вы всегда сможете держать ее у себя на глазах, пресекая любые попытки к неосторожным откровениям. А в-третьих, — Николя Фуке сделал многозначительную паузу, а после торжествующе продолжил: — если мы сможем обвинить мессира де Пейрака в соблазнении девицы де Сансе, что, в совокупности с его недавней громкой дуэлью и мрачной славой колдуна и вольнодумца, неминуемо приведет его в Бастилию, то ее родня быстро открестится от нее, и ей ничего не останется, как опереться в своем отчаянии на протянутую ей руку помощи — то есть вашу. Несомненно, граф человек неординарный, и мы могли бы с ним подружиться, сложись обстоятельства иначе, но… — хозяин Сен-Манде прервал себя на полуслове и в наигранном отчаянии развел руками. Филипп задумался. То, что предлагал ему хозяин Сен-Манде, было подло, низко и противоречило всем его принципам. Всегда вести бой с открытым забралом — такова была его незыблемая позиция, смело кидаться в самую гущу схватки, рискуя потерять жизнь, но не утратить честь. Хотя, презрительно скривил губы Филипп, что может знать о чести человек, сидящий сейчас перед ним, для которого люди — безвольные фигуры на шахматной доске, которые он заставляет двигаться так, как ему удобно. Для него не имеет значения, кто перед ним — король ли, хитрый итальянец, аквитанский сеньор, появившийся в неудачное время в неудачном месте — все они всего лишь пешки в его игре. И сам он тоже вынужден следовать указаниям суперинтенданта, чтобы исправить ту ужасную ошибку, которую совершил его отец много лет назад, безрассудно поставив под удар будущее их рода и запятнав репутацию семьи гнусным заговором против королевской семьи. Какая насмешка судьбы — желая отдать всю свою жизнь без остатка служению Франции и ее сюзерену, Филипп был вынужден сейчас идти на сделку с собственной совестью, помогая тому, кто некогда хотел лишить жизни короля и его брата. Что ж, у него не было другого выхода. И если будущее тулузского графа было ему безразлично, то та двенадцатилетняя девочка, которая не побоялась бросить вызов сильным мира сего, заслуживала по меньшей мере уважения, а девушка, которая сегодня смело противостояла ему — честных условий. — Что касается мессира де Пейрака, — маркиз наконец переменил свою позу и обернулся лицом к Николя Фуке, — то вы можете поступать с ним так, как считаете нужным, но с мадемуазель де Сансе я предпочел бы поговорить напрямую. Есть много способов развязать язык упрямым девчонкам. — И лучший из них, — подхватил суперинтендант, — это влюбленность. Если у нее и были какие-то чувства к графу, то при вашем появлении, я в этом уверен, они обратились в пепел. Филипп дернул краешком рта, что можно было принять за небрежную улыбку. Если бы все было так просто… Но сейчас ему было легче на словах согласиться с доводами виконта, чем продолжать эту бессмысленную дискуссию. Пусть господин Фуке пребывает в наивном убеждении, что может управлять им, с оттенком злорадства подумал Филипп. Сейчас у них есть общая цель — найти и уничтожить ларец, но к ней они могут идти разными путями. Он сам будет решать, как ему поступить. И выберет ту стратегию, которую посчитает наилучшей. Ни guerre mortelle, ни guerre couverte* в данном случае были для него неприемлемыми, и он охотнее всего пошел бы на переговоры с Анжеликой, вместо того, чтобы обманом и хитростью выуживать из нее нужную информацию. В дверь кто-то еле слышно постучал. — Войдите, — отрывисто бросил суперинтендант. На пороге возник слуга, изогнувшийся в столь раболепном поклоне, что Филипп тут же счел его нарочитым. Несомненно, не будь его здесь, лакей вел бы себя по-другому. Доверенное лицо? Шпион? Рано или поздно он узнает об этом. — А, Клеман, — поднялся ему навстречу Фуке. — Какие новости? — Господин виконт, только что граф де Пейрак и мадемуазель де Сансе покинули Сен-Манде, — тихий, вкрадчивый голос слуги был полон почтительности, но Филипп уловил в нем нотки снисходительности, а цепкий, пристальный взгляд в одно мгновение окинул маркиза с головы до пят, оценив каждую деталь одежды и внешности, и наверняка сохранил в памяти, чтобы при случае воспользоваться этой информацией. — Вы послали за ними сопровождающих? — осведомился суперитендант. — Учтите, они не должны заметить слежки. — Конечно, мессир, — снова поклонился слуга. — Мои люди будут следовать за ними, словно тени. — Превосходно! — воскликнул Николя Фуке. — Клеман, — он указал на Филиппа жестом, и лакей тут же подобострастно поклонился и ему, — это маркиз дю Плесси-Бельер. С этого момента ты поступаешь в его распоряжение. — Господин маркиз, — голос Клемана можно было мазать на хлеб вместо масла. Что-то в нем показалось Филиппу смутно знакомым — это рябое лицо, вкрадчивые манеры… Где он мог видеть его раньше? Маркиз надменно выпрямился — слуга нравился ему все меньше и меньше. Можно было не сомневаться, что он будет докладывать о каждом его шаге Фуке точно так же, как только что оповестил суперинтенданта об отъезде Анжелики и графа. Надо будет избавиться от этой излишне любезной обузы при первом же удобном случае. — Как только мы узнаем, куда мессир де Пейрак увез мадемуазель де Сансе, мы сможем известить об этом ее родственников, а те уже сделают все за нас, — продолжал хозяин Сен-Манде. — Вашей задачей, сударь, — обратился он к Филиппу, — будет навестить вашу кузину в самый разгар скандала, чтобы заверить ее в ваших самых добрых чувствах и намерениях. И да, — словно спохватившись, добавил он, — нанесите визит мадам де Пейрак. Думаю, молодая графиня будет нуждаться в утешении, когда до ее прелестных ушек дойдет известие об очередной измене ее ветреного супруга. И она с радостью поможет нам навсегда избавиться от него. ________________________ * Различные типы войн диктовали и разные нормы поведения, соответственно менялись законы и обычаи ведения боевых действий. Общепризнанными были четыре типа войны: guerre mortelle, или война до смерти — война на истребление, в которой пленный враг мог ожидать либо рабства, либо смерти; bellum hostile — открытая, или публичная война, в которой христианские принцы враждовали друг с другом, а рыцари занимались разорением соседних земель и в случае пленения могли рассчитывать на выкуп; guerre couverte — феодальная, или скрытая война, в которой допускались убийство и ранение, но неприемлемыми считались поджог, пленение или мародерство; и перемирие — временный перерыв в военных действиях. Осадная война выработала собственный свод законов, которые утверждались легче, чем правила ведения сражений.