Волею судьбы.

Жоффрей встал с кресла и подошел к баронессе. Склонившись к ее руке, он вдруг ощутил, как слегка дрожат пальцы девушки в его ладони. Граф чуть слышно произнес: — Не бойтесь, мадемуазель, сегодня я не стану призывать Дьявола, — а потом громко обратился к хозяину дома: — Не сочтите за дерзость, любезный Скаррон, но могу я попросить у вас стакан воды и лист бумаги? Вокруг послышались недоуменные перешептывания, а слуга уже умчался по еле заметному кивку своего господина. Пейрак, все еще не выпуская из своей руки пальцев молодой баронессы, увлек ее на середину комнаты. — Господа, представляю вам мадемуазель Анжелику де Сансе де Монтелу, — девушка присела в реверансе, а граф широко улыбнулся. — Для чистоты эксперимента я хочу, чтобы именно наша обворожительная гостья провела опыт, который, я надеюсь, убедит вас в моей правоте. Слуга вернулся с подносом, на котором находились графин с водой, высокий прозрачный стакан и плотный лист бумаги. — Замечательно, — кивнул ему де Пейрак и повернулся к девушке: — Итак, мадемуазель де Сансе, сейчас вам, подобно Фемиде, предстоит взять в руки весы Судьбы и склонить одну из чаш в сторону Просвещения. Вы готовы? — Да, ваша светлость, — раздался в ответ ее мелодичный голос, в котором слышалось легкое волнение. — Только скажите, что от меня требуется, — она взглянула на Жоффрея и несмело улыбнулась. Эта улыбка, какая-то по-детски наивная, нежная, вдруг тронула графа до глубины души. В движении губ девушки не было ничего чувственного, призывного или кокетливого, но лицо ее словно озарилось внутренним светом, а взгляд из темно-изумрудного превратился в аквамариновый, будто солнце пронзило своими лучами морскую волну до самого дна… На долю секунды Жоффрей погрузился в эту манящую глубину, захваченный врасплох вихрем неожиданно захлестнувших его чувств, и мысленно был даже благодарен Скаррону, который прервал его замешательство громким выкриком: — Ну же, граф, мы все в нетерпении! Пейрак с трудом отвел взгляд от лица баронессы и отвесил хозяину дома легкий поклон. — Итак, господа, пожалуй, пора начинать. Мадемуазель де Сансе, наполните стакан водой до краев, — дождавшись, когда девушка исполнит его просьбу, он продолжал: — Накройте стакан листом бумаги. Чудесно. А теперь наступает главная часть нашего эксперимента, — Жоффрей сделал многозначительную паузу. — Мадемуазель, возьмите стакан, плотно прижмите ладонь к бумаге, быстро переверните его вверх дном и подержите в таком положении несколько секунд. Вот так. А теперь уберите руку. Она в точности исполнила все, что ей сказал граф, и тихонько вскрикнула, когда увидела результат своих действий. Вслед за ней ахнули и гости салона. Лист бумаги держался, как приклеенный, а свет свечей преломлялся в воде, которая, казалось бы, должна была литься на пол, но каким-то невероятным образом оставалась внутри перевернутого стакана, удерживаемого за дно тонкими пальцами девушки. — Это… какая-то магия? — неуверенно предположил кто-то из присутствующих. Недавний собеседник Пейрака, взволнованный, сделал пару шагов по комнате, остановился, несколько раз попытался что-то сказать, открывая рот, словно рыба, покачал головой и опустился на стул. — Нет, господа, это не магия, — проговорил Жоффрей, наслаждаясь всеобщим замешательством. — И данному явлению есть научное объяснение. Между дном стакана, которое теперь, как вы видите, сверху, и поверхностью воды образуется разряженное пространство, или, иначе говоря, торричеллиева пустота. Столб воды стремится вниз под действием силы тяжести, увеличивая объем этого самого пространства. При постоянной температуре давление в нем падает, то есть по отношению к давлению воздуха снаружи — становится меньшим. И чем меньше это самое давление, тем больший столб жидкости может оно удержать. — И насколько большой? — подался вперед Скаррон, рассматривая все еще полный стакан в руках баронессы. — Теоретически, до 60 туазов*. Да-да, господа! — чуть повысил голос граф, чтобы усмирить нарастающий гул, в котором можно было расслышать как нотки удивления, так и сомнения. — Итак, — снова вернулся он к объяснению, — сумма давления воздуха и воды на бумагу изнутри получается несколько меньше, чем давление воздуха снаружи, и именно разность давлений удерживает лист бумаги на месте. Но стоит нарушить это хрупкое равновесие, — граф слегка коснулся запястья девушки, она вздрогнула, и вода потоком хлынула на пол, заставив зеленоглазую красавицу отпрянуть назад, чтобы не намочить платье, — как в стакан проникнет воздух, вытеснит воду, и сила тяжести притянет ее к земле. Итак, господа, я убедил вас в том, что воздух — это отнюдь не пустота? — закончил Жоффрей и, повинуясь непреодолимому желанию, посмотрел на мадемуазель де Сансе. Ее глаза сияли восторгом, и когда она еле слышно прошептала: «Это невероятно!», граф вдруг почувствовал неожиданный прилив радости и ощутил, что неподдельное восхищение этой девушки для него важнее победы в споре, важнее чувства превосходства над оппонентом, важнее мнения окружавших его людей… В его душе схлестнулись два противоположных желания — полностью завладеть вниманием баронессы, расположить ее к себе, узнать поближе и одновременно избавиться от наваждения, которое он испытывал рядом с ней, от того странного чувства, что едва ощутимо трепетало в его сердце, чувства для него нового, необычного, которому Жоффрей даже не мог подобрать названия… Что с ним? Пейрак скрестил руки на груди, словно отгораживаясь от нее, от ее чар, которые окутывали его незримым коконом, от мыслей и желаний, которые она будила в нем, от самого себя, так непохожего на него обычного — сдержанного, ироничного, все на свете подвергающего сомнению и ничего не принимающего на веру. Ему необходимо было вернуть себе свое обычное хладнокровие, поэтому Жоффрей снова стал говорить, ни к кому в отдельности не обращаясь, говорить о вещах логичных и правильных, далеких от чувств и эмоций, которые сейчас бурлили в нем. — Граф, вы упомянули о торричеллиевой пустоте, — раздался голос его недавнего собеседника, по-видимому, наконец обретшего способность говорить. — Каким образом это согласуется со словами Аристотеля, утверждавшего, что природа не терпит пустоты? — Возможно, тем, что Аристотель ошибался, — слова де Пейрака упали в тишину, опасно сгустившуюся вокруг него. Его оппонент недобро улыбнулся и подался вперед. — Вы оспариваете Аристотеля? — вкрадчиво поинтересовался он. — Не я, — усмехнулся Жоффрей, — а сама природа и ее законы. Торричелли** всего лишь изобрел достаточно простой способ, чтобы подтвердить это. Вы с легкостью можете провести такой же эксперимент. Нужно лишь взять стеклянную трубку с одним запаянным концом, заполнить ее жидкостью, зажать пальцем свободный конец и опустить в емкость, наполненную той же жидкостью. Ее уровень в трубке под действием силы тяжести уменьшится, а сверху образуется пространство с ее парами, так называемая «торричеллиева пустота». В конечном итоге в трубке останется количество жидкости, создающее давление, равное давлению воздуха снаружи. Для каждого типа жидкости, в зависимости от её плотности, будет своя высота столба, — граф немного помолчал, дожидаясь, пока возбужденные голоса гостей немного утихнут, и продолжал: — В своих опытах Торричелли использовал ртуть, но подойдет любая жидкость, господа, даже вино. — Постойте! — воскликнул вдруг Скаррон. — А разве не проводил подобный опыт Декарт***? — Да, но он утверждал, что вместо пустоты вверху трубки образовывается некая тонкая материя… — Что подтверждает слова Аристотеля! — победно воскликнул собеседник де Пейрака, перебивая графа. — Но не соответствует действительности, — парировал Жоффрей. — Я же, вслед за Паскалем****, повторю: у природы нет отвращения к пустоте, она не делает усилий избежать ее и приемлет без трудностей и сопротивления. И все явления, приписываемые боязни пустоты, на самом деле следствие давления воздуха. — Вы цитируете Паскаля? — придушенным шепотом осведомился мужчина. — Этого еретика-янсениста*****, чей богомерзкий труд был приговорен к сожжению рукой палача? Граф наградил собеседника пристальными взглядом, но, как ни в чем не бывало, ответил: — Увы, я не знаком ни с какими его трудами, кроме научных. Скаррон, чтобы разрядить обстановку, поспешно произнес: — Господа, давайте поблагодарим мессира де Пейрака за его блестящее выступление! И мадемуазель де Сансе, разумеется! Раздались негромкие аплодисменты, но граф чутко уловил настроение, витающее в салоне — страх перед неизвестным, недоверие к нему и, конечно, возмущение из-за его завуалированных нападок на веру. Ему стоило быть осторожнее и не ввязываться в этот спор — в Париже шпионы были повсюду… — Спасибо, мадемуазель, за вашу поддержку, — Жоффрей склонился перед стоявшей рядом девушкой в светском поклоне. — Надеюсь, что все эти научные рассуждения не нагнали на вас тоску? — Нет, наоборот, мне было очень интересно, — задумчиво проговорила его прекрасная собеседница. — Я не могу сказать, что все поняла, но, признаюсь, подобные споры мне больше по вкусу, чем жеманные рассуждения парижских дам и бездарные вирши их напыщенных кавалеров. Жоффрей де Пейрак чуть приблизился и с интересом посмотрел на нее. — Я восхищен вашей смелостью, мадемуазель де Сансе. Не каждая девушка решилась бы признаться, что научные эксперименты для нее привлекательнее, чем рассуждения о литературе и искусстве. И не питать горячей любви к сонетам и мадригалам, — граф сокрушенно покачал головой, но в глазах у него вспыхнули веселые искорки, — помилуйте, это же почти преступление! Боюсь, я косвенным образом оказал весьма дурное влияние на ваши вкусы, и уже завтра весь Париж будет судачить о том, что Великий Лангедокский хромой сбил с пути истинного юную невинную душу. Мне нет прощения! Молодая баронесса, не удержавшись, рассмеялась и тут же залилась краской. Избегая смотреть на мужчину, чей пронзительный взгляд, казалось, прожигал ее насквозь, она поспешила сменить тему разговора. — Так значит, вы нередко проводите подобные физические опыты? Говорят, что у вас в Тулузе даже есть специально оборудованная лаборатория. — Я вижу, вы очень хорошо осведомлены, мадемуазель, — удивленно изогнул бровь де Пейрак. — У меня и правда есть несколько измерительных приборов, но в основном лаборатория служит мне для химических экспериментов с такими металлами, как золото и серебро. — Алхимия, — взволнованно произнесла девушка. — Зачем вам так много золота и серебра? — неожиданно спросила она. — Говорят, вы ищете их повсюду. — Чтобы быть независимым, мадемуазель де Сансе, необходимо много золота и серебра… Вы ведь знакомы с трудами мэтра Шаплена? — увидев ее замешательство, граф пояснил: — Это автор трактата о науке куртуазной любви, и он говорил: «Чтобы наслаждаться любовью, надо быть свободным от забот о хлебе насущном». Разнообразные эмоции отразились на ее лице — и смятение, и недоумение, и тревога: она была явно растеряна и не знала, что сказать. — Золото необходимо, чтобы жить, — тем временем продолжал де Пейрак. — Но главное не в этом. Работа доставляет мне такое наслаждение, какого не может мне дать ничто другое. В ней — цель моей жизни. — Так вы все-таки владеете тайной превращения металлов в золото? — тихо спросила баронесса, широко раскрыв глаза. — Давайте не будем путать, — он мягким движением коснулся ее руки. — У меня нет никакой магической формулы для получения золота, и моя цель — не сколотить состояние, а заставить работать на себя силы природы. — Но разве эта идея не противоречит учению Церкви? — немного резко произнесла она, отстраняясь. Жоффрей расхохотался. — Вижу, вы получили хорошие уроки по вопросам веры, — с легкой иронией произнес он. — Увы! Я знаю, как трудно увидеть все в истинном свете. Вода и ветер заставляют крутиться крылья мельниц, но даже в средние века мельников не отлучали от Церкви. Но теперь она объявила бы мне войну, посмей я соорудить на возвышении в окрестностях Тулузы что-то вроде той паровой машины, которая установлена на вашем руднике Аржантьер! — Анжелика понимающе кивнула, и де Пейрак неожиданно для себя добавил: — Просто меня всегда тянуло к знаниям, и, если бы мне не удалось разбогатеть, то я попытался бы получить должность смотрителя королевских вод, — он воодушевился. — Вы не можете себе представить, мадемуазель де Сансе, насколько во Франции отстали в вопросах орошения и подачи воды! Римляне знали об этом в десять раз больше, чем мы. На своем руднике в Сальсини я построил гидравлическую машину, похожую на те, что мне доводилось видеть в Китае. Она поднимает вверх воду горного потока, текущего в глубоком ущелье, и служит для обогащения размельченной золотоносной руды, из которой впоследствии, используя определенные способы, я могу извлечь золото, как извлекаю серебро из свинца в Аржантьере… Иными словами, я не превращаю металлы в золото и серебро, а добываю их из пород, в которых они содержатся. Вы понимаете меня? Но если бы я над входом в мою лабораторию написал девиз «Ничто не исчезает, ничто не создается из ничего», то мою философию посчитали бы слишком дерзкой и даже противоречащей духу Книги Бытия, — с улыбкой закончил Жоффрей. — Так значит, вы — настоящий учёный, мессир, полностью погруженный в исследования и опыты? — девушка устремила на него лукавый взгляд, в котором больше не было настороженности. — И всегда стоите на страже науки? — Я — человек, который, согласуясь с учением господина Декарта и его «Рассуждением о методе»******, ничего не принимает на веру, — он продолжал улыбаться, но глаза его оставались серьезными, — и всегда стремится к торжеству истины. Девушка обвела взглядом толпившееся в гостиной общество: — Даже тогда, когда эта истина шокирует и пугает окружающих? Боюсь, что сегодня вам не удалось убедить гостей господина Скаррона в своей правоте. — Пустяки! — небрежно отмахнулся граф. — Я никого не стремлюсь переубедить, кроме тех, кто посвятил себя науке. Жоффрей пристально посмотрел на нее и уловил в ее взгляде беспокойство. Неужели она волнуется за него? Какая прелесть! Понизив голос до едва различимого шепота, граф заговорщицки добавил:  — И тех, кто способен понять меня… — Но разве говорить об этом открыто… — начала было девушка, но вдруг резко замолчала. Взгляд ее был устремлен за плечо де Пейрака, и в нем явственно читался испуг. Граф невольным жестом положил руку на эфес шпаги и медленно обернулся. Губы его тронула легкая улыбка, и он воскликнул: — Куасси-Ба! Черный гигант с блестящими, как эмаль, белками глаз, пересек комнату и склонился перед Жоффреем в низком поклоне. На нем был бархатный камзол вишневого цвета, широкие турецкие шаровары из белого атласа и такой же тюрбан, а на поясе красовалась кривая сабля. Появление его было столь эффектным, что на несколько секунд в салоне установилась звенящая тишина. — У меня срочное послание, каспатин, — странно коверкая слова, проговорил он. — Хорошо, жди меня снаружи, — кивнул ему граф и, когда слуга, пятясь, скрылся за дверью, снова взглянул на девушку. — Вы никогда раньше не видели мавров, сударыня? — Нет, ваша светлость, — голос красавицы дрогнул. — Несмотря на его угрожающий внешний вид, он безобиден, как ребенок. Вам нечего бояться, — Жоффрей мягко взял ее руку и поднес к своим губам. — Как ни жаль, но мне нужно покинуть вас… Но, надеюсь, мы с вами еще увидимся, мадемуазель де Сансе. — Мессир граф, — слегка кивнула она, и де Пейрак с волнением ощутил легкое пожатие ее тонких пальцев. Или ему показалось? Он рассеянно распрощался с гостями салона и вышел на улицу. Найдя глазами Куасси-Ба, Жоффрей жестом подозвал его к себе. — Что за срочность? — спросил он, нахмурив брови. — Приехал каспатин Контарини, очень волноваться, искать вас… — Сюда? В Париж? — граф, казалось, был потрясен. — Он сошел с ума! Едем скорее! Уже садясь в карету, де Пейрак бросил прощальный взгляд на дом Скаррона, и ему почудилось, что в одном из окон он увидел тонкий силуэт баронессы. Возможно ли, что она наблюдает за его отъездом? Эта мысль вызвала невольную улыбку на его губах, а сердце в груди забилось чуть быстрее… _____________________ * Туаз — французская единица длины, используемая до введения метрической системы. 1 туаз = 1,949 м. ** Эванджелиста Торричелли — итальянский математик и физик, ученик Галилея. Известен как автор концепции атмосферного давления и продолжатель дела Галилея в области разработки новой механики. *** Рене Декарт — французский философ, математик, механик, физик и физиолог, создатель аналитической геометрии и современной алгебраической символики, автор метода радикального сомнения в философии, механицизма в физике, предтеча рефлексологии. **** Блез Паскаль — французский математик, механик, физик, литератор и философ. Классик французской литературы, один из основателей математического анализа, теории вероятностей и проективной геометрии, создатель первых образцов счётной техники, автор основного закона гидростатики. ***** Янсенизм — религиозное движение в католической церкви XVII–XVIII веках, осуждённое со временем как ересь. Подчёркивало испорченную природу человека вследствие первородного греха, а следовательно — предопределение и абсолютную необходимость для спасения божественной благодати. Свободе выбора человеком убеждений и поступков янсенисты не придавали решающего значения. ****** Пытаясь проанализировать основные, аксиоматические положения науки, в своей книге «Рассуждение о методе» Декарт приходит к выводу о том, что единственным способом постижения истины является сомнение. Действительно, пишет Декарт, органы чувств не дают нам правду (в этом Декарт согласен с Платоном), поэтому «я не могу быть уверен в том, что собой представляет окружающий нас мир». Такими же ложными могут быть и рассуждения разума — «и в них я должен сомневаться». Люди, даже друзья и родные, могут обмануть и предать, могут обещать и не выполнить свое обещание. Поэтому на людей тоже нельзя надеяться. Метод сомнения приводит нас к выводу: верить нельзя ничему, надо сомневаться во всем.