Волею судьбы.

В один из солнечных осенних дней Анжелика вместе с Ортанс отправились в сады дворца Тюильри, бывшие на тот момент самым модным местом прогулок знати в Париже. Сюда приходили, ожидая часа утреннего катания по Кур-ля-Рен, и сюда же возвращались под вечер, чередуя прогулку в карете с прогулкой пешком. Рощи Тюильри были излюбленным местом поэтов и влюбленных. Аббаты готовили здесь свои проповеди, адвокаты — речи для судебных заседаний. Здесь же назначали встречи все знатные особы. Ортанс знала многих, кто там прогуливался — с одними она свела знакомство в салоне Нинон, с другими — в Драгоценном дворце, о третьих слышала от многочисленных приятельниц. Она то и дело называла имена встречных Анжелике, которая старалась запоминать новые, незнакомые ей лица придворных. Сестра не только расширяла кругозор девушки, но и самым выгодным образом оттеняла ее красоту, хотя Анжелике даже и в голову не приходило пользоваться этим преимуществом. Кроме того, Ортанс неустанно наставляла ее, как следует себя держать на променаде в Тюильри: — Тут надлежит беззаботно прогуливаться по главной аллее. Прерывать беседу не годится, но стоит иногда недоговаривать, чтобы казаться немного мечтательной… Смеяться позволительно без причины, просто чтобы выглядеть жизнерадостной. Следи за осанкой, расправь плечи — пусть будет видна грудь. И постарайся широко распахивать глаза — так они кажутся больше, покусывай губы, чтобы они алели… — при приближении интересного кавалера Ортанс жарко шептала: — Многозначительный кивок одному господину, взмах веером в сторону другого… Ну же, перестань смущаться! Анжелика недоумевала, откуда у ее замужней и — к чему кривить душой! — не особо привлекательной сестры такие глубокие познания в области флирта, но потом пришла к выводу, что Ортанс просто пользуется чьими-то чужими советами, возможно, взятыми из модных трактатов о жеманстве и жеманницах. Девушка запахнула полы широкого плаща, слегка ежась от пронзительного осеннего ветерка, и невольно улыбнулась, касаясь его теплой и мягкой поверхности. После достопамятного вечера в салоне Скаррона сестра почему-то во что бы то ни стало решила сшить ей новое платье из плотного темно-бордового сукна, пусть не так богато изукрашенного, как у красавиц, которые им встречались в светских гостиных, но зато соответствующее всем модным тенденциям сезона, а в тон к нему камлотовую* накидку с капюшоном, отороченным мехом лисицы. Удивительным было еще и то, что Ортанс совершенно не вспоминала о стычке графа де Пейрака и мэтра Форжерона, случайной участницей которой стала Анжелика, и даже не корила сестру за то излишнее внимание, которое она привлекла к себе, согласившись участвовать в сомнительном опыте графа де Пейрака. Признаться, Анжелика ожидала суровой отповеди и даже, возможно, наказания в виде домашнего ареста, но вместо этого — подумать только! — Ортанс озаботилась обновлением ее гардероба, хотя никогда не была подвержена такому греху, как транжирство. Сестре пришлось выдержать настоящую битву с мужем, который пришел в ужас от тех трат, на которые ее толкало, как он говорил, глупое женское тщеславие, но прокурорша была непреклонна. «Красота сама по себе ничего не значит, если не имеет достойной оправы», — вдалбливала она супругу, а если Анжелика хочет найти себе блестящую партию, то одной ее смазливой мордашки будет недостаточно. А, кроме того, если она выйдет замуж за графа — при этих словах, сказанных со значением, сердце девушки сжималось то ли от страха, то ли от восторга — или, чем черт не шутит, за маркиза или герцога, то, конечно же, не забудет тех благодеяний, что оказала ей семья ее сестры. После долгих уговоров, стенаний и угроз мэтр Фалло капитулировал, и вот теперь, прогуливаясь по Тюильри в новом, с иголочки, наряде и ловя на себе заинтересованные взгляды молодых щеголей, Анжелика в очередной раз убеждалась в правоте Ортанс. Но где-то на самой границе сознания у нее крутилась мысль, что мужчине, который полюбит ее по-настоящему, будет все равно, в каком платье и с какой прической она предстанет перед ним. И разве готова она выйти замуж за человека, который не затронет самых глубоких струн ее души, не завладеет целиком ее мыслями и желаниями? И существует ли тот, один взгляд которого сделает ее счастливой? Девушка тряхнула головой, отгоняя глупые мысли — в самом деле, о какой любви она грезит? Сестра Анна из монастыря сейчас прочитала бы ей лекцию по этому поводу и была бы права. Ей нужно выйти замуж за достойного человека, занять положение в обществе, помочь своей семье. А любовь… Она живет только в книгах и песнях менестрелей. Но чем больше Анжелика размышляла о том, как должно и как будет правильно, тем сильнее в ней росло раздражение, и тем неприятнее ей казались улыбки заигрывающих с ней молодых людей и отвратительнее их банальные комплименты… — Ты сама не знаешь, чего хочешь, — шипела ей на ухо сестра, провожая взглядом очередного отвергнутого поклонника Анжелики, но та лишь с досадой закусывала губу и ничего не отвечала. С каждым часом, проведенным в Тюильри, настроение девушки все ухудшалось. И вот, когда ее терпение уже было на пределе, и она хотела сказать Ортанс, что пора возвращаться домой к обеду, к сестрам подошел какой-то франт и развязно осведомился: — Мадам, увидев вас, мы со спутником поспорили. Один из нас считает, что вы супруга какого-то судебного чиновника, другой — что вы не замужем и ищете себе покровителя. Рассудите наш спор. Анжелика задохнулась от возмущения — каков наглец! принять ее за куртизанку! — и язвительно бросила: — Почему бы вам не побиться об заклад, что вы — набитый дурак, месье. Наверняка не проиграете. И, гордо вздернув подбородок, отвернулась от весьма сконфуженного молодого человека. Ортанс была шокирована. — Знаешь, твоя реплика, конечно, не лишена остроумия, но от нее разит базарной торговкой. Ты никогда не будешь иметь успеха в салонах, если… Но Анжелика уже не слушала ее, стремительно направляясь к решетке ворот, чтобы как можно скорее покинуть Тюильри. У входа в парк висела табличка, строго запрещавшая вход лакеям и черни, отчего перед оградой всегда собиралась шумная толпа слуг и кучеров, которые коротали часы в ожидании своих господ за игрой в карты или кегли, в потасовках или в кабачке на углу. В тот вечер лакеи графа де Лозена предложили пари. Они «поставят стаканчик» тому, кто наберется дерзости и задерет подол юбки первой из дам, которая выйдет из Тюильри. Так уж случилось, что этой дамой оказалась Анжелика, которая, будучи разозленной дерзкими речами незнакомого повесы, словно вихрь, вылетела за ворота парка. Прежде чем девушка сообразила, что собирается сделать наглец, изо рта которого разило вином, этот дюжий верзила схватил ее и самым непристойным образом залез ей под юбку. Ее кулак сразу же обрушился на физиономию нахала, а подбежавшая в этот момент сестра запричитала, словно на похоронах. Свидетелем этой сцены стал некий дворянин, собиравшийся сесть в карету. Он сделал знак своим людям, и те, воспользовавшись случаем, кинулись на челядь господина де Лозена. Тут же, прямо в лошадином навозе, завязалась яростная драка, собравшая целую толпу зевак. Победа осталась за людьми неизвестного дворянина, который бурно зааплодировал своим слугам, а после подошел к Анжелике и отвесил ей учтивый поклон, словно их только что представили друг другу в каком-нибудь салоне, а не случай столкнул у ворот Тюильри при весьма сомнительных обстоятельствах. Анжелика нашла в себе силы слегка кивнуть своему защитнику, но не смогла произнести ни слова в знак благодарности Горло ее словно сжала безжалостная рука, и воздух с трудом проходил в легкие. Бледная, как полотно, с пылающими щеками, девушка была до глубины души оскорблена выходкой подвыпившего лакея, но главное — она была испугана: еще чуть-чуть — и она сама дала бы отпор наглому детине, припечатав его несколькими крепкими выражениями, которые ей доводилось слышать от парней в Монтелу. Этим Анжелика мгновенно перечеркнула бы все свои старания удачно выйти замуж и попасть в высший свет. Уже на следующий день дамы квартала Маре судачили бы по поводу случившегося. От этой мысли ей стало дурно, в глазах на мгновение потемнело и, если бы не рука сестры, которая крепко обняла ее за плечи и слегка встряхнула, девушка села бы прямо на землю, обессилев от пережитого потрясения. Она, словно сквозь вату, слышала сладкий голосок Ортанс: — Месье, благодарю вас за своевременную помощь. Ах, это так ужасно! Подвергнуться оскорблению подобных негодяев! Моя бедная сестра совсем без сил… Незнакомец снял с тщательно завитых темных локонов шляпу с пышным плюмажем и еще раз низко поклонился обеим дамам. — Позвольте представиться — Луи Анри де Пардайан де Гондрен, шевалье Пардайана и других земель, маркиз де Монтеспан. Это был красивый молодой человек с живыми глазами и обаятельной улыбкой. Он говорил с легким певучим акцентом, который напомнил Анжелике о другом мужчине: непостижимом, пугающем и одновременно притягательном, о котором она запрещала себе думать, будучи уверена в том, что не вызывает в нем никаких чувств, кроме снисходительного интереса. И о том, которого все никак не могла забыть… В тот вечер, когда она, спрятавшись за портьерой в салоне Скаррона, провожала взглядом карету графа де Пейрака, девушка с грустью думала, что они вряд ли когда-нибудь увидятся снова, а если и увидятся, то в лучшем случае надменный тулузский сеньор небрежно поприветствует ее, спеша вернуться к более интересным собеседникам. «Но он же тогда выбрал тебя для помощи в эксперименте, — шепнул ей внутренний голос. — Значит, ты все же чем-то привлекла его внимание». Невольным жестом Анжелика коснулась своего запястья, которое все еще помнило прикосновение пальцев графа во время демонстрации опыта с водой, и мечтательно улыбнулась, словно вживую услышав его сильный и звучный голос, которым он объяснял присутствующим гостям свойства воздуха, в пух и прах разбивая неловкие доводы своего оппонента. Как жаль, что он так быстро уехал тогда — Анжелика могла часами слушать его рассуждения, которые раскрывали для нее невероятный и новый мир, окружающий ее, мир, полный тайн и чудес… Маркиз, не зная, что эта улыбка, на мгновение осветившая лицо девушки, предназначалась вовсе не ему, а воспоминаниям о другом человеке, был пленен ее искренностью и нежностью, и тотчас стал настойчиво расспрашивать, где и когда он сможет справиться о самочувствии прекрасной незнакомки. Та с недоумением вскинула на мужчину глаза и уже открыла было рот, чтобы вежливо распрощаться с ним, но ее опередила Ортанс: — Приходите завтра в этот же час в Тюильри. Я надеюсь, что обстоятельства будут более благосклонны и позволят вам приятно побеседовать. — И где же мне ожидать вас? — слегка сбитый с толку молчанием Анжелики и напором ее сестры, осведомился Монтеспан. — Около «Эха». Эта фраза была весьма многообещающей. «Эхо» считалось местом, где назначали свидания возлюбленные. Счастливый маркиз поднес к своим губам руку Анжелики и покрыл ее поцелуями. — Вы в портшезе? Позвольте проводить вас? — спросил он, тщетно пытаясь заглянуть в опущенные глаза девушки и слегка пожимая ее ладонь. — Наша карета находится неподалеку, — заверила кавалера Ортанс, постеснявшись сказать, что они пришли в Тюильри пешком. — Тогда до завтра, прекрасная мадемуазель! На сей раз маркиз отпустил руку Анжелики, развернулся и направился к своему экипажу, но тут у ворот появился Пегилен де Лозен. Его слуги имели жалкий вид: один выплевывал выбитые зубы, другой вытирал кровоточащий нос, у многих ливреи были разорваны и перепачканы в пыли. Увидев эту картину, Пегилен разбушевался, голос его взвинтился до фальцета. Когда же ему объяснили, что неприятности произошли по вине слуг одного знатного вельможи, господин де Лозен воскликнул: — Надо побить палками и этих плутов, и их хозяина. Мерзавец даже не достоин того, чтобы его коснулась моя шпага! Маркиз де Монтеспан еще не успел сесть в карету. Услышав оскорбительные речи, он спрыгнул с подножки, подбежал к мессиру де Лозену и, схватив его за руку, заставил повернуться к себе, а потом надвинул ему на глаза его же шляпу, в довершение всего заявив, что считает Пегилена грубияном и наглецом. Секунду спустя в воздухе, словно молнии, сверкнули две шпаги, и вот уже оба молодых человека дрались на дуэли на глазах у все более и более распаляющихся зевак. — Господа, помилосердствуйте! — вскричала Ортанс. — Дуэли запрещены… Нынче же вам придется ночевать в Бастилии! Но оба дворянина не вняли разумным призывам жены прокурора и с жаром продолжали фехтовать, в то время как плотная толпа зрителей мешала группе швейцарских гвардейцев расколоть ее ряды и добраться до дуэлянтов. Наконец маркиз де Монтеспан ранил де Лозена в бедро, Пегилен споткнулся и выронил шпагу. — Идемте скорее, дорогой друг! — воскликнул маркиз, поддерживая своего противника. — Бастилия нам ни к чему! Милые дамы, помогите мне. Карета тронулась в тот самый момент, когда швейцарские гвардейцы со сбившимися набок брыжами, раздавая тумаки и удары алебардами, наконец добрались до нее. Пока экипаж со страшным грохотом мчался по улице Сент-Оноре, Анжелика зажимала своим шарфом рану Пегилена и только сейчас заметила, что все они: и маркиз де Монтеспан, и Ортанс, и даже избитый до полусмерти, а сейчас валявшийся на полу лакей, по вине которого и заварилась досадная история, втиснулись в одну карету. — Тебя закуют в кандалы и отправят на галеры, — бранил слугу Пегилен, пиная его каблуком в живот. — И уж поверь, я не заплачу ни ливра, чтобы выкупить тебя!.. Черт подери, Пардайан, благодаря вам моему хирургу не придется пускать мне кровь в этом сезоне. — Вас нужно перевязать, — невпопад ответил маркиз, блестящими от удовольствия глазами рассматривая Анжелику, которая в полумраке кареты казалась ему еще прекрасней и загадочней, чем при свете дня. — Конечно, не помешало бы! — ответил Пегилен. — Думаю, нам стоит поехать к моему другу, графу де Пейраку. Его отель тут неподалеку, на улице Ботрейи. Анжелика вздрогнула при упоминании имени графа, и перед ее мысленным взором, словно наяву, предстало иссеченное шрамами лицо тулузского сеньора, его насмешливая полуулыбка, а в ушах раздался его низкий и вкрадчивый голос: «Боюсь, завтра весь Париж будет судачить о том, что Великий Лангедокский хромой сбил с пути истинного юную невинную душу…». Но он ошибся — никто даже не заикался о скандальном эксперименте в салоне у Скаррона, словно его и не было. Как будто все хотели забыть о том, что граф де Пейрак — вольно или невольно — поставил под сомнение учение Церкви. И что она, Анжелика, была в тот момент рядом с ним. Девушку охватило нетерпение. Ей захотелось как можно скорее увидеть, какие тайны скрываются за воротами его дворца, развеять тот флер загадочности, что окружал его персону, и узнать, какой же он на самом деле, этот мистификатор, скрывающий все чувства и мысли за язвительной улыбкой. Анжелике вдруг подумалось, а будет ли он рад ее видеть? Или скользнет по ней равнодушным взглядом, отпустив какую-нибудь очередную колкость? А что, если его вовсе не окажется дома? При этой мысли она внезапно почувствовала, как ее сердцем овладевает тревога, и с удивлением поняла, что всем существом желает этой встречи… ________________ * Камлот — шерстяная, полушерстяная и хлопчатобумажная ткань для пошива женской и мужской одежды. Название ткани связано с арабским словом hamlat — «шерстяной плюш» и французским chameau — «верблюд». Дорогие сорта камлота рыхлого, мягкого полотна ткали из верблюжьей и ангорской шерсти с добавлением шёлка.