Голос
Я не глупышка. Возможно, я наивная и мечтательная, но не такая глупая, чтобы поверить, что настоящий ангел спускается с Небес каждое утро к восьми утра ради обучения меня вокалу. Конечно, мне хотелось бы этого. Я была настолько одинока! И я так тосковала по моему бедному отцу. Матушка Валериус относилась ко мне очень хорошо, но я никогда не могла рассказать ей о своей жизни в Опере, не желая беспокоить пожилую женщину. А Голос был добрым, нежным и понимающим. Голос был рядом со мной в Опере, и он всё видел. Естественно, я поняла практически сразу, что Голос, кем бы он ни был, не являлся ангелом, посланным мне отцом. Я спросила Голос, по совету матушки Валериус, был ли он Ангелом Музыки, которого обещал послать мне отец. И Голос ответил, что это так, и, казалось, был очень доволен, но я, несмотря на всю свою наивность, практически сразу же поняла, что ангел, если бы это действительно был он, наверняка знал бы всё о моём отце, и мне не пришлось бы спрашивать. Это было, скорее, похоже на цыганских гадателей, которые, приходя в город с магическими шарами, рассказывают именно то, что человек хочет услышать. Уже много позже я выяснила, что он действительно жил с цыганами некоторое время. Но тогда! О, как я хотела верить! И я была настолько одинокой. Если бы я сказала матушке правду, то она была бы ужасно расстроена и настояла бы на поиске пути убрать Голос из моей жизни. Благовоспитанные девушки не остаются одни в гримерной с незнакомцами. Но если незнакомцем был ангел, то в этом не могло быть греха по определению. Я не сказала никому, даже Голосу, которому я поверяла все остальное, что догадывалась об обмане. Довольно продолжительное время я была вполне счастлива со своей новой странной жизнью. Каждый день я приходила ровно в восемь в артистическую (Голос настаивал на пунктуальности и не переносил привычку примадонн являться с опозданием на репетицию, заставляя таким образом ждать остальную труппу). После занятия мы часто просто сидели и говорили, причем Голос будто находился рядом со мной на диване, там, где была бы голова человека, сиди он рядом со мной. Я же сидела на другом краю дивана, разговаривая «обо всем и ни о чем», как мне казалось, по несколько часов с пустотой. Именно общение доставляло мне больше всего радости. Голос был умен, начитан и полон жизни. Сострадательный и в то же время обладающий очень едким чувством юмора. Я рыдала от смеха, когда Голос пугающе похоже имитировал Карлотту, нашу примадонну. На самом деле, было бы очень легко поверить в то, что в Голосе есть нечто сверхъестественное. Он (а это точно был именно мужской Голос), кажется, знал обо всём, происходящем в Опере. Даже если это «все» происходило за закрытыми дверями. А сам Голос был практически божественным в своей красоте. У меня просто не хватило бы слов, чтобы описать его. Достаточно сказать, его Голос мог полностью подчинить меня, и если бы он приказал мне спрыгнуть вниз с башни, я бы не задумываясь прыгнула бы. Наверное, именно тогда я впервые начала понимать, что люблю Голос. О, я была в восторге от Голоса; как я уже сказала, он превратился в моего лучшего друга. Я знала, что люблю Голос как друга. Но однажды я проснулась на смятых простынях, полная желания и неги, с Голосом, звучащим у меня в ушах. В ту ночь я поняла, что мои чувства к Голосу были чем-то большим, чем просто дружескими. Я была невнимательна на следующем уроке, и Голос довольно строго отчитал меня за отсутствие концентрации. Правда, когда урок закончился, он очень нежно спросил, всё ли в порядке. Я быстро заверила его, что всего лишь устала после бессонной ночи, и после того, как он заставил меня пообещать пить успокоительные чаи перед сном, если нечто подобное случится снова, Голос покинул меня. — Иди домой и отдохни, — сказал он мне на прощанье. Несмотря на то, что я всегда очень любила наши разговоры после занятий, я была рада более раннему окончанию встречи. Упоминание о кровати заставило меня покраснеть, но, к счастью, не думаю, что Голос это заметил. В любом случае, он не стал акцентировать на этом внимание, за что я была очень благодарна. Но я не ушла домой сразу же. Матушка Валериус была бы обеспокоена, вернись я настолько раньше обычного, а я не желала становиться причиной ее беспокойства. Я нуждалась в одиночестве и времени, чтобы подумать. Был ли Голос настоящим ангелом? Я быстро отбросила эту мысль. Ко всему же, если бы он действительно был ангелом (что противоречило логике), то мои чувства к нему были бы тяжким грехом. Был ли Голос чем-то сверхъестественным? Конечно, он знал практически всё о происходящем в Опере. И при этом, он точно не умел читать мысли; в противном случае он обязательно упомянул бы о об отце до того, как я сама спросила его. Он бы знал о моих сомнениях. Скорее всего, Голос или кем бы он ни был, просто умел очень хорошо подслушивать. «Если это возможно, выбирай земные объяснения», — приказала я себе. Если бы не было возможности логически объяснить все происходящее, тогда мне пришлось многое бы переосмысливать. Но если эта возможность есть? Итак, у нас есть некто, умеющий мастерски подслушивать, занимающийся со мной вокалом в артистической. Я на секунду задумалась. Почему именно здесь? Я ведь ни разу не слышала Голос в другом месте. Конечно, впервые услышав его, я выскочила в коридор, проверив соседние комнаты. Значит, лишенный плоти Голос говорил со мной только в пределах этих четырех стен. Но почему же бестелесный? Разве какой бы то ни было голос не нуждался в горле, чтобы оно порождало его? Или, если зайти с другой стороны, тот факт, что Голос говорил со мной и оставался невидимым, обязательно должен был значить, что Голос не имеет тела? Возможно, он где-то прятался, возможно, даже в этих стенах? Чревовещатель? Это объяснение бы подошло. Стены в артистической вполне могли быть полыми, что позволило бы талантливому чревовещателю перемещать голос в пределах комнаты. Мне не нужно было объяснять, как это всё могло происходить технически. Ветер дует, дождь идет. То, что я не могла объяснить почему, не мешало дождю идти. Итак, существует человек, который по неизвестным причинам прячется в этих стенах и с помощью чревовещания учит меня вокалу. Абсурд, но вполне возможно. Почему он решился на такие отчаянные шаги: чтобы стать частью моей жизни? Почему он просто не подошел ко мне после одной из репетиций и не представился? Несомненно, если бы это было возможно, именно так он бы и поступил. Если бы он не думал, что по какой-то причине я откажусь поговорить с ним. Почему же он просто не мог подойти ко мне? Я откинула мысли о ревнивой жене или положении в обществе, которое бы не позволило ему заговорить со мной. Голос всегда настолько нелестно отзывался об «обществе», что я не думала, что он хоть сколько-нибудь дорожит своим положением. Что же по поводу ревнивой жены, я была совершенно уверена, что он холост, хотя и не могла объяснить, почему. Уже сейчас я думала о нем не как о Голосе, а как о человеке. Значит, никакой ревнивой жены или положения в обществе. Почему же он прятал лицо с помощью всех этих трюков? Прятал лицо. А если… Если он прячет лицо буквально? Даже от того, кого мог бы называть своим другом. Он не был сбежавшим преступником, мы наверняка слышали бы о подобном инциденте. А значит, должна была быть другая причина. Единственное, что пришло мне на ум: он должен быть очень уродлив. Уродлив настолько, чтобы не сомневаться в моей реакции, подойди он ко мне просто так. Я вздохнула. Имело ли это значение? Я никогда не могла нарисовать себе портрет Голоса. Так действительно имело ли значение, как он выглядит? Он был добрым, дружелюбным и сострадательным. Разве этого не достаточно? Сами собой вспомнились мои сны о Голосе, о том, как я целую его. Но тогда я должна буду заглянуть ему в лицо. Смогу ли я поцеловать его, увидев его лицо? Отвернусь ли я в отвращении, невзирая на нашу дружбу? «Ночью все кошки серые», — тихо прошептал голос в моем подсознании. Мне нужно было подумать. Но не здесь. Я поднялась с дивана. Быстро собрав вещи, я отправилась домой. Ведь я и правда не солгала, сказав, что очень устала. А потому мне не помешает пару часов отдыха перед следующей репетицией.Был ли это Призрак?
После отдыха я почувствовала себя намного лучше и шла на репетицию в приподнятом настроении, иногда останавливаясь и заглядывая в окна магазинчиков. Один из них привлек мое внимание. Это был небольшой книжный магазин и я не устояла. «Индийские сказки и легенды» — гласил потрепанный томик. Но это было не название, которое заставило меня взять его в руки, а удивительные иллюстрации на обложке. Молодая индианка перебирала струны экзотического инструмента, а позади нее толпа празднично разодетых людей толпились вокруг обвешенного гирляндами дерева. Почему-то эта книжка заставила меня вспомнить о Голосе, а когда я увидела, насколько мало она стоит, не задумываясь купила ее. Мы должны были репетировать сцену из Фауста, там, где молодая прекрасная Маргарита прядет у окна. Это было ужасно. Я играла роль молодой служанки, задача которой состояла в хождении взад и вперед в качестве фона для главных персонажей. Сама Маргарита же просто скучала у окна. Удивительно, что Карлотта вообще пришла на репетицию. Ведь, как она иногда выражалась, это «не стоило ее драгоценного времени», когда все, что ей необходимо было делать — это сидеть там и скучать, в то время как директора гоняли нас внизу. — Нет, вы не можете светить вот так! Маргарита будет в тени! Никто меня не увидит, — жаловалась примадонна. — Мадам ла Карлотта, — спокойно отвечал Муклер — человек, ответственный за освещение, — как я вам уже сказал, это не единственный проектор на сцене. Я должен осветить также и исполнителя мужской главной роли. И вы же знаете, что ваше окошко все еще должно быть в тени в это время… Эти слова подействовали на Карлотту подобно красной тряпке на быка. — Вы не смеете говорить со мной так! Вы! Вы — ничтожество! Я — профессионал. Я знаю, чего ждет от меня публика! О, я практически не могла сдержать слезы, так смешно мне было. Конечно, Пьянджи уже спешил к ней вверх по лестнице. — О, Пьянджи, — простонала она. — Это так ужасно! Что-то холодное схватило меня за ногу и потащило. Я больше не могу работать. Тенор успокаивающе похлопал ее по спине. — Нет, я не могу. Отвези меня домой! Бросив извиняющий взгляд на директоров, Пьянжи помог ей уйти со сцены. — О, какая экспрессия! — прошептал голос мне в ухо. — Неудивительно, что она так прижилась в Опере. Я быстро обернулась, потому что это было именно то, что сказал бы в этой ситуации Голос, но никого не увидела. — Возможно, это Призрак? — испуганно спросила одна из хористок, но другая перебила ее: — Если это действительно он, значит, даже у Призраков есть вкус. Директор вздохнул, а затем скомандовал: — За работу, девушки! Антонио, ты заменишь Пьянджи. Даэ, — я почти подпрыгнула от неожиданности, — иди и сядь у окна. С чем-то очень похожим на облегчение я осторожно поднялась по лестнице и села за прялку. Все, что мне необходимо было делать во время репетиции — это красиво выглядеть и делать вид, что пряду. Почему-то я почувствовала гордость оттого, что могу сосредоточиться на любом деле, и не имеет значения, насколько бесполезным оно казалось. Конечно, было довольно сложно сконцентрироваться, когда где-то поблизости находился Призрак. Подождите! Какая-то мысль билась в моем подсознании, но я так и не решилась обдумать ее сейчас, вместо этого пообещав себе уделить ей время после репетиции.