This is an anthem, so fucking sing! A dedication to the end of everything! Someone call an ambulance, I got wounds to attend, Someone call a doctor, I fear this is the end. Tastes so bitter, feels so sweet, Lost in a dream, never fell asleep. Tastes so bitter, feels so sweet, I've come back to old remedies. Someone call an exorchrist, and help me kill this curse! I can't stop the bleeding, and it's only getting worse. This happens all the time, This happens every day, But I never seem to quit; The wolves never stay at bay. — Bring Me The Horizon
Потолок падал на него. Или это он нёсся на потолок со скоростью света, но без надежды всё же упасть и разбиться? Бьякуран несколько часов пластом лежал на кровати, подложив руку под голову, и пялился на стены. Ему необходим был сон, но убитая к чертям нервная система отказывалась успокоиться. Он закрывал глаза и снова открывал их. Сознание не отключалось. Его можно спасти. Вот о чём нужно помнить. Спасти, чёрт возьми, от смерти. За это придётся заплатить собственной поломанной жизнью, скрученными от боли кишками, горечью на языке и воспоминаниями, отравляющими сознание, — так отдай эту цену, Бьякуран. Шоичи был виноват только в своей безграничной преданности такому, как ты. Шоичи положил бы свою жизнь на алтарь ради такого, как ты, — и он это, в сущности, уже сделал. Теперь твоя очередь. Время искупать грехи. Человек, которого ты любишь, всё ещё существует, он пока ещё дремлет в его сознании и теле, но им требуется радикальное искоренение. Он будет жить, только если они полностью сотрут ту его личность, которая была вместе с Бьякураном. Навсегда. Без возможности восстановления. Их «навсегда» подошло к концу. Он тонул в сигаретном дыме, пальцы онемели, не чувствуя фильтра сигареты, и два раза он уже обжёг их. Мысли метались от их мини-каникул в горах Швейцарии до возвращения обратно в штаб, до ужасной новости, а потом… Мозг прокручивал перед глазами отдельные кадры: катер \ мрачное, будто предвидевшее дальнейшие события, море \ Вендикаре и его слуги \\ тревога \\ и его Солнце, объятый почерневшим пламенем и кричащий в агонии… Кошмар, который он пронесёт под сердцем сквозь оставшуюся жизнь. Снова и снова он задавал себе вопрос: что такое Ирие Шоичи? Если сохранить ему жизнь, спасти от того, что напало на него в подземельях Вендикаре, можно ли будет считать его по-прежнему… Шоичи? Будет ли он всё ещё им — без львиной доли (о, Бьякуран, не преувеличивай — вы знакомы здесь лет шесть или семь) своих знаний и опыта, приобретённого рядом с ним. Кем он окажется в итоге? Как сильно повредится его память? Бьякуран остро чувствовал, что источник его жизненных сил отравлен. Раньше огонь Небес бурлил в нём, только успевай обуздать. Сейчас то, что подпитывало пламя, стало чахнуть. Это только вопрос времени: когда его Небо и Туман покинут его, он станет человеком без сил. Почти беспомощным. Он ворошил воспоминания из параллельных миров, одно за другим отбрасывая их в сторону — нигде больше он не встречал проклятого пламени. Чума, отрава, бедствие — наверняка ведь оно было не только в пропахшей ладаном и медикаментами реальности, в которую втиснулись они с Шоичи, чтобы она перемолола им все кости и превратила души в фарш. Подобные явления не бывают единичными: должны были существовать и другие миры, в которых… Должно, должно, должно… Идиот, ты ничего не можешь с этим сделать! Лекарства, которое ты так алкаешь отыскать, попросту не существует! У Шоичи раскалывалась голова. Вокруг висков словно сжался железный обруч. Мысли трещали. Он плохо соображал, где находится, и, когда встал на ноги, его повело. Всё тело пронзила боль. Размытая больничная палата заплясала перед глазами, он пошатнулся и вновь присел на кровать, которая неприветливо скрипнула. Расфокусированность взгляда (единственное доступное воспоминание) напомнила ему, что он носил очки. Шоичи нашарил их на прикроватной тумбочке и надел. Каждое движение — болезненная вспышка. Черепную коробку словно набили ватой. Он провёл забинтованной рукой — у него всё тело было в бинтах — по лбу в попытке снять боль — безрезультатно. Этим движением он лишь добавил себе новую. Затем рука дёрнулась, чтобы пройтись по волосам, и пальцы — бесчувственные обрубки — проскребли по жёсткому ёжику. Что с ним случилось? — Хорошо, что вы очнулись. — Человек в медицинском халате заглянул в его палату и молитвенно сложил руки в знак приветствия. — Где я? — Вы в госпитале, синьор. — Что со мной произошло? — Авария. В вашу машину врезался пикап. Вы что-нибудь помните? Ощущение реальности медленно поплыло прочь. Что-то в этих словах было в корне неправильное, они громом среди ясного неба прозвучали в палате с белыми стенами, коврами и простынями. От них веяло холодом. Даже после кошмарных снов в первые минуты пробуждения приходит самосознание: вспоминаешь, кто ты такой, какой сегодня день, список дел до конца недели. Ему в голову не приходило ничего. Пусто. Шоичи сглотнул. Мысли вязли в голове, как в болотной топи, и в голове что-то шепталось, ухало молотом по черепной коробке, но сформулировать внятную мысль — и хотя бы понять её, для начала, — он был не в силах. — Вы помните, как вас зовут? Он уставился на доктора в безукоризненно белом медицинском халате. — Вы потеряли много крови, синьор, и вам сделали переливание донорской. Вы можете чувствовать головокружение и слабость — это нормально. По документам вы — Ирие Шоичи, двадцать четыре года, японец. Пожалуйста, не пугайтесь, после подобного рода случаев кратковременная потеря памяти — очень распространённое явление. Всё, что вам сейчас нужно, это отдых. Он вцепился зубами в уголок подушки и рычал от злости и скрутившей его нечеловеческой боли. В груди вновь вспыхнуло пламя, разогнавшее тьму перед глазами и принесшее безумие. Неправильность происходящего вспарывала живот тупым ножом. Я БУДУ ПОМНИТЬ ТЕБЯ ВСЕГДА, И ВСЕГДА — ЛЮБИТЬ. ТЫ — ЛУЧШЕЕ, ЧТО СЛУЧАЛОСЬ СО МНОЙ В ЭТОЙ ЖИЗНИ.***
Он закрыл глаза — и нырнул. Больничные стены ушли, а в глаза ударил солнечный свет. Он вдохнул полной грудью, чувствуя небывалое облегчение: усталость последних нескольких дней ушла прочь, головная боль, шок, отупение — всё на время отодвинулось, смылось ласковыми морскими волнами. Гамак, в котором он лежал, был до невозможности удобным, вокруг щебетали птицы. Так хорошо и спокойно. Силы Бьякурана из параллельного мира подпитали его, однако так и не сумели заполнить сквозную рану в груди. Ему всё ещё было больно здесь, в мире, отделённом от его собственного не вечностью, но атомами. Хотя, по сути, «его» и «не его» не существовало — Бьякуран в равной степени принадлежал множеству реальностей. Он не мог так просто сдаться, это было совершенно не в его привычках. Он не умел сдаваться. Бьякуран должен был его спасти! И ради этого он пойдёт на всё. — Шо-чан, мне… Он задохнулся, застыв в дверном проёме. Застыл, сжав губы, и уставился на то, как Ирие, скрестив ноги на роскошном ковре перед телевизором, почти агрессивно бормочет что-то про себя, проходя очередной уровень. Он отупело ловил глазами каждое движение. — Да? Шоичи не повернул головы, увлечённый происходящим в игре, и Бьякуран, почувствовав вспышку дикой ярости, иллюзией заставил экран отключиться. — ПОСМОТРИ НА МЕНЯ! В его крике было столько горя, что Ирие подскочил и повернулся, будто ужаленный. Тот человек, которого он увидел, был Бьякураном, но не его супругом — гостем. Тем, кто проходит мимо. Его выдавал взгляд: безумие и горечь, клубящиеся в нём. — Мне нужна твоя помощь. Он привалился к стене, стиснув предплечья и глядя ему прямо в глаза. — Ты умираешь. — Слова застревали в глотке, когда он заговорил. — В другой реальности. И всё паршиво настолько, что ты даже не можешь себе представить. Бьякуран закрыл лицо руками. — Я пытаюсь тебя спасти, но у меня не получается. Ты знаешь, что такое Вендикаре? Что за существа охраняют её? О, Вендикаре была идеальным местом, чтобы сделать из человека создание. Безвольное, слабое, слепое существо, сохраняющее крупицы своего разума на уровне, достаточном лишь для того, чтобы непрестанно, день за днём мечтать об избавлении — смерти. О ней мечтать проще, чем о побеге. Вендикаре имеет статус места, сбежать из которого невозможно. Исключение составлял лишь один человек: Рокудо Мукуро, совершивший побег однажды, но загремевший туда снова. Именно его они намеревались вызволить. Тюрьма Вендикаре находится в Средиземном море и первоначально базировалась на острове Сицилия, однако с девяностых остров перестал служить достаточно надёжной базой, поэтому прежнее здание тюрьмы было разрушено. Там до сих пор можно набрести на руины и чёрную, выжженную дотла землю, на которой не решаются расти даже сорняки. К началу нового столетия возрождённая Вендикаре была спущена на воду. Конструкция, возвышающаяся над водой, напоминает собой верхушку айсберга: большая часть тюрьмы находится под водой. Заключённые замурованы в камерах, лишённых солнечного света, до потолка заполненных водой. Дышат они с помощью дыхательных аппаратов, для питания им в желудок втравлены специальные трубки. То тут то там натыканы электрические лампы, заменяющие естественное освещение, снаружи возле каждой клетки расположена панель датчиков и приборов, следящая за уровнем кислорода в воде, её температурой, за освещением. Люди — словно рыбы в аквариуме. Попасть туда значит почти наверняка умереть — ты жив лишь для себя и для тех приборов, которые поддерживают в тебе эту жалкую жизнь, а весь остальной мир давно отслужил по тебе панихиду. Многие люди не верят в сверхъестественное, считая, что его не существует. Люди, исповедующие христианство, считают, что грешники после смерти попадают в ад. Но проблема в том, что туда вполне можно попасть и при жизни. Движения человека, оказавшегося пленником Вендикаре, скованы, однако он не погружен в анабиоз, о нет, его сознание по-прежнему активно. Человек может думать, и мысли — это острые скальпели, нещадно раз за разом разрезающие кору мозга, потому что всякий, кто остаётся наедине со своими мыслями так долго, сходит с ума. Нет возможности пошевелиться, размяться — значит, нельзя разогнать тоску и переключиться сознанием на физическую активность. Там можно только размышлять. Размышлять. Вариться в соку своих раздумий. Дух Вендикаре пропитан смертью. Мысли о желанной кончине, о небытие сквозь кожу пленников проникает в воду, которая их окружает, через воду — в толстые стены, отделяющие камеры друг от друга, и в пустоту коридоров, патрулируемых Вендиче. Слуги Вендикаре — страшные создания, питающиеся этой волей к смерти. Это не люди в строгом смысле этого слова. Не машины, не животные. Они обладают пламенем. Его цвет — чёрный, и из всех видов пламени этот — самый опасный. Эти твари — не люди, потому что сила, которой они обладают, губительна для человека. Пламя темнее неба в безлунную ночь, если оно коснётся человека, начинает его убивать. Оно может распространять заразу: взаимодействуя с природным пламенем, заражает его, выжигает внутренности. Это самое гнусное порождение мира мафии, и… Очередной глоток виски разлил лаву по горлу. Это лишь слегка облегчало боль, но вкус помогал продолжать рассказ. Шоичи пригласил его за стол и налил выпить — он слушал сосредоточенно, не перебивая. Бьякуран теперь старался не смотреть на него. Путешествия сквозь реальности не были в новинку для него: он многие годы сосредоточенно изучал свои способности, переходя из мира в мир, он пробовал на вкус другие реальности, он экспериментировал. Он привык к тому, что его личность дробится на сотни «я» с сотнями своих жизней — в конце концов он собирал в себе опыт каждого такого кусочка, был одним целым для сотен… самого себя. Но одно дело — помнить о других реальностях, находясь в своём мире, и другое — нырнуть в иной. Здешний Шо-чан был его и одновременно — не его, чужой, принадлежащий другому его «я». Ему, но другому. — Я потащил тебя туда. Другого тебя. В том мире, где Италия находится под властью фанатиков веры. И тебя коснулось то, что жило внутри этой тюрьмы. Ты умираешь, потому что твоё пламя Солнца было отравлено одним из Вендиче. Я притащил тебя в Трапани, и тебе помогли, но… Он потряс головой, а затем резко схватил руку Шоичи и прижался к ней горящим лбом. Губы дрогнули: перед глазами проплыло видение того, как в эти руки вставляли лезвия. — Хорошо, я понял тебя. Началось распространение инфекции. Скажи, что именно они сделали. Как помогли? — Сперва накачали его наркотиками — чтобы замедлить процесс, а потом… Они стали выкачивать пламя. — Да. — Не всё так просто. Оно восполняет себя, и проклятое пламя продолжает пылать вместе с его собственным. Снова забрать его — и получить опять. Жрец сказал мне, что есть способ искоренить его полностью — стереть все воспоминания, в которых оно задействовано, подделать память, повредить её, если угодно. И тогда должно получиться. Но пока это не помогает. — Я не понимаю, как огонь может быть связан с воспоминаниями? Почему их лишение должно сработать? — Проклятый огонь. Если он коснулся тебя, то… то он убивает, потому что человек о нём помнит. Знает это ощущение. Я понял это так. Шоичи тяжело вздохнул и задумался. Внезапное появление иной его ипостаси потрясло. Ирие никогда не видел Бьякурана просящим, или растерянным, или горевавшим. Бросьте. Джессо — воплощённая наглость и дерзость, это концентрированная бурлящая энергия. Он всегда был уверен в себе и бросался вперёд сломя голову. Сейчас же на дне зрачков притаилось нечто затравленное, голос отрешённый, надломанный. Сердце затопила нежность — и боль. — Его пробовали исцелять Солнцем? — наконец сказал он. — Он пытался вылечить себя. Не помогло. — Нет. Не он. Нужен другой человек — и очень сильный врачеватель. Максимально умеющий пользоваться своими способностями. Однако есть риск, что заражение перекинется и на него тоже. Есть риск, что никакого исцеления не произойдёт. — Каковы шансы? — Точно оценить не могу. На успех — ничтожные. Один к миллиону, возможно. — Что, если не выйдет? Должен быть способ. Должен! — Способ сохранить его воспоминания? — Его самого, чёрт возьми! Как бы ты лечил его? Что бы ты делал? Шоичи надолго задумался. Сохранить его самого. — Бьякуран, человек — это не сумма того, что он помнит, — наконец ответил он. Ирие отнял у него руку, нашёл руки Бьякурана, накрыл своими ладонями. Крепко-крепко сжал — Бьякуран поднял взгляд и отрешенно посмотрел на него, пытаясь скорчить болезненную улыбку. Не получилось. От ободряющих прикосновений, пытавшихся забрать его страх и боль, было нехорошо. Слишком остро. — Вернее, всё, через что мы проходим, превращает нас в тех, кто мы есть: эмоции, как и воспоминания, формируют нас, но всё же… Человек — это не только жизненный опыт, но и мысли, и действия, и привычки. Я не знаю о развитии технологий в том мире. Если они совершенны настолько, что позволяют заблокировать источник внутренней силы таких, как мы, если они действительно могут блокировать воспоминания человека — то я бы воспользовался этим способом, потому что других я не вижу. Я исцеляю только своим пламенем, а если оно бессильно... — Ты бы сделал такое со мной? — Чтобы спасти тебя? — Шоичи замялся, прокручивая в мыслях всё то, что он услышал ранее. — Да. Я бы сделал всё, что в моих силах, чтобы помочь тебе. Если бы у меня был шанс, я бы им воспользовался. Бьякуран поднял голову и посмотрел ему в глаза, когда шальная мысль пулей прострелила висок изнутри черепной коробки: а если бы он признался Шоичи, что тот, другой, кого он оставил в пропахшем ладаном мирке, изо всех сил пытается сопротивляться, отказывается от навязываемого спасения. Каким был бы ответ, если бы вопрос звучал так: а хочет ли пациент излечиться такой непомерно высокой ценой? — Однако поддельные воспоминания — это просто подло. Я бы так не сделал. Джессо уронил голову обратно, уставившись на столешницу и чувствуя, как сердце его разгрызает въедливый стыд за всё происходящее. Его Шоичи — всегда, во всех мирах — был таким добрым, и наверняка не смог бы сделать того, что делает Бьякуран. Шоичи отпустил бы его — а после упрекал бы себя всю оставшуюся жизнь. — А ещё я подозреваю, что вы недостаточно глубоко забрались в его воспоминания. Недостаточно их скрыли, и что-то упорно пробуждает его память снова и снова. Поэтому они возвращаются. А вместе с ним — и проклятие Вендиче. Последнее слово будто лишило его сил, и Бьякуран лишь покачал головой в немом призыве помолчать. Стискивая чужие ладони, а после придвигаясь к Шоичи чуть ближе и утыкаясь лбом в прохладные острые костяшки его пальцев, чтобы найти в любимых руках отдохновение перед тем, как нужно будет покинуть этот мир с шумом волн за окнами, с ласковым солнцем и коктейлями — и вернуться обратно в мир проклятый. — Даже если удастся стабилизировать его, если воспоминания всё-таки окажутся навсегда заблокированными, он забудет меня, — признание всё-таки сорвалось с его губ. Горечь горела на них отравленным поцелуем. — Я был тем, кто нашёл его. Я знал о твоём пламени, я был тем, из-за кого он пробудил его в моей реальности! И если убрать все его воспоминания о пламени вообще, то в итоге он не будет помнить и меня тоже. — Мне жаль. Ирие сжал его руки ещё сильнее, но Бьякуран отшатнулся во внезапном порыве отвращения к самому себе. Он вскочил, опрокинув стул. Его трясло. То, о чём они говорили здесь, не могло быть единственным оставшимся вариантом. — Нет. Нет. Нет-нет-нет, — он цеплялся за это слово, будто оно могло помочь. — Я найду способ. Слышишь?!***
Пение других реальностей отдавало в ушах звуком разбитого стекла. Бьякуран метался по ним в поисках ответа — другого ответа. Когда чьи-то пальцы в его собственном мире коснулись его запястья, он вынырнул обратно с немым криком на искусанных губах. Жрец стоял, склонившись над ним, и воспалённое сознание наконец озарилось: теперь он понял, кого этот человек напоминал ему всё это время. Анубис, это же Анубис, божество, забирающее души на тот свет. Повелитель мёртвых. Судья. — Синьор Бьякуран, нам потребуется ваша помощь. Он затащит душу Шоичи в своё царство.