Цветы на пепелище

Микаса сидит на небольшом, но уютном диване в их гостиной, в камине горит огонь, несмотря на то, что на улице уже середина весны, хотя это скорее для красоты, чем для тепла. Она слегка откинула голову на плечо сидящего справа Леви и лениво покачивает в руке стакан с переливающейся золотисто-янтарной жидкостью. Они напиваются. Она, Леви и Ханжи с Эрвином. Сидят здесь и пьют, как последние алкоголики, почти не чувствуя опьянения от боли, скручивающейся внутри. После вчерашней очередной вылазки никто не мог спать, и теперь они отвлекались от неприглядных ночных кошмаров, прятались от запаха смерти. Не было сил ни на что, даже разговаривать, вечно веселая Зоэ, сидящая по левую от нее руку, молчит, опустив к полу глаза. Микасе нестерпимо больно, внутри горит, кажется, это сердце, о существовании которого она почти успела забыть за годы в разведке. Оно бьется резко и с перебоями, и почему-то от этого прерывистого звука, от ощущения такого же биения под щекой становится на мгновение легче. Аккерман словно кошка трется о затянутое в белую рубашку плечо и легко касается его губами, чувствуя, как пульсируют болью виски. - А когда вы поженились, Леви? - первой решается нарушить традиционную вязкую и липкую тишину Ханджи, с мастерством бывалой актрисы скрывая свои переживания за маской. - Через две недели после моего девятнадцатилетия, - азиатка делает медленный тягучий глоток, который, впрочем, почти не уменьшает содержимого стакана, и изгибает губы в едва заметной улыбке. - В конце февраля, - поясняет она, заметив вопросительный взгляд. - Эх, ну почему вы оба такие скрытные? Вы ведь даже не дали мне устроить праздника в вашу честь... - ученая печально вздыхает, радуясь тому, что все потихоньку оживают. В кресле встрепенулся Эрвин, оторвавшись от созерцания противоположной стены. - Если бы мы позволили тебе организовать нашу свадьбу, то она стала бы достоянием общественности, - Леви кривит губы, почти эмоционально закатывает глаза и крепко прижимает молодую супругу к себе за плечи, зарываясь носом в ее волосы. - Не хотел бы чувствовать себя лишним на собственном торжестве. - Не чувствуй себя удачливым охотником раньше времени, - хмыкает Микаса, щуря горящие ярким золотом глаза. - Еще неизвестно, кто из нас попавшаяся в удачно расставленные сети добыча... - она не улыбается сейчас - не может, но боль отступает на задний план, а алкоголь дурманит голову. - Тем более, Ханджи, с твоими максималистическими наклонностями хорошо, что ты ни о чем не узнала и моя фамилия совпадала с фамилией мужа изначально. - Это не честно... - Зоэ уже хочет разразиться гневной тирадой, когда они все вместе напряженно замирают, медленно переглядываясь, а командор Смит, расслабленно поглядывающий на них из своего угла, вскидывает голову, смотря на дверной проем. Их отпускает быстро, они вновь понимают, что находятся в безопасности, но именно этот момент сильнее всего заставляет осознать насколько сильно они все сломаны. По коридору разносится перебранка Эрена и Жана, вставляет свое слово Армин, они быстро входят в гостиную, замирая, стоит лишь увидеть непосредственное начальство. Глаза заметившего названную сестру Эрена широко распахиваются, и он сглатывает недоуменно осматривая собравшихся. - Эм, а что вы делаете? - Йегер растрепал волосы на затылке, чуть испуганно поглядывая на недовольного капрала. - Мы пьем, Эрен, - слегка пьяным голос объявляет Аккерман, взмахивая стаканом с коньяком и делая щедрый глоток, обжигающий жидким огнем нёбо и горло, проходящийся по телу теплой волной. - Просто пьем... Кивает Ханджи, вновь устремляя невидящий взгляд в пустоту, капрал откидывает на спинку дивана голову, закрывая глаза и до боли сжимая руку Микасы в своей. Девушка смотрит в огонь, почти различая огромные гороподобные фигуры с широкими провалами незакрывающихся ртов. Все, что ее удерживает в этом мире - это стакан с коньяком, острые грани которого впиваются в сжавшую его ладонь, и чужая рука. Статуей самому себе замер Эрвин, с которого слетело минутное умиротворение, обнажая усталость и боль, кроющиеся внутри. Его глаза вновь уставились в стену, а на молодом еще лице проявились едва заметные морщины, стоило лишь ему нахмуриться. Ему было тяжелее всего: он принимал решения, он выбирал кому жить и кому умереть. И каждый из них знал, что он не задумываясь пожертвует любым бойцом во благо их победе. Вот только немногие задумывались, чего это ему будет стоить... Словно куклы без заряда, они вновь теряются в море боли, боясь, что, если шевельнутся, она обрушится на них в полном своем объеме.