Nacht uber Leningrad.

Щелчок ключа в замочной скважине, я отворяю дверь. Быстро скинув потертые ботинки, включаю свет в коридоре. Квартира встретила меня привычной тишиной. Был уже поздний вечер, когда я вернулся домой. Лампочку в подъезде как обычно скрутили, и я почти наощупь пробирался до своей входной двери, также наощупь по дороге проверил почтовый ящик, найдя там погнутый конверт. Черт бы побрал этих гадов, ворующих казеные лампочки из "домов в хорошем районе, с развитой инфроструктурой и самоуправлением." Ах, да, еще с "благовоспитанными соседями"! Хозяева квартиры расхваливали жилье в объявлении, как могли, чтобы "чистоплотный и некурящий съемщик" вроде меня согластлся платить им за месяц ...десят рублей. Я стряхнул пепел на пол. Успев перебраться из коридора в уютное кресло, закинув ноги на небольшой кофейный столик, я вскрыл письмо. "Alice пишет,"- не забыл самодовольно отметить про себя. Девчонка обиделась, когда я уезжал в Ленинград, обещала, что если уеду, в жизни писать не будет. Как же... С Alice Stolz прошло почти все мое детство, точнее та его большая часть, которую я провел в приюте. Мать умерла от оспы, когда мне не было еще и трех лет. В 1949 году передо мной распахнулись двери одного из первых восстановленных после войны приютов. Свою первую встречу с Alice я помню до сих пор. В послевоенные годы все ресурсы тратились на восстановление превратившегося в руины, но некогда необычайно красивого города, Берлина. Потихоньку столица возрождалась, но среди масштабного строительства мало кому было дело до сирот, которых поселили в старый госпиталь в бедных районах. Конечно, многого не хватало, включая и самое основное, что уж было говорить о сладостях. Но сладкое я любил, и однажды, осторожно пробравшись на кухню, у меня получилось стянуть несколько комочков сахара, правда, вкусить их мне так и не удалось, более старшие воспитанники "вежливо попросили их угостить". И когда я сидел с синим знаком вежливых просьб под глазом в дальнем конце приютского парка, чуть ли не плача от злости и обиды, я и познакомился с Alice. Она всегда сидела здесь одна. Активно жестикулируя и кивая своей белокурой головкой, она попросила подвинуться, освободив ей место на углу бордюра. Alice... Она всегда была для меня как сестра. Я выдыхнул облачко дыма, в бело-серых его разводах строки письма поплыли... Закончив чтение того, как сильно она по мне скучает, как она успешно закрыла сессию и как просит писать ей почаще, я сложил письмо обратно в конверт и поджег его. Чем меньше в этой квартире информации обо мне, тем лучше. Пламя постепенно пожирало бумагу, та скрючивалась и чернела, постепенно и последняя строчка с именем адрессата Konstantin Vergeltung (перевод с нем. "возмездие") превратилась в пепел. Я пробыл в квартире до полуночи. У меня еще были дела этой ночью. Было начало декабря, снег уже укутал землю кипельно-белым покрывалом. Он искрился, сиял, как разбитый на множество мелких осколков горный хрусталь, и скрипел под ногами, напоминая осколки. Легкий ветерок обжигал морозом щеки и кружил крупные снежные хлопья, летящие с черного ночного неба, темноту которого ярким контрастом разрезали уличные фонари. Я уверенно шагал по изученной заранее дороге, я знал, когда можно ожидать здесь патруль, и в каких окнах не спят ночами. Я резко свернул в подворотню, тихо толкнул незапертую, сломанную не случайно деревянную дверь. Вверх по леснице, оставляя за соблй дорожку из снежных комьев. Мне нужно в 15 квартиру. В гости, мило поболтать с хозяином... Несколько нехитрых махинаций и я шагаю в мрак спящего жилища. Стараюсь ступать неслышно, разыгрывая уже привычную комедию. Ненароком скрипнула половица. Послышался шорох. - Кто здесь? - испуганно вопрошает хриплый ото сна голос. Щедром жестом руки сметаю с комода все лишнее: на пол летит хрусталь, вазочки, какие-то статуэтки ангелов с глупо улыбающимися лицами. Смешок. - Кто здесь, блять!? - голос дрожжит, грубостью он хочет скрыть страх. Тихо пробираюсь ко входу в спальню, в которой уже успел зажечься свет. Грузная фигура мужчины лет за пятьдесят с увесистым подсвечником в руках выплывает из комнаты. Он испугано озирается, упорно вглядываясь вперед, чувствуя себя в собственном доме как в ловушке. Резкий шаг из тени в сторону, я оказываюсь со спины от него. Одно из самый уязвимых мест у ног человека - впадинка под коленом, то самое место где сгибается нога. Достаточно даже слегка, не причиняя боль, но приложив немного усилие, тронуть ногой это место, и человек теряет равновесие, коленки подгибаются. Он становится уязвим. Но к чему мне сейчас осторожность? Со всей силы ударяю по месту сгиба, мужчина с глухим стуком, коротко охнув приземляется на колени. Одной рукой я удерживаю свою жертву за волосы, неестественно запрокинув голову назад, а другой сжимаю небольшой нож, лезвие которого сейчас, наверное, кажется обжигающе-холодным моему "собесенику". - И какого это? - резонно интересуюсь ему в самое ухо, голос к концу предложения срывается, скорее от нервного возбуждения, чем от волнения. Мне нравятся такие моменты. Кажется, что его страх почти осязаем, эта бесконтрольная власть над чьей-то жизнью завораживает, влечет и дурманит. Я не узнаю самого себя. Губы сами складываются в улыбку, такие бывают у детей, когда им дарят новые игрушки. - Внутри нее тепло, наверное? - К-кто вы? Чт-т-то вам нужно? Деньги? Берите! Я принесу, я отдам, - бормочет, заикаясь. Неужели все люди такие жалкие, мне уже противно. Обычно держатся дольше, а у этого голос уже готов сорваться на плачь. Некчемная жирная свинья... - Тебе ведь мешали зубы? - нараспев протягиваю я, - Можешь не отвечать, конечно, мешали... Тут я со всей силы впечатываю его в стену, прижимая за горло. От неожиданности он даже не пытается дергаться. Хотя может его пугает нож, приставленный к его члену? - А знаешь, что я думаю? Я считаю, что зубы вообще не нужны человеку... А ты как считаешь? Конечно же ты со мною согласен, - сам не понимаю, зачем говорю все это, я не в состоянии полностью управлять собой в эти минуты, тут разум уступает извращенным инстинктам. Как-то необходимость убивать, чтобы выжить, сменилась в моем мозгу на желание удовольствия. Хотя где-то еще пульсирует мысль о возмездии. Это все лишь части грандиозного плана мести, который последнее время больше звучит как отговорка. Уговариваю сам себя. Я не в силах остановить это, но и принять нового себя тяжело и страшно. А может я схожу с ума? Сумбурные мысли вихрем несутя в моей голове, кажется, прошел час, а на деле - лишь несколько секунд. Ударяю рукоятью ножа по плотно сжатым губам мужчины. Громкий стон, теплые струйки крови стекают по его лицу мне на руку. Он явно давится собственными выбитыми зубами. Я лишь ближе приближаюсь к его лицу. В нос ударяет головокружительный запах крови, а во рту появляется металлический привкус. - Лучше? Удар. Все повторяется сначала. Бульканья говорят о том, что скоро он задохнется от кровотечения, ведь часть крови стекает в горло. Несколько капель попадают мне на лицо, когда он хрипит. Один раз даже предпринял попытку вырваться, но со стуком осел на пол. Мешок с дерьмом. - Ты все еще чувствуешь там ее губы? - медленно вгоняю клинок в причинное место, жертва падает на пол, дикие крики сменяются хрипом, кровь лужей вытекает на пол, на губах мешается с окровавленной пеной. Время. Привычным движением перерезаю горло. Стены забрызганы кровью, ее запах становится уже тошнотворным, чувство, будто тону в ней. Перед ногами труп, некогда живого человека, учителя, своеобразно принимающего зачеты. Чтож для него сессия закрылась навсегда. Осталось только сжечь его тело, яркие всполохи пламени запляшут на уже остывающем трупе. Добро пожаловать в седьмой круг, приятель! Душа прожигается огненным дождем, и телу туда же дорога. Я медленно протираю запачканый нож. "Сегодня быстро... Даже как-то жалко, могли бы подольше "побеседовать". Но завтра рано идти на работу, готовить этот чертов квартальный отчет. Мне еще надо сжечь тело, а судя по времени, и так его погребальный костер погаснет лишь с первыми лучами солнца." - думаю я. Спустя час в пустой квартире в луже крови одиноко лежал цветок белой лилии.