Пламя

На Юго-Восток от Парижа по большой дороге ехала огромная процессия, состоящая из карет, повозок, всадников, мулов и лошадей. Двигалась она небыстро, всё благодаря её габаритам. А если ещё учитывать месяц июнь, который выдался в этом году таким жарким, какого не было ещё со времён Генриха II, можно было смело утверждать, что процессия, куда бы она ни направлялась, вынуждена будет перенести долгий и утомительный путь. Это Генрике принял решение отправиться с двором в одну из загородных резиденций – Фонтенбло. Замок и прилегающие к нему леса были прекрасным местом, где можно было отдохнуть, насладиться спокойной жизнью после городского шума, ни в чём себе не отказывая, поскольку здесь всё было обустроено не хуже, чем в Лувре. Франциск I, по приказу которого строили Фонтенбло, позаботился о роскоше и комфорте. Замок был очень большим, с множеством комнат, а территории его лесов просто огромны. Это было прекрасное место для охоты и блаженного времяпрепровождения, однако, как теперь выяснилось, путь туда оказался нелёгким. Многие были недовольны таким положением дел: они бы предпочли остаться в изнывающем от жары Париже, чем в духоте трястись немалое расстояние от столицы до резиденции. Одним из этих недовольных был Дю Га, который, когда карета подлетела на очередной кочке, издал громкий стон и, обращаясь к королю, возопил: – Генрике, сделай уже в своей Франции эти чёртовы дороги! Валуа, которому пришлось слушать его стенания всю дорогу, оставался удивительно спокойным. – Дай мне денег, и я дороги хоть золотом вымощу, – отозвался он, даже не отрывая взгляда от книги, которую читал в пути, лениво развалившись на подушках. Дю Га отметил, что эта была "Естественная теология" Раймунда Сабундского – та самая книга, которую недавно королева Наваррская вынесла на всеобщее обсуждение в своём салоне. Однако он решил проигнорировать этот момент. – Тебе всё смеяться! А мне, между прочим, уже всю заднюю часть отбило! – Так почему ты не поехал верхом вместе с Келюсом, Сен-Люком, д'Эперноном, Шомбергом и Можироном? – поинтересовался почти спящий Сен-Мегрен, при этом обнимающий маленького королевского щенка, устроившись у ног короля. – Потому что у меня болит поясница! – продолжал излагать свои страдания Луи. В этот момент за окошком кареты раздался громкий ржач коня и звук галопа. Все удивлённо взглянули туда и успели заметить лишь то, как мелькает в проёме синее одеяние герцога Анжуйского. – Никак не может надышаться воздухом свободы, – прокомментировал сердитый Дю Га, которому было завидно, что некоторым не приходится трястись в душной карете. – Не понимаю, Генрике, зачем ты его простил? Король лишь отмахнулся. В это момент раздался храп Сен-Мегрена. Должно быть, Морфей всё же одержал победу над ним. А Луи, между тем, всё не успокаивался: – Я одного понять не могу. Ты ведь уже тогда принял решение насчёт своего брата. Так почему потом его поменял? Это из-за Маргариты? Если до того болтовню Дю Га можно было игнорировать, то теперь Генрике мгновенно вскинул голову и захлопнул книгу. – Какие глупости! При чём тут моя сестра? Луи внимательно глядел на него и ему удалось заметить, как у короля на лице дрогнул мускул. Этого было достаточно, чтобы подтвердить то, что он и так заметил. – Это она убедила тебя. Я знаю. Генрике был удивлён, однако отпираться не стал. В конце концов, Дю Га он доверял безраздельно. И не напрасно, поскольку тот бы его точно никогда никому не предал. А Сен-Мегрен тоже был его доверенным лицом, к тому же, сейчас он спал крепким сном и ничего не слышал. – Допустим. И что дальше? – Почему ты её послушал? – А почему нет? Она моя сестра. Дю Га видел, что здесь что-то скрыто, но не мог понять, что именно. – Мы с тобой оба прекрасно знаем, что в делах государства она ничего не смыслит. Поэтому, предложи она трижды хороший план, будь ты в здравом рассудке – не рискнул бы её слушать. Но главное не это, а то, что твой брат сейчас абсолютно свободен. Думаешь, он тебе будет верен? Нет, не думаешь, потому что ты не дурак. Но что же тогда? Что ты делаешь, объясни мне, Генрике! – Ты ничего не знаешь! – рявкнул король, злой от подобного допроса. В конце концов, он не обязан всё всем рассказывать, даже если это касается государственных дел. В этот момент карета в последний раз скрипнула, остановилась, потому что, спустя много дней пути, Фонтенбло был достигнут. Луи тотчас выпрыгнул на улицу, гордо удаляясь прочь. А Генрике, который устал от него за это время, даже не обратил на это внимания. Замок Фонтенбло имел форму каре, к центральному входу вела необыкновенная витиеватая лестница, а по бокам располагались длинные просторные галереи с высокими окнами, попасть в которые можно было из разных входов. Двери галерей выходили и во двор. К одной из них прямиком направился Дю Га, стремясь поскорее скрыться от палящих солнечных лучей в прохладном каменном здании. Он проходил мимо придворных, который выходили из своих экипажей. Луи был настолько раздосадован, что даже не заметил королеву Наваррскую, карета которой стояла у него на пути. Он чуть не сбил с ног Марго, как раз выходящую из неё, после чего, поняв, кто перед ним, не удосужился извиниться. Он уже было отошёл на порядочное расстояние, как раздался вскрик Маргариты, задыхающейся от возмущения: – Наглец! Подобных оскорблений ей ещё не наносили. Дю Га, не оборачиваюсь, фыркнул. Франсуа стоял рядом с каретой сестры и видел всё происходящее. Его рука тотчас потянулась к ножнам и раздался характерный лязг. – Сударь! – полетело в спину королевскому фавориту. – Я не позволю вам оскорблять честь дамы, принцессы крови! – и его шпага сверкнула в лучах полуденного солнца. Разумеется, всеобщее внимание уже было приковано к месту конфликта. Луи развернулся, насмешливо подкручивая ражие усы, не думая доставать своё оружие и принимать вызов. – Что же вы медлите? – нетерпеливо спросил принц. – Я, как дворянин, имею право разобраться с дворянином и постоять за достоинство своей сестры! – Боюсь, Ваше Высочество, – с притворным сожалением промолвил Дю Га, – что в этом случае у вас прав куда меньше, чем у любого дворянина. Наследник престола не может драться на дуэли. Франсуа в ярости зарычал. Этот тип всегда выводил его из себя. Между тем, Луи снова отвернулся и продолжил свой путь. – Однажды я отомщу ему за это оскорбление! – заявил герцог Анжуйский с угрозой в голосе. – Он своей жизнью мне заплатит за всё! Однако миньон этих слов уже не слышал, поскольку, когда они были произнесены, входил в западную галерею. Приятная прохлада старого замка окутала его, позволив вздохнуть свободно. Он успел сделать всего несколько шагов, как вдруг с другой стороны коридора возникла чья-то быстро приближающаяся фигура. Вскоре Дю Га узнал в ней королеву-мать. Она его тоже заметила и, чуть помедлив, неожиданно направилась прямиком к нему. Екатерина поехала вперёд, из-за чего прибыла в Фонтенбло уже около двух часов назад, успев за это время освоиться и расположиться, а сейчас вышла встретить сына и его двор, приехавших следом. Но что же ей нужно было от Дю Га? Когда они поравнялись, он почтительно поклонился, поскольку, как и все, побаивался королевы-матери. Она же тотчас обратилась к нему: – Я счастлива видеть, что двор добрался, сеньор Дю Га. Надеюсь, всё прошло благополучно? – Да, Ваше Величество. Король уже направляется к вам, но, я вижу, вы сами вышли навстречу. В таком случае, могу сообщить вам, что сейчас он во дворе. – Прекрасно, – кивнула флорентийка. – Однако, прежде чем я встречу Генрике и остальных, мне хотелось бы кратко переговорить с вами. – Со мной? Дю Га был крайне изумлён. С ней ему практически никогда не доводилось беседовать, к тому же, ему всегда казалось, что Екатерина компанию сына не приветствует. Но сейчас ей зачем-то понадобился именно он. – Речь пойдёт об очень важном деле, – продолжала она, беря его под руку, двигаясь с ним рядом по галерее. – Мне прекрасно известно, насколько к вам привязан король, как он вам доверяет. Надеюсь, я могу на вас положиться? Луи напрягся. Это ему уже не нравилось. Тем не менее, пришлось кивнуть. – В таком случае, я задам вам несколько вопросов, касательно Генрике. Вы же должны отвечать только правду. Поверьте, я желаю королю лишь добра и процветания, как, надеюсь, и вы. – О! Конечно! – поспешил он вставить. – Тогда вы наверняка понимаете, что действия герцога Анжуйского против короны были непростительны. Он мой сын, которого я бесконечно люблю, однако он также и французский принц, и я прекрасно осознаю, что его поступок нёс за собой страшные последствия, и если вдруг он повторится – это станет ещё одним сильнейшим ударом для нас. И, признаюсь вам честно, я за верность герцога Анжуйского ручаться не могу. Луи кивнул. Он и сам думал так же. – А узнать мне от вас хотелось бы, – продолжала Екатерина, – почему Его Величество принял решение простить своего брата? Вам-то наверняка известно. Дю Га не верил в своё счастье. Вот она – прекрасная возможность вновь поднять волнующий его вопрос! – Должен вам сказать, Ваше Величество, что, насколько я понял, немалую роль в этом сыграла королева Наваррская, – сообщил он. – Это я уже поняла, – вздохнула Екатерина. – Вопрос в другом: почему король её послушал? – Увы, этого мне неизвестно. Королева-мать нахмурилась. Она перестала понимать своего сына. И она, и Дю Га боялись потерять на него влияние. Сейчас оба ясно видели, что у них появился соперник – Маргарита. – Ваше Величество, – как к последней надежде обратился к Екатерине Луи, – быть может, вы могли бы поговорить с Его Величеством? – Разумеется. А вы, – она хитро взглянула на него, – попытайтесь убедить его послушать меня. – Я сделаю всё, что в моих силах, не сомневайтесь! – заверил её королевский фаворит. Оба прекрасно понимали, что этот союз будет взаимовыгодным. А королеве-матери подумалось о том, что несмотря ни на что, Дю Га куда лучше Луизы, ведь от него может быть немало толку. *** Галерея Франциска I была полностью залита солнцем, которое падало на фрески великих мастеров, сверкало в люстрах и окутывало своими лучами переплетения декоров. Утреннее освещение придавало пустой галерее очарования, ощущения свежести и новизны, несмотря на то, что интерьеру было около полувека. Что-то молодое и возрождающееся витало в воздухе. Екатерина остановилась в дверях. Продвигаясь сегодня по ещё не проснувшимся коридорам Фонтенбло,она вспоминала дни, которые провела здесь в своей молодости. Оглядываясь назад, она, пожалуй, могла сказать, что самые счастливые моменты в её жизни прошли здесь. Она любила Фонтенбло больше других замков: он казался ей уютнее, здесь всё становилось проще и радостнее. Возможно, причиной являлось то, что строился он королём Франциском I, человеком, которого королева безмерно уважала, который наставлял её и поддерживал, когда она только приехала во Францию. Он всегда относился к ней с отеческой теплотой, даже больше, чем к собственному сыну, с которым у него были достаточно натянутые отношения. Франциск не уставал повторять Екатерине, когда они прогуливались в огромном парке замка, что она умная девушка, и её ждёт великое будущее. Он делился с ней своей мудростью, многое рассказывал и о своей жизни, и об управлении государством. Сейчас королева-мать осознавала, что бесценный опыт, переданный ей великим королём, оказался для неё более чем полезен, когда Франция оказалась в её хрупких руках. Именно вспоминая заветы Франциска, она нашла в себе мужество и уверенность править государством. Этот человек верил в неё, когда для других она была не более, чем пустым местом. Не слишком знатная, не слишком красивая нескладная итальянка, говорившая, при том, с акцентом, была при дворе серой мышью, но только король разглядел в ней куда больше. Даже собственный муж обратил на неё внимание лишь через много лет, и то, в его глазах её всегда затмевала прекрасная Диана де Пуатье. Лишь для Франциска она была первой. Поэтому с Фонтенбло у неё были связаны лучшие воспоминания. Зайдя в галерею, Екатерина резко остановилась, увидев стоящего в лучах солнца сына. Золотые лучи ореолом окружали молодого короля, сверкали в его волосах, делали белую рубашку, на которую он не удосужился накинуть колет, ещё белоснежнее. Сердце её защемило от нежности и гордости. Наконец-то Франция, после стольких лет, в крепких и надёжных руках. А её любимому сыну корона к лицу куда больше, чем любому другому человеку на земле. Даже если он и допускает некоторые ошибки – это по неопытности, однако, в целом, его начинающееся правление обещает быть мудрым. Генрике, выведенный из задумчивости звуками чьих-то шагов, обернулся и тотчас улыбнулся новоприбывшей. – С добрым утром, матушка. – И вас, Ваше Величество, – в ответ поклонилась она. Как же непривычно было слышать такое обращение! – Я же вам говорил, – покачал головой он. – Мы наедине, значит, нет нужды в этой церемониальности. Королева-мать медленно преодолела половину галереи, останавливаясь перед ним, поднимаясь на носочки и благоговейно целуя в щёку. – Никак не могу перестать любоваться тобой. – А я не представляю, как жил бы без вашей поддержки. Екатерина вздохнула. Как раз этот вопрос и оставался для неё больным. – Однако ты больше не слушаешь меня, – неожиданно меняя тон печально произнесла она. Он понимал её недовольство. Только сейчас Екатерина заметила, что король всё это время стоял, устремив взгляд на стену, где в деревянной обивке виднелись изображения гербов. Здесь была и огненная игуана, символ Франциска I, и изображение трёх золотых лилий Валуа, которые переливались в солнечном свете. – Послушайте, – подал голос Генрике, – я знаю, вы питаете огромное уважение к моему деду, покойному королю Франциску. И до меня, разумеется, доходили слухи о его величии, мудрости и силе. И знаете, что я должен вам сказать... Мне хочется пообещать, что я стану монархом не менее достойным, чем он. В нашем роду меня всегда будут вспоминать, потому что я буду великим королём. И всё это благодаря вам. Понимаете? Матушка, право же, я всем вам обязан. И, поверьте, моя благодарность всегда будет оставаться величайшей благодарностью, которую человек может к кому-либо испытывать. И даже если иногда вам будет казаться, что я делаю что-то вопреки вашим мудрым советам – знайте, что я ни на секунду не забываю о вас. Просто в некоторых случаях вы можете не быть в курсе всей истины, сообразно с которой я поступаю. Но вы всегда будете для меня первым советником, и ваши слова значат очень многое. У Екатерины на глазах выступили слёзы. Как быстро повзрослел её мальчик, который уже стал взрослым мужчиной, королём Франции. И он о ней не забыл. – Как я горжусь тобой, Генрике, – прошептала она, приникая к нему, обнимая и отчаянно желая всю оставшуюся жизнь видеть, как его слова воплощаются а реальность. Екатерина в его словах услышала то, что заставило её успокоиться. Она не потеряет влияние на сына, что бы ни случилось. Быть может, один раз он и послушал Марго, но в делах государства её слова, слова той, кто правил Францией столько лет, всегда будут иметь больше веса. И она нужна Генрике. *** Шла вторая неделя пребывания в Фонтенбло. Двор уже полностью обосновался в замке, а жизнь пошла обычным укладом. Каждый нашел себе занятие по вкусу. Уже несколько раз собиралась королевская охота, один раз устраивали крупный бал, а каждый вечер собирались, по традиции, в салоне королевы-матери. Днём же нередко наблюдалось движение в салонах других августейших особ, особенно придворные любили захаживать к королеве Наваррской, где всегда было весело и собиралась самая лучшая молодёжь двора. Здесь ежедневными гостями являлись и герцог Анжуйский, и герцог де Гиз, и прочие знатные сеньоры, например, граф де Бюсси, который не держал зла на Маргариту, хоть она и мучала его ложными надеждами целый год, а потом ясно дала ему понять, что это была лишь игра. Здесь даже иногда появлялся сам король. Одним словом, обычные дни в Фонтенбло ничем не отличались от дней в Лувре, разве что здесь можно было регулярно совершать большие прогулки по лесу и окрестностям. Одним солнечным утром, а это лето всё было солнечным, Марго, встав непривычно рано, отправилась побродить по замку, интерьерами которого всегда восхищалась. Также ей безумно нравилось рассматривать картины, скульптуры и различные искусно выполненные безделушки, которыми Фонтенбло был ещё больше наполнен, чем Лувр. И Франциск I, и Екатерина Медичи были истинными ценителями искусства. Они активно покупали предметы в Италии и прочих странах мира, всё свозя в Лувр или же в другие королевские резиденции. Замок Фонтенбло же был особенно любим обоими правителями, поэтому этому месту достались величайшие шедевры. Проходя по галерее Дианы, Маргарита видела огромный глобус, который поставили здесь, как символ просвещения и возрождения античной тяги к познаниям о мире. На стенах же она могла созерцать прекрасные полотна. Взгляд её зацепила одна из картин, которая принадлежала кисти знаменитого итальянца Леонардо да Винчи, который последнюю часть своей жизни провёл при Франциске I, создав множество шедевров и живописи, и архитектуры, а так же послужив науке. Женщина, изображённая на портрете, носила таинственное имя. Мона Лиза – так её звали. А внимание Марго она всегда привлекала своей необычностью и удивительной чарующей полуулыбкой, в которую было заключено нечто неизвестное, но будто бы очень важное. Маргарита любила разгадывать тайны, но с самого детства не могла разгадать эту улыбку, каждый раз видя в ней что-то новое. "Что же вы скрываете, сударыня?" – вздохнула она, и в этот раз останавливаясь перед немой картиной. – "Быть может, поделись вы со мной своим секретом, он многое бы для меня открыл и сослужил немалую службу". Но дама молчала, продолжая улыбаться, смотря на королеву Наваррскую. У каждого есть свои тайны. В это время из-за угла выглядывал человек, которого Марго, стоя к нему спиной, не замечала. Это был никто иной, как Дю Га, устремивший на неё задумчивый взор и, кажется, занятый напряжёнными раздумьями. Он размышлял о том, что Генрике каким-то образом смог успокоить королеву-мать, и теперь она больше не боялась за своё влияние на него, оставив Дю Га в состоянии борьбы с Маргаритой в одиночестве. Он же сдаваться не желал, потому что, по его мнению, король с каждым днём всё больше прислушивался к сестре. Он ей доверял. Однако у Дю Га уже были идеи, как это доверие пошатнуть. *** Часовня в Фонтенбло была необыкновенным местом, где будто осталось ещё что-то от средневековья. Готические окна, тёмные стены, обитые деревом, на которых были нарисованы династические лилии, и ледяной каменный пол. Всё здесь пахло деревом, природой и цветами, аромат которых прокрадывался сюда с улицы, где вовсю бушевало лето. Здесь соединился и величавый холод, и уютное тепло. Марго опустилась на колени перед статуей девы Марии, сложив руки. У неё было ощущение благодати от пребывания в Фонтенбло, поскольку именно здесь в её душе возрождалось множество воспоминаний о светлом детстве, здесь у неё возникало ощущение принадлежности к своему великому роду, здесь она осознавала, что является частью истории. А в такие моменты хотелось обратиться к Богу, чтобы поблагодарить его и попросить, чтобы он даровал ей свою помощь и дальше. Желание помолиться в Маргариты возникало не очень часто, но зато если уж возникало – то искреннее. Когда губы её шептали слова, не заученные на латыни, а свои собственные, берущие своё начало в душе, раздались чьи-то шаги, которым она поначалу не предала внимания. Мало ли кто ещё мог захотеть прийти сюда? Но когда рядом опустился Генрике, пришлось отвлечься, поскольку, оказавшись здесь, он устремил свой взгляд не на Богоматерь, а на сестру. – Здравствуй, – кивнула она. – Я хотел поговорить, – без обиняков начал он. Королева Наваррская тотчас поднялась, намереваясь выйти из часовни, чтобы поговорить с ним снаружи, однако он ухватил её за запястье, останавливая. – Можно и здесь. Смотрел король как-то напряжённо, а его пальцы сжимали её руку достаточно больно. Маргарита удивлённо на него воззрилась. Что-то в его глазах ей не нравилось. – За кого ты молишься? – вдруг спросил он. Она молчала, продолжая непонимающе глядеть на него. – Советую тебе молиться за свою семью, – неожиданно зло выплюнул Генрике, – поскольку у тебя всё хуже получается быть за нас. – Что ты имеешь в виду? – Твой муж – враг короны, который воюет против нас. Ты понимаешь своё истинное положение? Ты жена предателя. А твой любовник – другой наш враг, который, вдобавок, является ещё и врагом твоего мужа. Марго, ты сама хоть понимаешь, как это нелепо? Пытаешься быть со всеми, но так нельзя. Маргарита резко отшатнулась. Её губы задрожали от обиды. – Почему ты мне говоришь это именно сейчас?! Зачем ты сначала делаешь вид, что являешься мне другом и доверяешь мне, а потом вдруг высказываешь подобное?! А Генрике и сам не знал, почему именно сейчас. Просто вчера Дю Га долго убеждал его в том, что отношения Маргариты с Гизом опасны для короны, а затем напомнил, что она ещё и помогла бежать Наваррскому, а совсем недавно защищала предателя Франсуа. Слова Луи заронили в душу короля сомнение. Что если он действительно зря ей доверяет? Однако сильнее оказался не рассудок, а чувства, взыгравшие тогда, когда сегодня утром Генрике видел свою сестру с Гизом в лесу у пруда, где они, кажется, занимались любовью. Видеть это оказалось слишком больно для него. Именно в тот момент он понял: ему не нужна дружба Марго, он не может дальше делать вид, что всё в порядке. И дело здесь не в политике, не в том, что она делает то, что идёт вопреки интересам её семьи. Однако права на Маргариту он имел только как брат и король, поэтому приходилось прикрываться ими. – Ты должна помогать мне служить на благо Франции! – продолжал возмущаться Генрике. – А ты, вместо этого, продолжаешь отношения с врагом короны. – Я не занимаюсь политикой, а строю свою личную жизнь, – воскликнула она. Как же надоело пытаться доказать им всем, что она не встаёт ни на чью сторону! – Но ты сестра короля Франции! Ты в политической игре. – А я не хочу, – топнула ножкой Марго. – И не могу понять, зачем ты начинаешь ссору? Действительно. Мог бы и дальше спокойно существовать рядом с ней, каждую секунду ощущать отсутствие воздуха в лёгких, любить её, хотеть её, но внешне прикидываться, что всё в порядке. Марго ушла быстро, звук её шагов растворился где-то за пределами часовни, в Генрике осталось лишь самому опуститься на колени перед статуей девы Марии. "Господи, что же я делаю?" Как странно быть королём Франции и, при этом, рабом своих же чувств. Но чего он добился? Она снова ушла к Гизу, а на его сердце появилась уже которая по счёту кровоточащая рана. Его чувство было слишком больным, медленно убивающим.