Пламя

Многие говорят, что в день свадьбы, самый счастливый день своей жизни, девушка особенно красива, поскольку беспредельное счастье светится в ее глазах, а душа наполнена светом. Марго же с полной уверенностью могла бы все эти заявления опровергнуть. Она стояла на специальном помосте, терпеливо дожидаясь, пока на ней наконец-то закончат доводить до совершенства тяжелое и неудобное платье. Оно было голубым, расшитым множеством драгоценным камней, имеющим очень длинный шлейф, который должны были нести три принцессы крови. Чтобы чем-то себя отвлечь, Валуа пыталась вспомнить кто же это должен быть, но память упорно ей отказывала. Думать она могла только о том, что сверкающая бриллиантами корона ужасно давит на голову, а в горностаевой мантии, накинутой на плечах, очень жарко. Да еще и плотно затянутый корсет мешал дыханию. – Я похожа на чучело! – капризно возмутилась принцесса. – Воистину королевское чучело, – рассмеялся Франсуа, который с самого утра был с сестрой, чтобы подбодрить её перед свадьбой. Бедному принцу уже пришлось наслушаться криков и претензий, но он с завидным мужеством не терял присутствия духа, сохраняя веселое расположение. Марго вскрикнула, когда портниха уколола ее иголкой. – Да когда же это кончится?! – Простите, Ваше Высочество, – пробурчала женщина, – я же просила вас не крутиться. Девушка закатила глаза. – Ладно тебе, расслабься, – посоветовал Алансон. – Например, попробуй вспомнить, как должна будет проходить церемония. Тебе рассказывали об этом последнюю неделю. – Ох... У меня уже такое ощущение, что я там несколько раз побывала! Я запомнила, что венчать нас будет Шарль де Бурбон. – Потому что он единственный католик в семье Бурбонов? – расхохотался принц. – Зря смеёшься. Причина именно в этом, – заметила Маргарита. – Ты же знаешь, в Париже сейчас безумие. Губернатор Франсуа де Монморанси и вовсе покинул город, заявив, что он опасается необузданной толпы и всего остального. – Трус! – Отнюдь. Просто разумный человек. Я бы и сама так сделала. – Свадьба без невесты, несомненно, была бы яркой и оригинальной. Или же... Ты бы заставила меня прикинуться тобой? С этими словами Франсуа схватил с её туалетного столика красный опиат и, ловко намазав его на губы, изобразил такое выражение лица, что Марго, не выдержав, рассмеялась. Портниха вновь её уколола, и принцесса громко охнула. – Шут! – вскричала она. – А все-таки как все глупо. Вот тебе смешно, а мне вовсе нет. В городе витает дух недовольства, эта свадьба немногих радует. Господи! – прервала она саму себя. – Моя свадьба будет сплошным фарсом! – Ты сначала хоть определись, что тебя больше волнует – судьба бедной-несчастной тебя или же настроения в государстве? – протянул юноша, лениво зевая. На лице Марго отразилась задумчивость. – Я и сама не знаю... – Поэтому успокойся. – Как у тебя все просто! – А к чему усложнять жизнь? "Готово!" – раздался радостный голос портнихи. – Господи, благослови эту женщину! – воскликнул Франсуа. – Наконец-то эта странная процедура с закаливанием кучи булавок закончилась! – Я не могу двигаться! – жалобно простонал принцесса. – Как хорошо родиться мужчиной. – Ты так мне облегчаешь сегодняшний день! – Но заметь, ты настолько занята спорами со мной, что у тебя нету времени грустить. И тут, Маргарита кое-что вспомнила. – Франсуа! – вскричала она. – Что? – отозвался он. Её и без того сегодня бледное лицо, цвет которого не спасли даже румяна, стал еще бледнее. До нее вдруг дошла очень важная вещь. Выражение растерянности появилось в ее глазах. – Я только сейчас осознала. По договору, который составляли наша матушка и Жанна Д'Альбре установлен особый церемониал. Анри протестант, я католичка. Он не будет венчаться со мной в Нотр-Даме, а останется стоять снаружи. Я же буду внутри и жениха будет заменять... Генрике! – Почему он?! – обиженно воскликнул принц. Конечно, Франсуа не знал, Франсуа не понимал, Франсуа не видел в этом ничего такого, кроме того, что брат опять оказался впереди. Ему и невдомек было, в чем проблема на самом деле. Его сестра думала совершенно о другом. Она вспоминала их последнее объяснение и ей становилось безумно жалко Анжу. Что он будет испытывать, ведя её к алтарю? "Боже! Какой фарс! Какая низость!" – все повторяла она про себя. *** В это время Анжу тоже готовился к церемонии. Он осознавал ситуацию с самого начала, с тех пор, как неделю назад мать сообщила ему тот самый пункт из договора, касающийся проведения церемонии. Он не знал, что возразить. "Ты ее брат. Старший после Карла. Поэтому ты и исполнишь эту почетную миссию", – заявила Екатерина. А что он мог сделать? Сказать, что не в состоянии вести ее к алтарю, чтобы выдать замуж за другого, потому что Генрике сам влюбился в собственную сестру?! Да после такого его еще и услать куда подальше постараются. Хотя это вопрос, при французском дворе и не такое видали. Однако в этом случае выхода не было, можно было только покорно согласиться. "Какая комедия!" – размышлял он, стоя перед зеркалом и смотря на свое отражение в праздничных одеждах. – "Хотя, скорее, трагедия. А может, трагикомедия? Она любит Гиза, выходит на Наваррского, а роль жениха исполняю я! Это слишком абсурдно!" Только сейчас герцог заметил, что одет в красное. Это Их цвет! Он закрыл лицо руками и сделал шаг назад. – Келюс! Жак! – закричал он. – Да где же тебя черти носят?! Жак! На пороге появился плотный коренастый молодой человек не очень высокого роста, волосы которого имели тёмно-русый оттенок и были завиты в крупные кудри, спадающие на воротник с жабо, а голубые глаза светились лукавством. Это был Жак де Леви, граф де Келюс, один из ближайших друзей и соратников Генрике, так называемых "миньонов". До этого они не играли особой роли в событиях, но всегда были подле принца. Никто не помнил откуда пошло, что преданные друзья повсюду сопровождали его. Они выполняли роль, среднюю между советниками, стражниками и членами свиты, хотя Анжу предпочитал считать их просто друзьями, даже несмотря на то, что дружба при французском дворе – явление редкое, скорее, нереальное. Среди прочих придворных нередко ходили скандальные слухи о настоящем предназначении миньонов. Возможно, здесь роль сыграл их внешний вид, всегда богатые одежды по последней моде, быть может то, что Генрике им доверял, быть может то, что среди прочих равных они нередко позволяли себе слишком много. Кто обычно был самым шумным на пирах и празднествах в Лувре? Именно миньоны. Алансон славился саркастичностью, Наваррский дружелюбием, Анжу умом, Гиз могуществом, а эти молодые люди шумностью, способностью влезать в споры, постоянным стремлением что-нибудь придумать. Многие сплетничали о них. Поговаривали даже, что с кем-то из них герцог состоит – страшно подумать, – в любовной связи! Правда это или нет – никто точно не знал. В конце концов, слухами земля полнится. Его основным любимчиком был Дю Га, который когда надо мог развеселить, когда надо – утешить. Однако сейчас он находился в своих покоях по причине болезни, поэтому Анжу позвал Келюса. Нельзя сказать, чтобы Генрике все поверял миньонам. Он был неглуп и понимал, что верность и дружба человеческая имеет пределы, которые уж при дворе и подавно могли быть весьма иллюзорными. Говоря что-либо им, он не боялся, что это могут узнать все. Секреты же стоило оставить при себе. – Монсеньор, вы меня звали? – подал голос Жак. – Мне нужен другой камзол! – неожиданно для самого себя выпалил Анжу. Он был настолько взбудоражен, что не слишком понимал, чего требует. Граф выпучил глаза, очевидно думая, все ли в порядке с его господином. – Но этот специально шили к сегодняшнему торжеству! Боюсь, нам не на что его заменить. Позвольте спросить, что с ним не так? – Он красный! – И что же? – Ты не понимаешь... И тут, Анжу одумался. Естественно, он не понимает. Ни одна живая душа не догадывается, что он чувствует сейчас, что он чувствует к Марго и что он вообще когда-либо чувствовал. И, конечно же, его тайну узнать никто не должен. – Да что это я? – ударил молодой человек себя по лбу. – Действительно, я говорю что-то странное! Забудь, Жак. Ты можешь идти. Я сегодня сам не свой. – Быть может, вам нездоровится? – Нет же! Я сказал, иди! – не владея собой, он начал повышать голос. Пробормотав извинения, Келюс попятился назад и скрылся за дверью, оставляя Генрике одного. Последний снова воззрился на свое отражение на зеркальной поверхности. "Я схожу с ума", – вздохнул он, поворачиваясь спиной и отходя к окну. Взгляд его устремился на противоположную галерею. Из его окон можно было видеть, что там происходит, кто проходит мимо. Вдруг в проеме показался знакомый профиль. Она медленно шла, бледная и печальная; на голове ее сверкала корона, в глазах светилась грусть и обреченность. Рядом иногда подпрыгивая шел Франсуа, который, кажется, пытался ее развеселить. Вокруг толкались служанки и пажи. Генрике вздрогнул. Вот объект всех его размышлений. Они не разговаривали с того самого объяснения, произошедшего между ними. И сейчас так странно было видеть ее! Она не была похожа на счастливую невесту, хотя, как ему рассказали, сама согласилась на брак. Кто сейчас в ее сердце? Гиз? Наваррец? А может оба? Да кто угодно, только не он, не родной брат! И снова эта злость и отчаяние наполнили его душу. Опять непрекращающиеся муки. Сердце разрывалось, принося практически физическую боль. Ему казалось, что действительно какое-то острое лезвие медленно проходит по его груди, и не только кожа, но и то, что внутри, медленно разделяются под его холодным нажимом. С губ сорвался стон. Резко отвернувшись, чтобы больше не видеть Ее, Генрике сам не понял, как вновь оказался перед пресловутым зеркалом. Прямо на него смотрело его перекошенное болью лицо. Размахнувшись, он со всей силы ударил. Зеркало с очень громким звоном разбилось, осколки полетели во все стороны. Это напоминало крушение чего-то огромного, возможно, разрушение здания во время землетрясения. На оцарапанных руках принца появилась кровь. Он пустым взглядом посмотрел на алые струйки, которые начали растекаться по белоснежной коже. Несколько капель сорвалось на персидский ковер, еще сколько-то упало на осколки зеркала. За дверью послышались стремительные шаги, в комнату снова заглянул Келюс, теперь уже в сопровождении нескольких товарищей. – Монсеньор, у вас все в поря... О Боже! Монсеньор! Что здесь произошло. – Ничего, – процедил Генрике. – У меня все нормально. – Но зеркало... – Ничего страшного! – У вас кровь на руках... – Я сказал, все в порядке! Все вон! – в бешенстве закричал он. Придворные поспешили скрыться. Оставшись один, герцог без сил опустился на колени, зажмуриваясь и так сильно желая сейчас же исчезнуть из этого проклятого места, чтобы больше никогда не возвращаться. *** То, что сейчас творилось в Париже трудно было описать словами. На улицах, должно быть, ещё никогда не было так много народу. И дети, и взрослые, и старики; и крестьяне, и горожане, и дворяне; и католики, и протестанты – все хотели увидеть свадьбу, о которой так много говорили. Событие было и торжественным, и необычным. Где это видано, чтобы католическая принцесса венчалась с протестантом? Поражало и богатство готовящегося торжества. Перед Нотр-Дамом были сооружены помосты для знати, откуда можно было все наблюдать. Дорога от Лувра до собора была устлана коврами и отсыпана цветами. Королевский кортеж уже выезжал, начиная движение по улицам. Первыми в открытом ехали король и королева-мать. Они махали зрителям, горстями рассыпали в толпу монеты стоимостью в один су. Королевская семья имела в виду, что казна сейчас находится не в лучшем состоянии и нужно быть экономичнее. Далее следовала закрытая карета невесты, украшенная золотыми элементами и даже где-то поблескивающая декорами из настоящих драгоценных камней. С двух сторон от кареты на конях скакали братья Марго. Анжу и Алансон, как и все остальные, тоже сверкали драгоценностями, поражали воображение одеждами, попонами на конях, пажами, двигающимися за ними. Так же их сопровождали и их свиты. Следующим ехал жених, который тоже выбрал закрытую карету. Она была черной, так как протестанты отказались нарушать свои правила, осуждающие избыточность, даже ради такого события. Единственное, на что они согласились – большой герб Бурбонов на дверях. За этим экипажем на конях ехали Колиньи, даже несмотря на свой возраст пожелавший следовать верхом, принц де Конде и остальные. После следовали прочие основные люди в государстве. Принцы, военачальники, советники – их было множество. Был среди них и Гиз, двигавшийся в первых рядах вышеперечисленных. В этот день он нарочно демонстрировал свое богатство и могущество. Он и его свита не уступали королевской в обилии дорогих тканей, арабских лошадей, драгоценностей, золота и гордой надменности во взглядах. Да и количество сопровождающих герцога уже напоминало практически двор. Про себя Генрих не приминул насмешливо отметить, что, наверняка, у Наваррца в королевстве придворных и то меньше. В толпе среди криков "Слава принцессе Маргарите", "Слава королю Французскому" и "Слава королю Наваррскому" пару раз послышалось и "Слава герцогу де Гизу". Карл с Екатериной, Анжу, Анри и даже Алансон не удержались от того, чтобы нахмуриться, услышав это. Любовь народа к нему была слишком очевидна. Будто специально в этот миг, когда приветствовали его, Гиз велел подать ему кошель и начал рассыпать вокруг монеты, стоимостью в десять су. Серебро искрилось, ловя отблески солнечных лучей. В толпе послышался одобрительный гул. Затем ему передали еще несколько кошелей, в воздух начали взметаться все больше щедрых горстей монет, рассыпаемых рукой герцога. А под конец в ладонях его свернуло несколько золотых кругляшков. Каким-то счастливцам досталось и по экю. Крики стали еще громче. Он бросил денег во много раз больше, чем король. Это было поразительно и возмутительно. Раньше никто себе подобного не позволял. Да и сам Генрих прежде не имел привычки выставлять напоказ свое богатство. Сейчас он явно решил броситься в крайность. Его ослепительная улыбка, аристократичная осанка и уверенность во всех движениях не могли не восхищать. – Что он себе позволяет?! – вскричала Екатерина, оглядываясь назад. – Он считает, что ему все можно! – возмутился Карл, тоже наблюдая эту картину. – Боюсь, как бы так не было на самом деле, – вздохнула флорентийка. – Я же говорил, что вы зря вернули его ко двору. – Если бы я этого не сделала, на месте Гиза сейчас мог бы быть кто-нибудь из протестантов. – Они не стали бы так просто разбрасывать свое богатство, по причине его отсутствия. – Верно подмечено. Однако согласитесь, что этот наглый мальчишка все же лучше кого-то из гугенотов. Он все-таки свой! – Они теперь тоже свои. Просто почему-то никто, кроме меня, не прилагает усилий, чтобы подружиться с кем-то из них. – Сейчас ты снова начнешь говорить о своих прекрасных отношениях с Анри... – Анрио! – Какая разница? Правда в том, что это ваши личные взаимоотношения. Политика здесь не при чем. Она –совсем другое! – Вы можете обойтись без нотации? Я уже взрослый мужчина и правящий монарх! – воскликнул Карл, пресекая продолжение беседы. Медичи усмехнулась. Он всегда пытался показать отсутствующую самостоятельность, отстоять свои права. Но вопрос в том, что он еще мог делать? Между тем, процессия приблизилась к Нотр-Даму, экипажи начали останавливаться, а их пассажиры выходить и уже пешком двигаться ко входу в собор. Туда была допущена высшая знать, так как не все желающие могли вместиться. Остальные дворяне и все, без исключения, протестанты занимали места на помостах снаружи. Наконец, из тьмы кареты вышла невеста. Публика издала восхищенный вздох. Несмотря на ее собственную неудовлетворенность своим видом, она была прекрасна. Девушка немного растерянно посмотрела на эту толпу и медленно двинулась ко входу. Взгляд ее блуждал по людям, собору, а иногда обращался к небу. Ей стало страшно. Что она делает? Что ждет ее дальше? А вдруг это ошибка? Сейчас Нотр-Дам показался ей совсем не таким, как недавно, когда она встречалась там ночью с возлюбленным. Ныне, когда здесь собралось столько народу, тысячи глаз были на нее устремлены, а впереди у алтаря ее ждало туманное и неизвестно что сулящее будущее, ей показалось, что огромные стены нависают над ней, стремятся задавить, орган играет похоронную музыку для нее, а свет витражей освещает какой-то роковой путь. Принцесса замерла, сердце ее отчаянно забилось. Хотелость развернуться и убежать, но нельзя. Никак нельзя. Липкий страх сковал все тело. И вдруг чья-то крепкая рука подхватила ее под локоть. "Ты вся дрожишь", – проронил Генрике, стараясь вложить в тон как можно больше безразличия, что совсем у него не получилось. Ее дрожь передалась и ему. Направляясь сюда, он много размышлял, как все это будет происходить. Но войдя в собор и увидев напуганную растерянную сестру он позабыл обо всем на свете. Сейчас ей нужна была поддержка. Маргарита же, несмотря на то, что накануне боялась этого момента, когда брат поведет ее к алтарю, сейчас испытала величайшее облегчение. Перед лицом того, насколько хоть кто-нибудь был ей нужен в эту минуту, померкли неловкость и смущение, которое она последнее время чувствовада в присутствии Анжу. "Я с тобой", – зачем-то сказал он. Ее страх отступил. Странно, но его присутствие вселило в нее уверенность и чувство защищенности. Вдохнув, она сделала шаг вперед. Маленькая ножка в атласной туфельке утонула в ковре. Валуа знала, что позади ее шлейф несут четыре принцессы, но она не удосужилась посмотреть кто это. Скоро она станет королевой. Совсем скоро, стоит только дойти до конца этого пути между рядами церковных скамеек, на которых сидят зрители, чьи взгляды направлены только на нее. Ей вдруг показалось, что свершается какой-то страшный обряд, чуть ли не сатанинский. Церковный хор, который раньше ассоциировался у нее с пением ангелов, сейчас в ушах начал сливаться в единую какафонию и вызвал мысли о том, что так шепчутся бесы. Но больше ее это не волновало. Она лишь пыталась убедить себя, что все это правильно. Нужно было хоть на что-то отвлечься. Взгляд уперся в собственную руку в белой кружевной перчатке, лежащую на ладони принца. Она заметила, что под ажурным манжетом просвечивает его перебинтованное запястье, на белой поверхности которого выступило несколько капель крови. – Что с тобой случилось? – с беспокойством спросила Марго, глазами указывая туда. – Порезался, – отозвался Генрике. – Надо же, я не думал, что все проступит через бинт. Какое недоразумение! – Чем же можно было так порезаться? – изумилась она. Его уже начинал напрягать этот допрос. – Зеркало разбилось, – достаточно резко ответил Анжу. Зеркала просто так не бьются. Это ей точно было известно. Девушка внимательно вгляделась в бледное непроницаемое лицо брата и немного сильнее сжала пальцами его ладонь, будто ободряя. – Я рада, что сейчас ты со мной. – Неужели? – он сам не понимал, обижен ли на нее за тот разговор или сейчас любит ее еще сильнее, чем прежде. В его сердце было полное смятение, молодой человек не мог разобраться в самом себе. Внешне хотелось продемонстрировать свою полную независимость, а душа так и стремилась к идущей по левую руку. – Да, – продолжала принцесса. – Если хочешь знать, я сейчас вовсе несчастлива и, более того, признавая собственную слабость, я скажу тебе, что мне страшно. – Чего тебе бояться? Ты выходишь замуж. – Вот именно. Я страшусь неизвестности будущего. Видишь всех этих людей? – она опять окинула взглядом разряженных гостей, кто-то из которых смотрел с любопытством, кто-то с жалостью, кто-то с завистью, кто-то с цинизмом. – Перед ними я должна выглядеть сильной. Сейчас я улыбаюсь им, хотя мне хочется убежать и заплакать. Когда я выйду из собора, я буду уже королевой. Правительницей государства о котором я почти ничего не знаю, в которое не хочу никогда попадать. Меня встретит человек, названный мне мужем, о котором я, опять же, почти ничего не знаю. Мне неизвестно, к чему эта свадьба. Союз это или западня? А я кто? Товар? Оружие? Моя роль здесь вовсе не понятна. И поэтому я рада, что сейчас рядом ты, мой родной брат. Так что поверь мне. – Ты хоть любишь его? – неожиданно задал вопрос Генрике. – Того, за кого выходишь замуж? – И опять о любви! Да кого это интересует? И неужели ты не понимаешь, что, конечно же, нет! Ты знаешь, кому навсегда принадлежит мое сердце. – Но ты сама дала согласие на этот брак, хотя при силе и могуществе Гиза вы, наверное, могли бы пойти против королевской воли. Он бы отдал за тебя все. Маргарита грустно улыбнулась. – Вот здесь-то и заключается значение любви, которое ты, к сожалению, не понимаешь. Вспомни Мари. А потом подумай. Я надеюсь, когда-нибудь ты осознаешь, почему сейчас я так поступаю. Дай Бог тебе, Генрике, когда-нибудь это понять. – Право же, – горестно усмехнулся он, – ты говоришь туманно, твои мысли для меня – непроходимая чаща. Я так устал от вашего общего безумия! Герцог отвернулся. Это было невыносимо. Опять она говорит что-то будто в укор ему, опять она даже не пытается понять, что он сейчас чувствует. Его сердце отбивало гулкие удары. Каждый шаг к алтарю причинял ему боль. Хотя что, в конце концов, с того, что она выйдет замуж? Все равно, как и раньше, будет принадлежать другому. Точнее, теперь уже двум другим. Да она хоть понимает, к чему это когда-нибудь может привести? Несмотря на злость на нее, сейчас захотелось защитить, отговорить ее от этого необдуманного поступка. – Если хочешь, – наконец, промолвил он, – мы сейчас же развернемся и уйдем прочь. Твоя роль в этом фарсе, в любом случае, роль разменной монеты. Я точно знаю, у тебя не должно быть сомнений. Ты и оружие, и заложник. А твоя связь с Гизом все усугубляет. Ты на пересечении трех разных сил: Валуа, протестантов и католиков. И когда они направят друг на друга свой огонь, а это точно когда-нибудь случится, ты обожжешься со всех трех сторон. Никто не станет тебе помогать, а в одиночку ты не выдержишь. Не губи себя. Послушай меня, давай просто уйдем. Ты сама выберешь свой путь, определенный, всего один. Сейчас все зависит от одного твоего слова. Я единственный, кто может тебя предупредить. Генрике говорил взволнованно, понимал, что это ее последний шанс. Ему хотелось, чтобы все вокруг одумались, не толкали эту хрупкую наивную девочку в жерло вулкана, который, наверняка, извергается после свадьбы. Он знал, что бракосочетание – лишь видимый знак примирения. На самом деле, каждый учитывал лишь свои интересы и во что это в ближайшее время выльется известно только Всевышнему. Одно ясно – Маргарита окажется в центре событий и вряд ли ее станут жалеть. Она ввязывается в слишком опасную игру. Да пускай она уже будет с кем хочет! Любит Гиза – так пускай станет его женой. По крайней мере, если она полностью перейдет на сторону той партии, она даст ей надежную защиту. Да и лотарингец, как бы Анжу его не ненавидел, все же не даст ее в обиду. Сейчас уже не важна ревность брата, главное, чтобы с ней все было хорошо. Он мог бы сейчас подойти с ней к герцогу и собственноручно соединить их руки. Пускай бы он потом всю жизнь мучился от неразделенных чувств, но зато она была бы в безопасности. Но кажется, только принц в этом соборе осознавал, какая угроза нависает над Марго. Карл и Екатерина, сидя в первом ряду, взирали на нее с гордостью, как на собственное творение, радуясь, что их планы свершаются. Франсуа, вообще не слишком понимавший ситуацию, думал только о том, что такой муж, как Анри, по крайней мере не причинит зла его сестре, и поэтому был вполне спокоен. Король Наваррский снаружи размышлял только о том, что благодаря этой свадьбе при французском дворе у него появится союзник. И даже Гиз, который так безрассудно любил ее, знал только то, что, не согласившись бежать с ним, она действительно оказала ему большую услугу, потому что он сейчас здесь продолжает двигаться к вершине своего всемогущества, а она когда-нибудь разделит его с ним. В его мечтах, сейчас начинавших заходить слишком далеко, он предлагал Маргарите даже больше, чем сейчас давали ей. Не корона Наварры, а корона Франции будет у ее ног. Только ему в голову не приходило, что до того времени, когда он осуществит свои планы и освободит свою любимую, она может и не дотянуть. Только Генрике видел, что по своей доброте и неосторожности Марго связалась с тремя злейшими врагами. И если сейчас она еще может выбирать, чью сторону ей принять, то вскоре такой возможности у нее уже не будет. Герцог Анжуйский повернулся к ней. Но ее взгляд был устремлен на Гиза. Он был в толпе зрителей, в третьем ряду. Она смотрела на него, будто спрашивая глазами, правильно ли она поступает, а он ободряюще улыбался. В душе лотарингец был отчаянно против этой свадьбы, руки его сжимались в кулаки, но внешне он был абсолютно спокоен. Чувства не должны встать прежде политики. Принцесса не слушала брата, она смотрела на Генриха. А Анжу видел еще один пример, когда бездумно люди губят себя во имя любви. Они здесь все такие, и его сестра, и он сам. Наконец молодые люди дошли до алтаря и приклонили колени. Священник начал произносить какие-то слова, но ни он, ни она их не слушали. Марго полностью погрузилась в размышления о том, что будет дальше, а Генрике старательно пытался убедить себя, что ему все равно. – Согласен ли ты, Генрих де Бурбон, король Наваррский, взять в жены Маргариту де Валуа, принцессу Французскую? – Да, – отозвался Анжу. Как забавно. Спросили не его, а ответил он. А что если бы сейчас все это было по настоящему? В смысле, если бы он был истинным женихом? Если бы ее рука лежала в его ладони, потому что она любит его, потому что сейчас станет его женой... "Согласна ли ты, Маргарита де Валуа, принцесса Французская, взять в мужья Генриха де Бурбона, короля Наваррского?" – вопрос прозвучал, как звук кинжала, проскальзывающего по латам, скрип стали о железо. Он будто резанул девушке по ушам. Ей подумалось:"Боже, что же я делаю?!" Печальные лики святых, смотрящих с витражей, как будто пытающихся убедить ее не осквернять понятие брака, не предавать своей любви. Статуи ангелов, склонивших головы, шепчущих, чтобы она не губила себя. Взгляд брата, молящий:"Постой, сестренка! Откажись!" А где-то там в толпе любимые серые глаза, взгляд которых она чувствовала, даже не смотря туда. И в них тоже светилось сожаление, скрытое желание, чтобы все это кончилось, недовольство тем, что хоть и формально ее мужем будет другой. И там на улице, наверняка, Анри отчаянно желает сейчас оказаться в своей стране, отказаться от всего, что он может пережить во Франции. Даже Карл и матушка, тщательно скрывая свои мысли, сейчас, наверняка, желали, чтобы все закончилось, успокоилось, стало проще, без всей этой лжи. Так кого же она осчастливит этим согласием? Может действительно надо одуматься? Ей хотелось отказаться, бежать прочь, исчезнуть... Но вместо всего этого губы сами собой произнесли чертово:"Да". Гиз перестал мечтать уже тогда, когда они подошли к алтарю. Он устремил свой взор на них, начав пристальное наблюдение. Как бы он не утверждал, что все правильно, сердце болезненно сжималось. В конце концов, все что сейчас происходит – это, по сути говоря, безумие. Даже абсурд. И ее согласие. Такое ожидаемое, а в то же время отчего-то неожиданное. "Ни у кого нет возражений против этого брака?" – обратился священник ко всем присутствующим. Тот самый момент. Как и у всех участников фарса, у Генриха тоже была возможность чуть-чуть подправить свою роль, добавить в нее пару реплик. Каким сильным было искушение сделать это! Сейчас ему захотелось вскочить, заявить, что он возражает, протестует и ни за что не позволит этому свершиться. Герцог пожалел о том, что позволил Маргарите согласиться. Нужно всего лишь встать на ноги и громко сказать пару слов. Будет скандал, а может и новая религиозная война, но не все ли равно? Марго его. Она нужна ему. Он ее не отпустит. Это тот самый момент. Что если все время из отношений стремилось именно к этому мгновению, когда он сделает настоящий поступок. Вдруг это самое главное? Любовь – самая великая сила, она и должна разрушать, но она не должна сомневаться. Ему необходимо покончить с этими глупостями. Это их жизнь, их судьба. Они сами будут выбирать. Вместе. Никто им не помешает. Только отчего-то Гиз не сделал не единого движения. Продолжал сидеть и натянуто улыбаться, хоть и побледнел. Возражений не было. "Объявляю вас мужем и женой!" – смертный приговор прозвучал для Марго. Окова кольца надета на палец. Принцесса Французская умерла. Теперь есть королева Наваррская. Они поднялись на ноги. С ее лица была откинута вуаль. Анжу наклонился к сестре и оставил на ее губах целомудренный поцелуй. Его последняя такая желанная возможность. А Марго была восковой куклой. Она не думала об этом, ни чувствовала ни поцелуя, ни волнения Генрике, ни ревниво вспыхнувшего взгляда Гиза, который уже не знал, к кому из двух ревновать, ни внимания придворных, ни шепота, проносящегося по собору. Единственное, что занимало ее мысли не относилось ни к одному из них. Королева? Это, право же, звучит гордо...