Заметки на полях черновиков

Я знал что будет нелегко. Прощание никогда не вызывает положительных эмоций, потому что это долбанное прощание. То есть, вы осознаете и соглашаетесь с тем, что вероятно никогда больше не увидитесь. И хорошо, если это просто разлука по доброй воле. Не сошлись характерами и разошлись пути. Такое бывает. У меня такое было. Это одно — ты видишь свой дальнейший путь, хоть и без конкретного человека, с которым расстался. От этого не становится легко, но ты знаешь, что он жив и ты жив, и вы просто пошли разными дорогами. А другое дело, когда на пути после прощания тебя ожидает лишь беспробудная неизвестность. Темная и липкая, пугающая. Туда надо шагнуть, в эту неизвестность. И есть вероятность никогда больше не увидеть белый свет. Потому и страшно. Потому и прощаться не хочется. Будто без этого, все мы завтра непременно выживем. А это не так. Вернее… может выживем, а может и нет. Неизвестность порождает сомнения, а сомнения с лёгкостью перерастают в страх. Всепоглощающий, утягивающий на самое дно этой пропасти. И, пожалуй, самое комичное в данной ситуации, что я боюсь выжить, когда все погибнут. Потому что всегда выживаю. Все уходят, а я остаюсь. Как шутка Создателя, или других Богов, кем бы они не были. Я думал, сложнее всего будет прощание с Варриком. Он единственный мой друг, который всегда остается рядом. Оглядываясь назад, сложно представить, что наша дружба перевалила за десятилетний рубеж. Сколько? Пятнадцать лет? Больше? Кажется, что целая вечность. Вспоминая прошлое, не могу сказать, что у нас всё было безоблачно. А будучи Инквизитором, мне приходилось принимать решения, которые друг не одобрял. Даже чаще, чем это было в Киркволле. — Признайся, что тебе просто нравится мне на нервы действовать? — Усмехнулся гном. Он сидел напротив Инквизиторского стола, в Инквизиторских покоях, в Инквизиторском замке. Это всё не моё. За столько лет, это место не стало мне родным. Но люди здесь… — Люблю смотреть, как ты гневно раздуваешь ноздри. Похоже на крылья маленького дракона. Гном оглушительно засмеялся. Натянуто. Нервно. Покажите мне того, кто не волнуется сегодня. Как попрощаться с другом? Так просто, и так тяжело. Просто не умирай завтра, старина. Мы хотели закрыться в не-моих покоях, чтобы откупорить бочонок добротного эля на двоих. Напиться, и сказать то, что боимся говорить на трезвую голову. Но ужин так и остался нетронутым. Стоял прям на важных бумагах. Возможно завтра этим уже некому будет заниматься. Возможно завтра не станет Инквизитора и инквизиции. Лишь бы не остаться в живых, если они все погибнут. Думал, с Варриком будет сложнее всего… ошибся. Эллана опешила, когда увидела Варрика за столом. Но потом прошла к креслу в углу, устало завалившись в него прямо на книги. Бледное лицо, в обрамлении светлых волос, казалось совсем безжизненным. Только бы не увидеть её мёртвой. Только бы… одни только мысли, сжали сердце в холодных тисках. Почему так скверно на душе? Зима снаружи, зима внутри. — Не обращайте на меня внимание, — махнула она рукой, запрокидывая голову и прикрыв глаза. Поза вроде расслабленная, но я чувствовал, как она напряженна. Дотронься, и она зазвенит как струна. Мы с Варриком переглянулись, вновь возвращаясь к ужину, к которому мы едва притронулись. Взял кружку друга, чтобы наполнить её элем, а там всё ещё больше половины. Как и у меня. Кусок в горло не лезет, и даже напиться не получается. Если бы я только мог, гарантировать безопасность этих двоих. Запереть их где-нибудь, чтобы под удар не попали. — Ладно, пойду я. Всё равно еда отвратная. Да и вам нужно побыть вдвоём, — попытался друг улыбнуться. Вышло печально. А Эллана вроде начала отнекиваться, но Варрик уже собрался. Он бы всё равно ушёл. Чего толку молчать и обречённо вздыхать? Сейчас вот самое время сказать всё, что надо. Самое время для прощаний. — Ладно, мы же завтра ещё увидимся… Он осёкся. Прозвучало так, будто завтра у нас последний день и последний шанс попрощаться. Завтра. А потом тёмная неизвестность. Прыгай или убегай. Варрик потрепал белокурую макушку, проходя мимо кресла. Хлопнула дверь — будто небо рухнуло на землю. А сердце зашлось в безумном ритме, так что я даже дышать забывал. Вот она, женщина, с которой я хотел провести всю жизнь. Которой я это обещал. Да я и себе обещал. А она обещала мне взаимность, она её и давала. Столько обещаний, и кому они сейчас нужны, если завтра мы все погибнем? Нет, даже думать об этом не могу. О ней… мёртвой. Глупо молиться о спасении сейчас, я ведь даже никогда в богов и не верил толком. Меня жизнь стольких лишила, что сложно представить Нечто, распоряжающегося моей и без того несладкой жизнью, выдирающего любимых людей по одному, словно кости. Словно сердце из груди, душу из жизни. Убивая меня, но оставляя в живых. Больше этого не вынесу. И пусть это эгоистично, но, Боги, каким бы вы не были, если нам суждено умереть завтра, прошу, пусть я умру первым. Я мог попрощаться с кем угодно, но только не с ней. Эллана так и сидела в кресле в углу. Я даже понадеялся, что она уснула. Но стоило мне подняться с рабочего места, как она так же подскочила. Серые глаза, что несколькими днями ранее, буквально светились нежностью и радостью, сейчас скорее напоминали грязный лёд. Стеклянный взор, но при этом испуганный и загнанный. Сердце вновь защемила тоска. Я хотел подарить ей весь мир, а завтра веду на убой. Её, и всю инквизицию. Немая сцена, мгновение, когда заяц замирает перед лисицей. Вот только мы оба зайцы, и хищников тут нет. Затем она выдыхает, буквально скидывая с себя испуг, будто это невыносимо тяжелый плащ. Но из взгляда тревога не пропала, она словно впиталась в него. И даже в столь напряжённой ситуации её движения плавны. Эльфийка проходит к столу, поддевает вилкой кусок мяса из моей тарелки и пробует его. — Вкусно же, — задумчиво произносит она, найдя что-то занимательное в созерцании заваленного стола. Прекрасна. Жалею, что так мало удалось её писать. Будь у меня больше времени, больше материалов… я бы хотел не просто делать с неё наброски углём, я бы написал её маслом. Она словно для этого и создана. Быть образом вдохновения, музой. Но на войне нет времени на искусство, там его едва хватает на жизнь. И наверное я просто влюблённый глупец, но сейчас она мне кажется прекраснее, чем когда-либо. Уставшая, напуганная, бледная. — Как ты можешь есть? — Разбавил я тишину, потому что уж слишком давила. Отодвинул своё кресло, чтобы она села за стол. Кажется, Эллана действительно была голодна. — Съела бы дракона, наверное, — усмехнулась она в ответ, откусывая смачный кусок ржаной булки. Видимо, у всех волнение по разному проявляется. Может это нам с Варриком стоило уйти в библиотеку, чтобы побыть одним, как это сделала она? — Не против, если я сделаю набросок? — Нарочито вложил в вопрос больше надежды, почти умолял. Знаю, как её это смущает. Она едва не подавилась, нахмурив светлые бровки. Вскинула взгляд на меня, буквально крича «не сейчас», но затем смягчилась. Кивнула. Уступила, скорее всего потому что осознает обреченность ситуации. И в этом вся Эллана. Чуткая и жертвенная. Я и к живописи вернулся, только благодаря ей. Это хобби ассоциируется с жизнью в Лоттеринге, потому что после, времени у меня на это не было. Начал рыться в бумагах на столе. Как назло ни одного чистого пергамента. Совсем не заметил, как накатила злоба. Даже не знаю, на что именно. Просто неконтролируемая волна. Какие-то листочки полетели вниз, а у меня руки так напряжены, что я даже кулаки разжать могу не сразу. Задеваю случайно оставленную полную тарелку Варрика, и она со звоном и шлепком встречается с каменным полом. — Твою… Выругавшись, метнулся, чтобы всё подобрать. Я так не могу. У нас ничего не выйдет. Завтра это… я хочу перенести Эллану на бумагу. Буду рисовать её всю ночь, чтобы запомнить. Так мало времени, этой ночи мне мало, мне даже вечности было бы мало. Это как разбег перед ямой, которую, ты точно знаешь, не сможешь перепрыгнуть. А на дне — смерть. — Гаррет, — шепчет она, хватая меня за предплечье. Её тонкие ладошки. Всегда неизменно холодные пальцы. Если бы я только мог, я бы целовал эти руки всю жизнь. Если бы у нас была эта жизнь. Или хотя бы ещё один день. — Иди сюда. Она бережно, немного лениво утягивает меня к кровати. Но мы садимся не на неё, а на пол. Камень холодит, и в комнате сквозняк, потому я беру её лёгкую фигуру и усаживаю к себе на колени. Теперь это бессмысленно, и я бы отнекивался, что не хочу, чтобы она замёрзла, но правда в том, что я бы похоронил её в своих объятиях, если бы это её спасло. И сейчас я просто хочу её чувствовать, полностью, всей душой и телом. От неё пахнет травами. Как всегда. И осанка, спина у эльфийки всегда прямая, оттого она кажется немного надменной, или напряжённой. Но я знаю, что сейчас она полностью расслаблена. Кладёт голову мне на плечо и утыкается в шею. Дыхание, против её же рук, тёплое. Такой контраст. Она сама, сплошное противоречие. При всей своей ангельской внешности, характер у неё совсем противоположный. И я люблю её всю. Выдохнул. Я бы молчал, но чувствую, что хочу слышать её голос. — Ты боишься? Я знал ответ, конечно же. Но мне нравится, когда она открывается, когда мы честны друг с другом. Эллана совсем долго молчала, и я снова подумал, что она уснула. Она любила так делать, засыпать в моих руках. Тем более настойка из Эльфийского корня очень сильно давит на её выносливость. Но даже до этого, она сама говорила, что ей комфортно в моих объятиях. Вспомнил ту ночь в пещере, после разрушения Убежища… мы ещё плохо знали друг друга, но я уже тогда не мог от неё оторваться. — Если честно, — такой же тяжелый выдох, как и у меня, — я в ужасе. Я не знаю, что ожидает нас завтра, и я чувствую себя одинокой, маленькой девочкой, на которую несется орда. Я просто хочу убежать. Куда-нибудь. Как можно дальше от этой войны. Её голос надломился, и я думал, она заплачет. Я не часто видел её слёзы, но в эти моменты готов был мир разорвать на кусочки, лишь бы отгородить её от боли. Но Эллана лишь горько усмехнулась, подавив в себе эмоции. — Вестница Андрасте. Героиня… Вот скажи, разве может настоящий герой быть таким трусом? — Давай спросим у него, если встретим, — улыбнулся ей в ответ, чмокнув в лоб. — Но я не хочу чтобы ты была героем. Я хочу, чтобы ты была жива. Здесь. В моих объятиях. Она отстранилась, взглянув на меня. Ну вот. Довёл её всё-таки. В глазах слёзы. Она целует меня, скомкано и как-то нетерпеливо. Отстраняется, не даёт мне времени ответить. Прислоняется к моему лбу своим. Немного рваное дыхание, почти всхлипы. Я не хотел чтобы она была расстроена. Если бы я только мог эту последнюю нашу ночь разогреть какой-нибудь шуткой. Но в голову, как назло, ничего не идёт. Одни мысли, что дорогие мне люди завтра погибнут, а я могу молиться, умереть вместе с ними. — Здесь. Сегодня, — всхлипывает она, вновь возвращая мне поцелуй. Этот танец я успеваю подхватить, и мы отдаляемся от насущного мира. Эта ночь разогреется отнюдь не шутками, но будет пылать не менее жарко. Я мог попрощаться с кем угодно, но только не с ней.