flamma et glaciem

       Сколько бы раз Лунафрейя не покидала город, что она делала часто, как одно из первых лиц государства, она испытывала какую-то тянущую тоску, опустошающую, заставляющую возникнуть желание что-то попить или поесть, чтобы хоть чем-то заполнить пустоту, вдруг провалившуюся внутрь. Под ложечкой сосало. За годы правления столица Люциса стала королеве роднее некуда, хотя отпечаток воспоминаний о том кошмаре наяву, что тут имел место быть, до сих пор заставлял в страхе сокращаться нейроны, когда Луна возрождала в сознании события тех дней.       Вот и мост проехали. Совсем скоро Кит вывезет её на окраины Инсомнии, в некоторых частях которых до сих пор шалит канализация, а Регис уже устал шлепать ладонью по лицу, пытаясь скрыть красноту его от смущения перед другими бывшими правителями Люциса.       КПП на носу. Лунафрейя выпрямила спину, вжавшись в кресло, обклеенное цветастыми наклейками с ящиков овощей и фруктов, говорящими о том, где были выращены эти культуры.       — Боитесь? — на мгновение отвел взгляд Кит от мерно вышагивающих у будки на посту квадратных фигурок солдат с ружьями наперевес. Магия магией, но иногда возвращаться к физической силе из принципа «дёшево и сердито» тоже иногда имеет смысл.       — Все мы имеем страхи. Мне неприятны люди в военной форме. Я бы хотела провести как можно более полную демилитаризацию Люциса. Но это неразумно, опасно пока. Раны, нанесенные народу зверствами Нифльхейма, зарубцевались уж давно. Но старые раны имеют свойство ныть. Граждане хотят быть защищенными, но не хотят знать, как…       Но бравым защитникам Инсомнии автомобиль такого весёлого цвета подозрительным не показался. И Кит, надбавив на радостях газу, заставил машину свершить рывок, вытолкнувший за границы Инсомнии находящихся внутри автомобиля себя и пассажирку.       — Вперёд, в свободное плавание! — по-ребячески улюлюкнул Тауэр. Лунафрейя устало повернула голову к окну.       Если брать в сравнение поток машин в торговом квартале, где кипела жизнь, и автомобилей было, как ос в осином рое, с трафиком прямиком за знаком, обозначающим окончание территории столицы, то он был подозрительно мал. Как будто кто-то смахнул с сотню машин с междугородней трассы в тазик и высыпал в торговый квартал, настолько не укладывалась в голове эта диспропорция.       Если глянуть сверху, то можно было развидеть в Инсомнии крупный, высокоорганизованный муравейник. И как раз сейчас отсюда на хорошем темпе выходил один муравьишка, что направлялся в Тенебре.       За пару километров от Инсомнии, в которой климат был солнечный, жаркий, словно намеренно созданный, чтобы, находясь в нём, была возможность прогреть косточки и получить ударную дозу витамина D, дабы потом хоть весь год сидеть в четырёх стенах без выхода на улицу, но не сухой по причине проводимой здесь активной деятельности человека, начинались степи, сменяемые полупустынями.       Странные собаковидные существа стайками рассекали залитые солнцем и дикими зерновыми культурами поля, если глянуть на это с высоты полёта самолёта, можно было наблюдать причудливые дорожки, вытаптываемые этими лёгкокостными, манёвренными хищниками. Издавая странное похрюкивание, как будто в степи паслось семейство кабанов, самая крупная особь — судя по всему, альфа-самец, раз уж он обладал пестрящим загривком цвета лепестков мака, отчего издали мерещилось, словно маленький огонёк скачет по колосьям — рывками неслась впереди своих сородичей, время от времени резко останавливалась, поднимая при этом столб жёлтой пыли, и вынюхивала что-то на сухой земле. Наверняка искала себе обед, ужин или какой там по счёту приём пищи у неё будет.       Всё это выглядело так естественно и… Мирно? Всё шло своим чередом. Словно жизнь, однажды едва ли не прерванная на корню, этот корень отрастила заново, и цветок жизни вновь благоухал и радовал окружающих.       Лунафрейя даже отбросила в сторону усталость и, перекособочившись чёрт пойми как, высунула обе руки по локоть и голову в окно, которую она всё же привела в порядок — сидеть перед мужчиной (хоть и деревенщиной), будучи растрепухой, не позволяло воспитание. Прикрыв глаза, чтобы в них не попал поднимаемый колёсами автомобиля песок, да и чтобы насладиться редким моментом отдыха, когда не нужно было решать вопросы культуры или просвещения, королева улыбнулась. Да, просто, без прикрас, растянула губы в улыбке. Ветер, через сухие порывы которого двигалась машина, усиливался обтекаемой её формой, потому мощно продувал выглянувшую на свет голову Луны. Она представила, как этот ветер своими потоками вымывает всё нехорошее из самых дальних закоулков мозга — а именно воспоминания, мысли, да всё плохое — и уносит дальше в степь, рассеивая их над бескрайними полями, волнящимися холмами за ними; и никому это не повредит, всё равно в округе ни захолустной деревушки не найти. Вспомните своё детство, а именно то, как вы любили в неспокойную, но отнюдь не холодную погоду стоять на наветренной стороне, откинув голову назад, отчего волосы жутковато растрёпывались на воздухе. Вы смеялись, вам казалось, что ветер проходит через вас насквозь, оставляя то, что приносит счастье, и отбирая то, что представляло собой горечь. Словно вас очистили, и теперь вы как чистый лист бумаги, который был когда-то исписанным, но всю писанину стёрли. Как будто жизнь начата заново, словно писатель приступил к созданию новой истории, книги.       Ветер согнал белые облака в серые тучи. И на слегка обгоревший нос Луны упала капля живительной влаги. Наморщив нос, королева пренебрежительно смахнула её рукой, но то был Сизифов труд, так как за этой каплей последовала следующая, за ней ещё. В конечном итоге Лунафрейя спряталась обратно в машину, наблюдая в рябившее от капель воды окно, как сила дождя усиливается в геометрической прогрессии.       — Приехали, — хлопнул руками по рулю Кит. — Территория Тенебре. Сезон тропических дождей.       — Наконец-то, — выдохнула королева.       Песочные пейзажи насытились богатым изумрудным цветом символа жизни на любой планете — растений. Деревья здесь переплетались одно с другим, как старые друзья обнялись после долгой разлуки и не хотят больше расставаться. Зайдя чуть глубже в джунгли, можно было увидеть буйство красок: это цветы распустились вместе с началом сезона дождей.       Дорога шла в гору.       — Холмы. В ложбине между ними располагается Caelum Hortus — место нашего назначения, — кажется, будто Кит окончательно вжился в роль экскурсовода. — Я тормозну, как только выедем на ровную дорогу, потом развернусь и уже вернусь к исполнению заказа. Но у меня вопрос. Как вы доберётесь обратно?       — Найду способ, — королева, обычно многословная, сейчас полностью ушла в себя, отвечая на внешние раздражители неохотно.       Единственное, что сопровождало неестественно громкий шум двигателя — он требовал починки, — нервозное постукивание ногтей женщины по ручке двери, которую она мечтала поскорее распахнуть.       Как только трасса из наклонной стала прямой, настала очередь Тауэра нервничать. Он ощущал себя лишним в этом месте, как набожный человек, он боялся богов и всего, что с ними связано, и глубоко уважал одновременно.       Наконец ручка была нажата, и Лунафрейя, как словно ей Кит под зад пинка дал, вылетела из салона. Может, родные места взбудоражили мозг, а может, превосходная экология, так как Луна, чуть ли не выплясывая, направилась к казалось бы обычной низменности между двумя возвышенностями. Её как магнитом тянуло туда. Водитель молча провожал её взглядом, чтобы убедиться, что просьбу королевы он выполнил полностью, дабы потом в случае чего совесть не мучила.       Королева обернулась перед тем, как юркнуть в тропинку промеж холмов и, кажется, сказала «Спасибо», прежде чем скрыться из виду окончательно.       Странное приключение королевы Люциса и водителя службы доставки было окончено. Но лишь для последнего. Часто жизнь и судьба — две сестры, стоящие по рангу даже выше богов — сводили на своих извилистых тропах совершенно разных людей, которые никогда бы и не подумали, что однажды встретятся.       Луна была чуть разочарована, когда увидела природное убранство священной рощи. Трава не была мягче и зеленее, птицы не пели звонче и слаще, словом, ничего во внешнем виде Caelum Hortus не выдавала в нём места связи с богами. Но зреть нужно глубже в корень. Воздух. На 78% он обычный состоит из азота, на 21% — из кислорода, остальное приходится на благородные газы и метан. Однако конкретно здесь имелась ещё одна добавка, отличающая это место от других территорий Тенебре. Магия. Она сгущала воздух, делала его более насыщенным. Пройдя дальше, Луна увидела источник — святую святых. Что-то мерцало над его поверхностью, не очень похожее на светлячков, скорее, на звёзды, которые когда-то ночью опустились вниз и с наступлением утра не вернулись на небеса.       Луне ничего не мешало ни в каком плане продвигаться к источнику. Значит, это место и боги не были против её присутствию здесь. Всё живое приветствовало её. Листья мелко дрожали, как если бы они были ладошками, которыми люди машут, когда хотят с кем-то поздороваться. Вода в источнике, представленном озером, рябила, как живая, хотя глаз не видел на поверхности водомерок или другую живность.       С каждым шагом Лунафрейю всё больше захлёстывал благоговейный трепет, и гладь озера чутко на это отзывалась маленькими волнами, лижущими чёрную, жирную, богатую на плодородие землю, за которую любой фермер продал бы не то что бы свою душу дьяволу — и жену, и детей, и всех родственников других. Вода как сердце билась в один ритм с одноимённым клубом мышц в груди королевы. Но стоило коснуться ей водного зеркала, как по тому словно прошёл сигнал успокоиться, и озеро больше не волновалось. Луна начала свою исповедь.       — Я, королева Люциса, бывшая принцесса Тенебре, Лунафрейя Нокс Флерет, пришла в эту обитель богов покаяться. Я дышу, я жива только и только благодаря одному человеку — Никсу Ульрику, Королевскому Мечу, кто, несмотря на свою явную неприязнь по отношению ко мне, положил голову за Инсомнию и меня. Я чувствую себя виноватой в его смерти, ведь порой веду себя — да простит мне это моя воспитанность — как последняя сука, — да, этот человек был способен на слёзы и раскаяние, но лишь в исключительных случаях. — Плюс то, что я была влюблена в Никса, и меня стыдит это прошлое. У него была девушка, судя по всему, у меня — Ноктис. Боже, как стыдно… Никс, — сбилась на обращение к непосредственно Мечу королева, — мне жаль, что так вышло. Я всего хочу, чтобы ты был счастлив в том мире, в следующей жизни.       Больше ни слова не промолвила Луна. Свою миссию она выполнила и тихо ушла из Caelum Hortus, вернулась в Инсомнию, и одним богам да красну солнышку известно, как она добралась до столицы.       Сразу после ухода всё живое так же перестало издавать звуки и подавать признаки существования. Имела место быть тишина, которая присутствует в зале суда при вынесении приговора. Боги безмолвно принимали решение о выполнении прошения Лунафрейи. Они принимали в оборот то, что она была не просто нищенкой с улицы, а бывшей принцессой Тенебре и нынешней королевой Люциса, также то, что спас её Никс Ульрик — чужак из Галахда, который мог поступить аналогично большинству других Мечей — предать Люцис и цели своего ордена во имя Нифльхейма. Но этого не сделал, бился до последнего. Это тоже имело значение. Кроме того, боги учитывали сути просьбы — искреннее пожелание мужчине быть счастливым. А счастьем для Ульрика понималось его как можно более длительное пребывание рядом с Каролиной. Потому было сделано решение, противоречащее законам биологии, — воскресить Никса.       Вода в озере забурлила, как варево коварной ведьмы. Те звёздочки, что плясали в воздухе, погасли как по щелчку пальца, словно сметённые неведомой силы. Содержимое источника булькало, пузырилось, появлялись и исчезали разноцветные вспышки. Почему так происходило? Древние люди полагали, что это магия. Были почти правы, так как-то, что творилось сейчас, происходила под её контролем и из-за её пинка, так сказать. Вода не была более водой, она представляла собой винегрет, где находились все-все элементы периодической системы, исключая радиоактивные элементы и некоторые газы, но при необходимости и они могли возникнуть по мановению невидимой руки, насыпавшей их в источник.       Молекулы разных элементов активно взаимодействовали, оттуда и яркие, красивые химические реакции появлялись, они расцветали как прекрасные гиацинты, астры, лилии где-то в глубине. Над поверхностью были даже видны их отсветы, словно под водой установили подсветку или прожектора. Но были и невзрачные взаимодействия, однако оттого не менее важные, точнее, они-то и были сутью этой мистерии. Она заключалась в том, чтобы из миллиардов паззлов собрать человеческое тело, такую сложную систему, и под силу это могло быть только богам, даже у самого видного учёного бы треснул череп по швам от попыток сделать то же самое.       Для того же абстрактного учёного перво-наперво встал бы вопрос: как создать такие условия (а они обычно дикие — высокие температуры, сильное давление — далеко не полный список) при которых базовые элементы любого живого организма — углерод, водород, кислород, азот и другие — взаимодействовали друг с другом, чтобы получившиеся после одного процесса вещества тут же вступали в новые превращения? Но перед богами не стояло никаких проблем, универсальным средством против них была магия.       Начнём же синтезировать жизнь по кирпичикам! Окунемся немного в волшебство и науку, что сработаются вместе во имя общей цели — возрождения Никса Ульрика к жизни.       Углерод, повстречавшись с водой при присутствии тех самых ужасных условий, созданных, однако, в микромасштабе, преобразуется в угарный газ и водород. Они немедленно начнут сотрудничать, что приведёт к образованию пропана — да, того взрывоопасного газа с наших кухонь — и воды. Пропан свяжется с хлором, и на секунду тут возникнет вспышка света — она нужна для реакции — получится соляная кислота в виде газа, она пузырьком поднимется к поверхности и улетит в атмосферу. Также образуется некое соединение, к которому подплывёт натриевая щёлочь, вместе они создадут поваренную соль — солёненький белый порошок, опять же с кухни — и пропанол — тот же спирт, который страстно любим алкоголиками, но чуть-чуть другой. Вдруг станет очень жарко, и блестящая медь протянет руку пропанолу, на выходе водород, аналогично удравший в атмосферу, и альдегид — неизвестное обычному человеку вещество, но незаменимое в промышленности и, что наиболее важно, для того, чтобы Никс вновь увидел белый свет. Вода порозовеет, появится нежный оттенок — это марганцовка, знакомая каждому с детства. Результатом «разливания красок» станет в том числе кислота, подобная уксусной, остальное нам не нужно. «Ура, хоть что-то нам понятно», — скажете вы. И снова нужен хлор, снова соляная кислота улетит ввысь, а в источнике останется чуть преображённая та кислота. Был бы здесь кто, он бы почуял невероятно богомерзкий аромат — это аммиак, многим известный по запаху туалетов, явился на вечеринку и сплясал вместе с кислотой, и родился у них чудный ребятёнок — аминокислота. Бодибилдеры и просто фанаты спортивного образа жизни все как один закричат о том, для чего нужны аминокислоты. К этой аминокислоте присоединится другая, неважно какая, ей может быть и глицин — это те сладенькие таблеточки, которые кладут под язык и после которых нервам хорошо. Получится некое подобие белка. Белок — основа жизни. Но белков есть великое множество, постоянно синтезируются новые, и в теле человека их большое разнообразие. Поэтому таких или подобных этой цепочек будет много. Процесс создания человека из фактически ничего займёт не один час, растянется точно на остаток дня и наверняка захватит ночь. Никс родится во второй раз вместе с рождением Солнца, выкатывающегося на небосвод каждый божий день.       Какая ирония судьбы. Ульрик умер в огне, буквально самовозгоревшись, и возродился в воде.       Посетитель Caelum Hortus в такую рань с воплями ужаса убежал бы куда подальше, увидев плавающее в озере истерзанное жизнью нагое тело взрослого мужчины — старые шрамы, татуировки даже остались как клеймо и напоминание о той жизни, и делать из Никса молодого парнишу лет двадцати или вовсе дитя новорождённого никто не собирался — это возрождение производилось не с чистого листа, оно попросту продолжало прерванную нить жизни. Как будто два конца нитки связали узелком. Нитка вновь целая и крепкая.       Можно залезть в сравнения и сказать, что Ульрик всё же был в каком-то смысле младенцем. Он так же, как и плод в материнской утробе, купался в водах, так же горел желанием родиться и заявить всему миру криком: «Я здесь, я с вами! Я ЖИВОЙ!».       Но, в отличие от ребёнка внутри матери, Никс не шевелился, не дрыгал руками-ногами, а умиротворённо, как самый настоящий утопец, плавал брёвнышком неглубоко от поверхности. От трупа его отличал живой оттенок кожи, отнюдь не мертвенно-бледный.       В один момент строительство организма было завершено полностью. Каждая клеточка стояла на своём месте, даже татуировки были нанесены. И сердце начало биться, разгоняя ждущую того кровь, она с наслаждением как некая живительная сила начала разноситься по телу, согревая его, взывая его начать движение — показатель жизни. Когда всё-всё было омыто кровью, мозг дал сигнал к пробуждению. Первыми открылись глаза, они затрепетали, бешено смотря по сторонам и пытаясь определить, где находится их владелец. Никс пребывал в состоянии аффекта, страха, недопонимания, эти чувства сковали его по рукам и ногам, отчего мужчина был недвижим как соляной столбик.       — Я где? — мысленно непонять кому задал вопрос Ульрик. Он хотел совершить привычное движение губами, однако при этом пузырьки не вылетели из его рта — воздуха-то в лёгких нет. Точно как и у плода. В них жидкость.       Вода в озере после тысяч химических метаморфоз снова стала чистой, словно стёклышко. Только редкая рябь от ветерка нарушала идеальную гладь. Потому Никс в воду смотрел, как через окно. Иногда в поле зрения появлялось непонять что зелёного цвета. Опытным путём после десятка попыток приглядеться было выяснено, что той штуковиной оказалась ветка дерева. Причём явно не хилого и больного, но крепкого и здорового.       — Я в раю?       Вопрос был очевиден. Последним мигом жизни, что он видел, который глубоко пустил корни в его сознание, сердце, и который иногда сосал из них соки в виде слёз, было остолбеневшее, побледневшее от изнурения во всех планах лицо Кэри, на котором как краски на чистой палитре пестрели глаза, налитые кровью от продолжительного плача девушки, ссадина на лбу от неудачного приземления от удара Глауки и в пепле, чумазое что ужас лицо, Никс не помнил себя никогда таким грязным. А после всего пустота, тьма, которую не измерить, площадь не сосчитать. У неё не было ни начала, ни конца. Чёрным было всё, не было различий в оттенках. Не различить, где пол, где потолок, так как не было стен. И тишина, слишком быстро начавшая сводить с ума, она накатывалась тяжёлой волной и захлёстывала всё, забиралась в уши, в самые тяжёлые моменты Никс кричал, считая, что наваждение пройдёт. Физически он уже заплатил за силу кольца, так зачем, зачем мучить то немногое, что осталось от имени Никса Ульрика? Мужчина не понимал этого, искал виноватых, корил себя, иногда поносил королей Люциса, что это более похоже на пытки и муки за некую провинность, чем на плату.       А потом зола возродилась, свет пришёл, как однажды и в Люцис после падения вражеской империи, стена тьмы пала, рассыпавшись на осколки, те обратились пылью — оковы смерти были сняты, приговор, который выносится каждому прядильщицами судьбы по длине нити, что они делают, был отложен, хоть и на время.       Мозг не спешил быстро включаться в работу, потому на эти размышления ушло немалое время. Сознание очистилось от воспоминаний и мыслей, Никс прекратил на них отвлекаться, потому только сейчас заметил, что сердце стало колотиться громче, в ушах, забитых водой, стал слышится стук, с каждым мгновением усиливающийся. Всё тело пульсировало, в один момент горло сдавило, как и всю грудную клетку. Воспоминание того, как раскалённые до температуры такой же, что в аду, руки генерала Глауки в латных доспехах схватили Ульрика за шею, душа, стремясь убить того, кто уже мёртв внутри, раньше того времени, когда громким будильником прозвенит рассвет. Но не возникшее наваждение спровоцировало удушье. Никсу пришло время явиться белому свету во второй раз за жизнь, то бишь родиться. Но никто не собирался помогать ему покинуть утробу матери, всё нужно было сделать самому в этот раз. На этот раз мужчине удалось совершить движение мышцами не только глаз. Это было непросто. Тело как затекло, превратилось в деревянную колодку, которое срочно требовалось разработать, иначе второй шанс на жизнь утеряет смысл.       Да, Никс находился неглубоко плюс собственно озеро было достаточно мелкое. Чтобы из него выбраться, требовалось встать на ноги и, разгребая руками воду, выйти на сушу. Но ребёнок не сразу учится ходить, для начала он обучается приподнимать голову, потом плечи, когда достаточно окрепнет — и ползать. Однако если в обычной ситуации данный процесс занимает год или чуть меньше, здесь счёт шёл на секунды. Для начала Ульрик принял сидячее положение, на большее он пока не был способен. Затем, то краснея, то бледнея, пополз к манящей суше, и как только его голова полностью возвысилась на поверхностью озера, принялся истерично выкашливать пресную воду из лёгких, заменяя её на воздух. В один момент с кашлем он перестарался, свидетельство тому — прогорклый вкус желчи, он обычно сопровождает рвоту. Но упорство было оправдано тем, что лёгкие раскрылись и снова, как при той жизни, выполняли свою функцию.       Ил скользил под набухшей кожей колен, отправляя Никса обратно туда, откуда он стремительно пытался бежать. Но мужчина боролся и был вознаграждён, полностью оказавшись на берегу. Такое короткое, но утомительное путешествие лишило Меча последних сил, и он распластался прямо на сырой земле, прикрыв глаза. Для начала он просто надеялся передохнуть с минуту-две, но тепло едва вздымающегося солнца разморило Ульрика, и тот задремал.       Редеющая трава щекотала ноздри, вынудив мужчину поморщиться. Но до чиха дело не дошло. Однако мужчина пробудился окончательно, бодрость текла реками в его жилах. Открыв один глаз, Никс наблюдал за тем, как испаряется вода с поверхности земли. Едва заметный белый пар, вальсируя перед носом у Никса, постепенно исчезал. Эта картина убаюкивала, но мужчина твёрдо дал себе обещание не спать. Он встал, по-младенчески потерев кулаками глаза, и засмотрелся на окружающую его пышную флору. Свежий ветерок приятно обдувал тело Никса, стряхивая с него прилипшие комочки земли.       Самоэкскурс по Небесному саду прервало настойчивое ворчание пустого желудка, которому надоело это терпеть, и он решил об этом заявить всему миру.       Никс о многом думал, пока разглядывал буйное разнообразие тропических растений. Он размышлял о сложных философских материях: о жизни после смерти, о реинкарнации. И в том числе о том, как же хорошо в раю-то жить. Второй раз уже не умрёшь. Никаких болезней. Никаких потребностей.       Тогда почему так громко бастует желудок?       — А точно ли я в раю?       Задул северный ветер. Стало всего-ничего чуть холоднее, но Никс поёжился. Даже гусиная кожа выступила.       В рае всегда комфортно. Ни адская жара, ни лютые заморозки.       — Нет, я не в раю. А для ада слишком хороши условия, — разочаровался Никс. Он надеялся встретить здесь мать и Селену. Кроу, если получится… Самые родные Ульрика уже давно находятся за гранью этого мира.       Но кусать кормящую руку нельзя. Следует довольствоваться тем, что дают. Никс решил не отступать от народной мудрости. И, пройдя дальше от озера, обнаружил выход из этого «рая», уткнувшись носом в серое дорожное покрытие. Асфальт!       — О, цивилизация?       Да, Никс, цивилизация! Постиндустриальный строй на дворе. Впрочем, как был он лет десять назад на дворе, так и остался.       Мужчина вышел к самому краю дороги, по давней привычке не выходя на неё, хотя никаких машин не было. Он приложил ребро ладони ко лбу, прищурил глаза и вертел головой то в одну сторону, то в другую, пытаясь понять, в какую лучше держать путь.       Ответ появился сам собою. Творение той самой постиндустриальной эпохи мерно тарахтело неподалёку, скатываясь вниз по склону. От него несло фруктами разных сортов на сто метров вперёд и назад.       Желудок аж сжался, спазмируя. Еда!       — Эй! Эгегей! Вы куда едете? В какой город? — Никс размахивал руками, словно умалишённый.       Машина остановилась. Стекла опустились, и из них выглянуло добродушное усатое, но неухоженное из-за пребывание в поездке лицо. То был… Кит. Он осмотрел неожиданного попутчика сверху вниз. Голова, голый торс… и такое же сверкающее наготой пространство между ног.       Около суток назад примерно в этом же районе с Китом происходили странные вещи. Салон его грузовичка покинула сама королева люцисская, а теперь здесь появляется нагой красавец модельной внешности.       Водитель закатил глаза: — О Семеро…       — Что? — искренне недоумевая, спросил Ульрик.       — Да прикройте же вы срам!       Никс только сейчас вспомнил, что шастает в чём мать родила. Будь он девушкой, прикрыть интимное место не составило бы труда, но Никс — взрослый, полноценно развитый мужчина в самом расцвете сил, потому ладонь в качестве ширмы для причинного места не сгодилась. Смекнув, что к чему, Никс одной рукой сорвал с ближайшего дерева лист покрупнее, пока другой прятал то, что мог спрятать, и им накрыл нечто пониже пояса.       — Сумасшедший! Совсем рассудок потерял!       — Да нет же, послушайте, тут форс-мажор один случился…       Кит еще раз подозрительно глянул на мужчину. Он явно был трезв, не накурен, перегаром не пахло. Вдруг и правда случилось у человека что-то, что с большим трудом поддаётся адекватному объяснению?       Авантюре быть.       — Садись, чудак, — открыл дверь изнутри на соседнее сидение Кит. Выждав, когда Никс усядется, он кинул ему одну из пустых коробок из-под фруктов. — На, сооруди себе что-нибудь временно. Как приедем в Инсомнию…       — Очень смешная шутка. В Инсомнию. От неё камня на камне не осталось! Что там делать? Оплакивать погибших? — не оценил «юмор» Кита Никс, возмутившись.       — Ты с луны свалился, парень? Или из глухой деревни выполз? Инсомния цветёт и пахнет уже как десять лет с хвостом.       — Десять лет… Страшно узнать, что же произошло в этот промежуток времени… — потирая виски, Ульрик попытался справится с резко накатившим на ним чувством тяжести.       — Мне всё больше кажется, что ты из комы какой вышел, парень. Я по телевизору видел. Оно примерно так и выглядит, — как бы сильно не нажимал на газ Кит, машина двигалась неторопливо.       Выждав паузу, чтобы кое-что обдумать, Никс ответил: — Мне сложно объяснить, почему и как так произошло, что я не знаю ничего из того, что является общеизвестными фактами. Но да! Состояние, в котором я пребывал, можно назвать близким к коме. Ведь это та же смерть, только сердце бьётся единственным свидетельством наличия жизни.       Раз попутчик Кита уходит от темы художественными оборотами, значит, ему этот разговор неприятен. И Кит замолчал, вспомнив древние как мир слова про скелеты в шкафу.       Оставшаяся часть пути более не нарушалась разговорами. Изредка Кит или Никс перебрасывались короткими фразами относительно нынешнего устройства жизни в Люциса, а так этим всё ограничилось.       Когда машина въехала в столицу, Никсу показалось, что он вернулся назад во времени всего на пару дней. Один день — это десять лет его присутствия на том свете, второй — день, когда он храбро бился за Инсомнию. Ему это виделось так: все те же районы, кварталы, разве что обновлённые во внешнем виде; люди такие же, но теперь с искренними улыбками, а не как раньше с фальшивыми, когда все боялись очередной беды в виде атаки от Нифльхейма.       Тут Меча озарило. Нет, всё же много что изменилось. Он ошибался. Внимательность за отсутствием тренировки в течении стольких лет подвела его. Внешняя обёртка почти не претерпела изменений, а сердцевина была совершенно не та. Причина тому — новый король.       И Никс собирался нанести ему визит, как только найдёт одежду поприличнее, чем покрывающая его промежность коробка из-под груш.       Кит завернул в сторону своей квартиры, которую снимал здесь. Покупать жилплощадь не имело смысла — всё равно он надолго нигде не задерживался, оставался лишь на то, чтобы перевести дух, а потом снова в поездку. Мужчина сказал подождать Никсу в автомобиле, пока тот найдет ему что-нибудь поприличнее из одежды.       Через минут пятнадцать заявился Кит: — Вот. Оно потрёпанное, но опрятное. Купил как-то в одной из поездок. Это что-то вроде местной традиционной одежды. Чистый хлопок, никакой синтетики, нет ничего лучше ехать в такой в солнцепёк. Как от сердца отрываю, — такой юмор Ульрик уже оценил и хохотнул.       Кит через окно протянул Никсу сложенные в стопочку пожелтевшую рубашку, бутылочного цвета штаны, им в тон жилет. Выглядел этот комплект очень по-деревенски. Но важнее то, что он был чистый и не дырявый.       — Спасибо. А теперь нельзя ли отвернуться?       — Как будто я не насмотрелся на это в районе Caelum Hortus… — Кит разошёлся. Словоохотливость и юморной настрой выплыли наружу.       Конечно одежда селянина смотрелась на Мече не так эффектно, как мундир. Однако Никс не смел требовать с водителя чего-то большего. Они поговорили ещё немного о том о сём, далее разошлись по своим сторонам. Кит, свистя себе под нос, забрался в машину и отправился доставлять индивидуальный заказ по фруктам на место назначения. Никс решил опереться на собственную память и отправился пешком до королевского дворца.       Выносливость выносливостью, но мужчина порядком устал во время пути к оплоту королевской власти. В горле противно царапало. Зайдя внутрь дворца, он поинтересовался на ресепшене, где можно взять воды. За стойкой сначала никого не показалось, но спустя несколько секунд показался сперва нарочито неопрятный пучок чёрных волос, далее — скуксившееся от недовольства лицо… Бетти, что ей не дали завершить педикюр.       — А ты почти не изменилась, Бетти, — негромко произнёс Никс.       Та тоже его узнала. Никс был частым гостем у короля и его советников.       Она не нашла ничего сказать, помимо как сдавленное: «Король сейчас в приёмном зале».       Каково было удивление Ноктиса, когда к нему без приглашения бодрым шагом зашёл объект его разговора с Норманом относительно празднований по вопросу установки памятника.       Как ни в чём не бывало, Никс привычным движением упал на одно колено и отрапортовал о своём прибытии. Принёс присягу новому королю Люциса, пока он с расползающимися от удивления глазами её слушал и принимал. Также Никс поведал о том, как и где обрёл вторую жизнь, что даже в мире магии и чудес звучало очень странно. После сообщил, что, возможно, он последний Королевский меч из своего рода. И тут Ноктис уже осмелился что-то сказать: — Нет. Еще есть Либертус Остиум, полагаю, вы его знаете…       — Знаю, как же, — улыбка ностальгии по таким далёким временам на мгновение пересекла лицо Никса. Но после трансформировалась в улыбку счастья. Его старый друг жив. Еще один кусочек из прошлого встал на место.       — Но формально он не Меч более. Уволился. Знаете, Никс… А давайте я вас освобожу от присяги и службы! Да, понимаю, это невежливо делать сразу после того, как вы её принесли. Но разве вам не хочется отдыха? Вы его заслужили.       Никс напрягся.       — Я знаю о ваших заслугах. Теперь все знают. Сейчас вы герой не на устах друзей, как было раньше, а народа. И всё это благодаря настойчивости одного нашего учёного, которая не забросила покрытые пеплом вехи истории. И подсуетилась, упросив нас поставить вам памятник.       — Я не хочу такой славы, — напряг желваки Ульрик.       — Вас никто не спрашивал, — съехидничал Ферон, всё так же стоявший у дверей из зала. Он тоже вспомнил Меча.       — Мне лично непонятно, зачем устраивать мне такой пиар, — мужчина не желал мириться с этим фактом.       — Вас просто любят, вот и всё дела, — подал голос Норман. Он не стал уточнять, о какой именно форме любви он имел в виду. Посчитал, что это очевидно. Однако у Никса никак не сложились бы воедино в голове образы балерины, деятеля искусства, и историка, деятеля науки.       — Хотите вы того или нет, но памятник уже изготовлен из лучшего сорта мрамора и готов к установке. Не поставить его будет неуважением. Но я за время нашего разговора придумал, как же нам с вами прийти к компромиссу. Народу будет гораздо приятнее смотреть на живого Никса Ульрика, нежели на каменное изваяние. В день открытия памятника вы встанете в ту же позу, что и ваша каменная версия. То есть установку настоящего памятника отложим на некоторое время. Придётся попотеть и собрать волю в кулак, пока будете стоять неподвижно под покрывалом, пока его не снимут и не явят вас миру…