***
яку тащит их в огромный гипермаркет на другом конце города, заставив куроо сесть за руль, а куроо тащит с собой кенму, который выглядит так, как будто очень расстроен тем фактом, что они друзья детства. в машине он демонстративно затыкает уши наушниками, и куроо обдает звуками саундтрека из андертейл, а в гипермаркете кенма сразу же смывается в отдел бытовой техники, делая вид, что ему очень нужна новая стиральная машинка. яку со львом берут самую большую тележку на двоих и идут ссориться в продуктовый ряд. лев хочет чипсы, яку говорит, что он хочет убить свой желудок. куроо остается один. пожалуй, так и стоит закончить рассказ о его жизни длиной в три слова, всем спасибо, сеанс окончен, пройдите к выходу и уберите за собой мусор. ради приличия куроо тоже бродит между стоек с красиво упакованными конфетами, яркими пачками чая и огромными бутылками с водой. он бросает себе в корзинку какой-то непонятный пакет чипсов и бутылку колы, бросив на пробегающего мимо льва презрительный взгляд. смотри, я взрослый и могу сам портить себе здоровье и жизнь, ха, отсоси. сомнительный повод для гордости, но лев сникает, когда видит этот набор человека, у которого в будущем четко видна язва желудка, и теряется среди стоек с шоколадными батончиками. куроо зависает у холодильников с мороженым, размышляя, если он сейчас возьмет ведерко фисташкового, то будет ли он выглядеть слишком жалко или его уже ничего не испортит. он решает, что испортить его теперь может только жалость к себе, и тянет на себя дверцу холодильника, но вдруг замирает на месте. он всей спиной чувствует, что позади стоит кто-то и взглядом втыкает в него иголки. он знает, кто обладает таким болючим навыком, он не хочет оборачиваться, но закрывает дверцу холодильника и быстро прячет свою спину, подставляя под глаза-иголки лицо. — фисташковое мороженое отстойное, — говорит ему акааши кейджи, который видимо решил оскорбить то, что ему дорого, и не нашел лучшего выхода, кроме как докопаться к его вкусам. он засовывает одну руку в карман свободных спортивных штанов, второй сжимает корзинку с пачкой лапши быстрого приготовления, зубной щеткой и упаковкой печенья со стойки «три по цене одного». — ты не умеешь готовить? — спрашивает в ответ куроо, потому что не знает, что еще ему можно сказать. хотя нет, он очень хорошо знает, но так прикольно делать вид, будто ничего не случилось. — я не умею распознавать в людях мудаков, — акааши не глядя сгребает в свой унылый набор покупок какие-то замороженные овощи и проходит мимо, не задевая куроо даже рукавом куртки. хотя лучше бы рукавом, чем вот этими словами. куроо смотрит ему вслед (как всегда), потом ставит корзину прямо на пол и не спеша идет следом. акааши на кассе берет едва ли не целый блок сигарет и две зажигалки. кассир робко интересуется, сколько ему лет и получает тяжелый взгляд человека, которому вот прямо сейчас очень хреново, а такие вопросы только делают еще хуже. куроо выходит вслед за ним на улицу и, когда акааши уже чувствует себя в безопасности, хватает за руку и оттаскивает от входа. он не выдергивает руку, только закусывает губу и смотрит как всегда — этим своим тяжелым змеиным взглядом. и вот оно — куроо снова безволен перед ним, как загипнотизированный кролик, куда акааши, туда и он. но акааши не зовет его с собой. — мы не поговорим? — спрашивает куроо, останавливаясь напротив него. о чем? зачем? грабли, на которых он танцует, больно бьют его по лбу, но куроо так привык к этому, что не замечает ни боли, ни того, какой же идиотский его вопрос. — ты говорил, что мы никогда больше не встретимся, — хрипло говорит акааши, прижимаясь спиной к шершавой стене громадного здания. — кто виноват, что наш город такой маленький, — пожимает плечами куроо, стараясь не напарываться на острый взгляд напротив, потому что на нем итак уже живого места нет, куда ему еще одна ножевая. они молчат полторы минуты, в голове куроо мерно тикают часы, которые отсчитывают в его голове время до момента, когда случится какой-нибудь пиздец. они запустились сразу после знакомства с акааши, и вот, кто бы знал. — я хотел тебя остановить, но ты не захотел остаться, — акааши долго достает последнюю сигарету из помятой пачки и еще дольше подкуривает от барахлящей зажигалки, а потом выдыхает дым прямо в лицо куроо. в его глазах вызов и боль. куроо вдыхает горьковато-мятный воздух полной грудью. если это то, чем дышит и акааши, то ему, наверное, тяжело делать вдох из-за острого ножа, вставшего поперек горла. — я думал, что так правильно, — признается куроо, и акааши кашляет, подавившись сигаретным дымом. долго трет слезящиеся глаза. — я знаю, — отвечает он, наконец. — но ты заботился только о себе. продолжай действовать так и дальше и, может быть, — тут он издевательски щурится, — научишься не попадать больше в дерьмовые ситуации. — как эта? — смело спрашивает куроо. — ты так думаешь? — можно я тебя поцелую? акааши давит недокуренную даже наполовину сигарету ботинком и поднимает на куроо холодные змеиные глаза. — можно я сломаю тебе нос? куроо пожимает плечами. — я согласен. вообще-то, ему очень жалко свой нос, но тут перед ним стоит акааши, который исчезнет из его жизни через жалкие пару секунд, и не воспользоваться его сомнительным согласием невозможно. когда он тянется к его лицу через те жалкие пару сантиметров между ними, в глазах акааши больше льда, чем на самых далеких от солнца планетах. когда куроо целует его губы, взглядом акааши можно резать вены. поцелуй холодный и болезненный, потому что последний. куроо тянет руку, чтобы дотронуться до чужого плеча, но акааши перехватывает его ладонь и опускает вниз. не разжимает пальцы. он отстраняется чуть в сторону, касается лбом чужого лба и замирает. дыхание акааши щекочет ему губы. это пиздец какой-то. он сказал, что порвет все веревки, которыми привязал себя к акааши, а вот итог — так себе, если честно. куроо смотрит на их переплетенные пальцы, акааши следит за его взглядом и аккуратно отбирает свою ладонь, пряча ее в карман штанов. — это не то, что ты обещал вчера, — замечает и он, но в его голосе стало меньше лезвий. не то, что куроо от этого легче, но. — я могу отвезти тебя домой, — предлагает куроо без особого напора, потому что кто он теперь ему такой, чтобы предлагать сесть в свою машину. никто. даже не человек, который пьяный сидит на обочине и вызывает жалость. но акааши соглашается. у него галочка напротив пункта «идти наперекор всем ожиданиям куроо тецуро» и жирный крестик рядом с «делать все ему назло». куроо не обижается, потому что у него нет такого права. акааши усаживается на боковом сидении целую вечность и примерно столько же пристраивает у себя в ногах тощий пакет с покупками. как тогда, когда он подобрал пьяного куроо на обочине и разрешил себя целовать. сейчас куроо не пьян, но ему все равно хреново и хочется выброситься куда-нибудь на тротуар, чтобы провести там остаток своей жизни. — я спешу, вообще-то, — говорит акааши севшим хриплым голосом, — так что… — и смотрит на куроо. он понимает, не идиот (не на все сто процентов же) и заводит мотор. — как бокуто? — спрашивает куроо, и красивое лицо акааши чуть кривится. он берет себя в руки целую минуту, но губы все равно поджимает, чтобы не выдавать свое отношение к этому вопросу. — я не знаю. он уехал неделю назад, а до этого ночевал у конохи-сана. мы даже не разговаривали с тех пор. (как сказали правду, хотя не стоило бы). — я думаю он поехал к своим друзьям из старшей школы, — снова подал голос акааши, будто забыв, что не один сейчас, но поднял глаза на куроо и быстро осекся. — я думаю, что он вернется, если нет… и замолчал. потому что он не знает, что будет делать, если бокуто не вернется. ехать оставалось еще минут пять, и куроо с каким-то мазохистским удовольствием вжал в пол педаль газа. — ты правда не хотел, чтобы я уходил? — спросил он, выворачивая руль на крутом повороте, потому что то третье сообщение все еще сидело неразорвавшейся пулей у него в грудной клетке. акааши морщит нос, как будто укусил лимон или услышал ужасный вопрос от ужасного человека. — наверное, — говорит он неопределенно. — или нет. может быть я соврал. кто знает? не я. он отворачивается к окну и смотрит на мелькающие мимо посеревшие скелеты деревьев с нелепо расставленными в разные стороны голыми ветками. в контрасте с мягкой темнотой снаружи и приятным полумраком в салоне машины профиль акааши как будто светится. он гордо задирает подбородок вверх, как будто бросая вызов куроо и всему миру заодно. давай, спроси еще что-то, скажи, сделай (молчи). и куроо принимает эту его самую последнюю просьбу и молча ведет машину к точке назначения, к точке икс, которая перекроет эти ошибочные недели в их жизнях и, может быть, положит начало чему-то хорошему. куроо никогда не был силен в самообмане, но попытаться стоило. акааши просит остановить его возле какого-то мрачного пятиэтажного дома, и куроо с интересом всматривается в эту черную громадину, потому что никогда раньше не думал над тем, где живет акааши. он опускает ладонь на дверную ручку и нервно шевелит пальцами. в нем еще около сотни ножей, чтобы метнуть в куроо, но он, отчего-то, оставляет их внутри себя. — мне пора, — говорит он совсем тихо и не смотрит куроо в лицо. — не знаю, что сказать. это очень тупая ситуация. и раздраженно щелкает дверцой. внутри куроо рушатся многоэтажки, вянет все живое, что вообще только могло существовать в таком мудаке, как он, все это время. он пуст, разбит, расстрелян — акааши уходит. и он не имеет права его останавливать. — я рад, что ты случился со мной, — говорит он ему в прямую красивую спину, и он на секунду замирает, наполовину высунувшись из машины. затем он вылезает до конца и оглушительно громко хлопает дверцой. куроо летит с высотного здания. куроо разбивается об асфальт. окей, все в порядке. он знатно проебался, но впереди столько шансов налажать еще больше, ради этого стоит подумать еще о чем-то, кроме прыжка с многотоэтажки в центре города. куроо смотрит, как акааши уходит все дальше и дальше от его машины — ровная спина и расправленные плечи. красивые ноги, ментоловые сигареты и со вкусом сломанная жизнь. на углу он оборачивается через плечо и смотрит на дурацкую зеленую машину, неправильно припаркованную возле какой-то детской площадки. акааши не может его видеть, но куроо все равно опускает глаза, чтобы не совершить ту же ошибку, что и в их первую встречу. на акааши кейджи нельзя смотреть, если хочешь жить, а не существовать, как влюбленный раздавленный придурок. когда куроо набирается смелости и снова поднимает глаза, то на дороге уже никого нет, как и каких-то следов, что там сегодня вообще был кто-то. если бы люди могли так уходить и из головы, куда втоптали свой образ, то жизнь была бы чертовски простой штукой. все окей, говорит себе куроо. так правильно (для кого?), это вообще нельзя было начинать, так что хорошо, что все закончилось (вранье). все окей, говорит он себе и с пятой попытки заводит машину. с этим можно жить, говорит он себе и жмет на газ. один только вопрос — как долго и насколько болезненно. акааши кейджи своими глазами-иголками проделал в нем хорошую такую дыру, и куроо не уверен, что она затянется сама собой, если о ней просто забыть. но это не значит, что он не попытается. "ты труп, понял?" — сообщает новое смс на телефоне куроо. отправитель — яку, и кто бы сомневался. куроо тормозит так резко, что пугает визжащими тормозами какую-то девчонку на тротуаре, а сам хорошо прикладывается лбом о руль. и разворачивается..Х
над головой акааши совершенно черное небо и массивная тень собственного дома, угрожающе нависшая над ним. он садится на ступеньки у своего подъезда и щелкает блокировкой телефона. … этот контакт звонил вам. … у вас пятнадцать смс от этого контакта … этот контакт мудачина, но он в этом не виноват. акааши удаляет контакт "куроо тецуро" из своей телефонной книги и, наконец, понимает, как сильно он замерз. он набирает номер, на который боялся звонить хрен знает сколько времени, и терпеливо слушает сбивающиеся гудки. когда они прекращаются, он даже на секунду хочет сбросить звонок и выбросить телефон, но берет себя в руки. все, что от себя осталось у него самого. — я потерялся, бокуто-сан, — честно признается он. в городе, в отношениях, в твоем идиотском лучшем (бывшем) друге. в телефоне звенит тишина целую вечность. — где ты? — отвечает, наконец бокуто.