Shooting Souls

      Луи и забыл, каково это, ненавидеть мрачную, темную осень с пасмурным хмурым небом. Укрываться от холодного дождя, ступать по мокрому асфальту и сырой ржавой листве, растирая замерзшие ладони; но зато он прекрасно помнил, как любил осень. Луи отчетливо помнил, как, поджав ноги на диване и поедая ванильные пирожные с их любимым мятным чаем, слушал рассказы Эда о работе, а после делился с ним своими идеями для новой рекламы женского парфюма, пока тот грел его руки, а их кошка Лола нежилась в их ногах. После, шатен, склонив голову на плечо парню, включал старые комедии, и они смотрели их, пока не засыпали в неудобных позах. Как после вылазки с друзьями, шатались и держались друг за друга, зажимая рты, чтобы соседей не разбудил их хохот в три часа ночи. Эд со спины обнимал Луи, зарывался носом в мягкие волосы и легонько целовал в затылок, оставляя на столике рядом чашку ромашкового чая и сэндвич, пока тот раздраженный и нервный после провальной презентации сидел, уткнувшись в ноутбук. Томлинсон в знак благодарности только безмолвно целовал его руки и продолжал дальше работать.       Между ними были и крики, ссоры, даже драки. Они бросали в лицо друг другу обидные слова и рвали хрупкие нити, до первого объятия и тихого «Прости, я погорячился». Но это была их жизнь и они в ней были по-настоящему счастливы.       После смерти Эда словно что-то щелкнуло у него внутри, выключая окружавшую его суету, гул, жизнь. Стало совсем пусто. Эти мысли породили в Луи чувство невыносимого одиночества, которое раньше не ощущалось, и оно было подобно черной дыре, все глубже затаскивавшей его в состояние гнева, депрессии, замкнутости в себе и дикой боли, которая готова вот-вот все разорвать изнутри.       Хоть на улице было холодно, внутри него бушевал пожар. Он тонул в сером дыме сигарет и клубах пара изо рта, что напоминало ему о низкой температуре воздуха. Он курил сигарету до тех пор, пока она не стала жечь его кожу, а после выбросил прямо на газон. Ему было, правда, плевать на нормы морали и воспитанности, а агностик хоть и с капелькой совести в нем упорно оправдывался и твердил, что эта земля рядом с церковью такая же обычная, как и на железнодорожном вокзале Роли на платформе по направлению в Роки-Маунт, где Луи впопыхах приходилось выбрасывать несчетное количество окурков, чтобы успеть проскользнуть в двери вагона, в котором он каждые пять дней в неделю добирался на работу.       Парень положил руки в карманы и сморгнул подступающие слезы от ветра, чтобы увидеть вновь падающую в обморок Энн и суетящихся вокруг нее зевак. Луи застегнул пуговицу на пиджаке, стряхнул невидимые пылинки с рукавов и с напущенным видом безразличия пошагал по каменной дорожке, ведущей обратно в церковь, считая, что с приведением миссис Картер чувства справятся без него.       Он выглядел красивым в его чёрном костюме с черной рубашкой и тёмно-синим галстуком; на ногах красовалась пара дорогих, начищенных до блеска ботинок от Джона Ричмонда. И скорее всего, после такого дождя и грязи, ожидавшей на кладбище им прямая дорога на ближайшую помойку. Проведя рукой по влажным волосам, зачесывая их назад, он вошел в церковь, думая, что готов проститься с любовью своей жизни. А разве к такому можно быть готовым? Ему на встречу уверенно шагала Наоми с явным негодованием на лице:       — Я уже начала переживать, — она взяла брата под руку и отвела в сторону, — выглядишь не очень, — сказала она, разглядывая красные глаза и щеки брата, — кажется, у меня в сумочке где-то завалялась пудра, — она потянулась за ней, но Луи остановил ее и завертел головой, давая понять, что это лишнее.       Ему хотелось разодрать на части всё: волосы, одежду, этот уродливый венок из цветов на дверях и всех окружающих. Он порвал бы воздух, если бы только смог это сделать. Эти гневные мысли заполняли его разум лишь на доли секунды и вместо этого он спокойно, насколько мог, ответил:       — У меня в машине есть капли для глаз. Блондинка выдохнула и с недоверием ответила:       — Не задерживайся, люди все еще хотят услышать твою речь.       — Ну, конечно же, — ответил парень с аккуратным презрением и снова толкнул массивные тяжелые церковные двери, выходя на улицу. Хуже всего было то, как его это злило. Это выглядело как немое грустное кино, и хотелось, чтобы все вместе с ним в миг превратилось в пыль.       Случайно теряя координацию, он задел плечом Джозефа, ведущего под руку свою убитую горем жену. Мужчина недовольно обернулся, но Луи было плевать, он ничего не чувствовал, Луи казалось, что он прошел сквозь него.       Даже общее горе не смогло сблизить его с родителями Эда. Он не считал это необходимым при его жизни, а после смерти тем более. Люди, которые считали своего сына «просирателем жизни», «потому что актер — это не профессия», не входили в число тех, с которыми он бы хотел поддерживать теплые отношения, даже если так было нужно. Луи поддержал Эда, когда тот бросил колледж ради сомнительных актерских курсов, потому что считал, что исполнение мечты стоит того, чтобы рискнуть чем-то и что-то потерять, чтобы обрести в дальнейшем. Эд же лишь корил себя за то, что потерял несколько лет жизни, решив изучать не киноискусство, а международную экономику. Джозеф и Энн знали, что их сын помешан на своей работе и её постоянном совершенствовании, поэтому и давили на его самолюбие. «Актёры, что с них возьмёшь…» твердил отец, уткнувшись в газету, когда Эдвард сообщал о своей очередной роли на несколько минут в каком-нибудь ситкоме на телеканале Fox. Это не было чем-то невероятным, но для Эдварда это было маленькой победой, радость которой он разделял со своим парнем. Томлинсон готовил свои фирменные макароны с сыром и покупал бутылку шардоне, которое так обожал Картер и с замиранием сердца ловил каждое его слово об этом сериале и его полученной роли. А позже, когда свет гас, и они оба лежали в постели, он уверял своего парня, что в будущем он обязательно получит большую роль, о которой он потом расскажет своим детям.       Энн говорила: «Ты повзрослеешь, и мечта уйдет. Нужно связать свою жизнь с чем-то серьезным». Только в возрасте двадцати пяти лет, Эдвард все также продолжал следовать мечте. Он успешно проходил кастинги, получал одни из главных ролей в театре, а позже и главную роль в фильме, которая отняла у него жизнь.       Луи видел, как мистер и миссис Картер так и рвались сказать что-то по этому поводу, упрекнуть в этом самого Луи, обвинить, сказать «Мы же говорили!», но они молчали. Гораздо красноречивее был их холодный взгляд в его сторону. Тем не менее, между ними не было ненависти или вражды. По сути, вообще не было никаких отношений. Лишь формальное общение, во время вынужденных ситуаций и встреч, таких как дни рождения Эда или День Благодарения, поэтому он и считал их не совсем обычными, а незнакомцами, такими же, как и большинство людей, толпившихся в этот день возле церкви.       Еле волоча ноги, он дошел до машины, дрожащими руками снимая ее с сигнализации. Истерика наступила так внезапно и незаметно, что парень едва успел закрыть дверцу своей Хонды, как ком подступил к горлу, и стало тяжелее дышать, словно весь кислород вокруг украли. Сначала он судорожно глотал воздух, положив руки на руль, боясь в любую секунду потерять сознание, а после с силой сжав кулаки, он начал задыхаться. Луи с агрессией бил по рулю и по его подбородку слёзы скатились быстрее, чем он успел осознать это. Он опустил голову, захлебываясь в своих рыданиях, а маленькие, но очень тяжелые капли падали на идеально отглаженные брюки.       Луи действительно забыл, что страдает паническими атаками. Этот неожиданный, необъяснимый, неконтролируемый и в этот раз причинный приступ страха, словно маленькая смерть. Будто разум с телом рассоединяется и оно начинает жить отдельно. Он перестал чувствовать его. От этого паника нарастала; колотящееся сердце, эхом повторяющее настоящий ужас, насквозь пронизывающий его и заглушая все вокруг. Он слышал мир, как будто находился под ним, похороненный заживо. Он слишком глубоко нырнул в свое горе, забыв, что не умеет плавать, также как и контролировать себя.

Вдох… выдох… Вдох… выдох.

      Шатен провел рукой по лицу, размазывая соленую жидкость, которая так и не хотела прекращать литься из глаз. Смутные мысли легли на сердце: «Его больше нет. Это не страшный сон и даже не бред — это убившая все внутри реальность». Он почувствовал ощущение внутренней дрожи — блокированное движение, головную боль, подступающую к горлу тошноту. Он не ощущал этого уже много лет, ему казалось, что было так плохо, что смерть неминуема.       Сердце, не прекращая, бешено стучало, и, кажется, почти сломало грудную клетку от силы ударов. Луи ватными руками кое-как открыл дверь, впуская внутрь свежий воздух. Еще чуть-чуть и он потерял бы сознание. Он попытался воссоздать в памяти живого Эдварда. Не получалось. Он жмурился, вертел головой в разные стороны, стараясь отогнать образ Эда, бездыханно лежавшего в гробу. От этого становилось только хуже, и он не справлялся. Он стал заложником собственного страха.       Ему захотелось вылезти из давящей со всех сторон машины и бежать со всех ног, мешала лишь невозможность сдвинуться с места. Его тело застыло, и он чувствовал огонь в каждом нерве. Болезненные мысли сковывали разум, охватывали голову и убеждали, что он на самом деле умирает.       Вдруг кто-то взял его за руку, заставляя открыть мутные от слез глаза и увидеть сквозь них на соседнем сидении Эдварда, мягко улыбающегося ему. На нем было его любимое серое поло и выцветшие домашние джинсы; короткие волосы как всегда торчали в разные стороны, а на лице расплывалась все та же родная улыбка. Это состояние очень яркое. Картер ласково гладил его руки, а после наклонился, прислоняясь к его лицу, и шептал в губы: «Люди говорят, что я ушел. Не верь никому. Я буду всегда с тобой. А сейчас дыши. Давай же» и затем оставил почти невесомый поцелуй в уголке его губ. Томлинсон успокаивался, паника отступала, а страх отошел на несколько шагов назад, в его легкой груди внезапно появилось много места и он начал дышать, а жар, заполнявший его тело, выливался вместе со все еще льющимися горячими слезами. Эд как всегда был рядом, помогал ему не упасть и справиться с этим ужасом.       — Луи! Луи! Очнись!       Наоми била его по обеим щекам, и ее шляпа спадала от интенсивности движений. Луи распахнул глаза и разочарованно оглянулся на пустующее пассажирское сиденье. Чему только люди не поверят, если этого им сильно хочется. Новые слезы стояли в очереди, но он остановил их и крепко зажмурил глаза, осознавая, что абсолютно точно сходит с ума.

***

      В глазах на несколько секунд потемнело, когда Луи встал с лавки и поднялся к трибуне, пытаясь контролировать собственное дыхание. Все эти люди, их перешептывания, тихие отголоски рыданий, запах церковных свечей, роз и лилий на венках и в вазах, запах смерти разом давили на него, создавая ужасную пульсацию в висках. Луи почувствовал дискомфорт в животе и слабость охватившую его, напоминая, как долго его желудок не получал ничего кроме кофе и воды. Таблетки быстро подействовали и сделали без того слабое тело почти неконтролируемым.       Из внутреннего кармана пиджака он извлек лист бумаги со своей речью, которую написал ночью накануне, и положил ее перед собой. Он тяжело сглотнул, собираясь с мыслями, крепко цепляясь пальцами за края трибуны, чтобы не упасть, и начал свою речь:       — Здравствуйте, — захрипел он, пугаясь того, как ужасно звучит его собственный голос, после чего прокашлялся и продолжил, — представлюсь для тех, кто меня не знает. Меня зовут Луи. Эдвард был моим парнем, другом и я хотел бы сказать несколько слов в память о нем.       Слова слетали с его языка, но говорил будто не он, а кто-то другой. Опустив глаза к смятому клочку с перечеркнутыми предложениями и разводами из-за слез, кофе и еще бог знает чего, он не смог разобрать собственного почерка. В церкви воцарилась гробовая тишина, хриплый голос наполнял зал, отражался от стен и нападал на молодого человека. Он мог слышать как по венам бурлит его кровь, а сердце от волнения силой ударов не оставляло попытки раздробить его ребра. Эмоции захлестывали, а голос дрожал от горя и волнения. Он посмотрел на все так же неподвижное тело своего парня, облаченного в черный бархат гроба, снова на присутствующих людей и продолжил:       — Когда мне сообщили о смерти Эда, я решил, что все еще сплю и это ночной кошмар, это все ненастоящее. Я никогда прежде не был так близок к смерти. Мне казалось, что все это случается с другими людьми, в других семьях, но только не с людьми, которых я знаю. Он первым приходил на помощь, не дожидаясь просьб или жалоб. У него всегда был свой взгляд на мир. Пусть даже критичный, но инивидуальный. Он был так уверен в лучшем будущем, что создал целый план, расписанный по годам. Он хотел построить приют для бездомных животных, открыть собственный фонд в поддержку больными раком детей, завести семью, купить огромный дом и состариться в нем под тихий шелест книг и запаха домашней выпечки. Эдвард жил и вдохновлял всех вокруг… — Луи запнулся, всматриваясь в открытые двери и входившую в них его мать.       Ее голова была опущена, а плечи вжались в тело. Некоторые с любопытством обернулись, а некоторые продолжали заворожено смотреть на Луи. Женщина сняла перчатки и села на край скамьи в самом конце зала и только тогда подняла свой взгляд, встречаясь им со своим сыном. У Луи защипало в глазах, и он почувствовал слабость и желание сорваться с места, уткнуться в материнское плечо, заплакать как в детстве, пока бы она утешительно гладила его по спине. Он одними губами прошептал ей «спасибо», на что она слегка кивнула. Луи выдохнул с такой легкостью, как будто задерживал дыхание до этого момента. Уже спокойнее и увереннее он продолжил:       — Я любил его… И до сих пор люблю, и мне больно осознавать, что все из своих планов он так и не осуществит, а я не буду рядом, чтобы разделить с ним все это. В день, когда он умер, мир потерял еще одного замечательного человека, родители потеряли сына, которым они могут гордиться даже после его смерти, друзья потеряли верного друга, а люди, которые не знали его, потеряли возможность узнать такого искреннего, доброго и прекрасного человека. Я буду вечно помнить Эдварда Картера, как человека, который научил меня любить и жить по-настоящему. И я обещаю, что не подведу тебя, — уже совеем тихо и с горечью он обратился в пустоту.       Дальше все прошло как в тумане. В памяти остались только мелькающие картинки: вот Луи держит руку Эда в своей, а в следующий момент звук захлопывающейся крышки гроба парализует его и он только напугано смотрит сумасшедшими красными глазами на то, как погребают его парня. По его телу несколько раз прошлась волна диких судорог. Но Лиз, его мама, все время держала сына под руку. По сравнению с другими днями, этот казался по-зимнему холодным. А его мама была словно лучик солнышка, заглянувший в заброшенную темную комнату.       Она жила в маленьком городке Уоррен, штата Огайо. Отец бросил их, когда Луи был совсем маленьким, поэтому он даже не помнил его, а в их доме не сохранилось ни одной фотографии. Мама никогда не хотела разговаривать на эту тему, а Наоми повторяла младшему брату, что отец был не очень хорошим человеком, но по ее же словам Луи безумно похож на него. Луи же, в свою очередь, старался сохранить их схожесть только во внешности. После окончания школы, Наоми съехала от них, чтобы учиться в Нью-Йорском университете и устраивать свою жизнь. Луи же долго лелеял мечту поступить в Университет Северной Каролины в Чапел-Хилл, и путем долгой подготовки и усердных стараний, успешно исполнил ее. Спустя три года после сестры он так же съехал из материнского дома.       Женщина прекрасно видела стремления сына и желание вырваться из Уоррена, поэтому не смела переубеждать его учиться где-нибудь поблизости, она лишь просила звонить и навещать ее, что Луи конечно же и делал первые два года до того момента, пока не встретил Эда. На Рождество Луи приехал уже не один, а со своим парнем. Восторга у Лиз это не вызвало, ненависти тоже. Только непонимание, как ее идеальный сын мог оказаться геем. Поначалу она твердила, что это его так испортила жизнь большого города, пыталась переубедить, но Луи в силу своего характера был непреклонен и сильно обижался на женщину. После этого звонки стали совсем редкими, а встречи сводились почти к нулю. Но Луи был очень рад, что мама была в этот день здесь, держала его за руку и все обиды стерлись одним только ее теплым родным взглядом, полным искреннего сочувствия.       Наоми находилась поблизости, держа наготове бутылку воды и таблетки; священник прочитал молитву и кинул первую алую розу в могилу. Луи держался мужественно, и больше ни одной слезы не сорвалось с его глаз. Он вежливо выслушивал каждое соболезнование, хотя мечтал поскорее закончить все это и сбежать. На поминках он тихо сидел в стороне, развязав удушающий галстук, и старался оставаться невидимым. Люди больше не подходили к нему, за что он был им бесконечно благодарен. А когда день подошел к концу, все разошлись, его мама и сестра одарили его крепкими объятиями по очереди и вышли из такси у отеля, где остановились.       — Мам? Женщина обернулась.       — Спасибо, что была со мной в этот день.       — Я не могла поступить иначе, — нежная улыбка коснулась ее лица, — спокойной ночи, Луи.       — Спокойной ночи. Она ушла, а Наоми, держась рукой за дверцу машины, нагнулась и посмотрела на брата:       — Ты уверен, что не хочешь, чтобы мы поехали с тобой?       — Я просто лягу спать. Да и к тому же, у нас в квартире все тот же старый диван. Сестра старалась не обращать внимания на его «у нас в квартире».       — Нам всем нужно отдохнуть. И, Луи, пожалуйста, не принимай снотворное. Это противопоказано с твоими таблетками.       — Да, хорошо.       — Луи?       — Да?       — Ты же понимаешь, что можешь позвонить в любой момент, и мы сразу же приедем?       — Наоми, как ты уже сказала, нам всем нужно отдохнуть, — он устало улыбнулся сестре, — я буду в порядке, правда, — и тут ему самому стало тяжело поверить в свои слова.       — Все равно мы приедем завтра проверить как ты.       — Наоми.       — Что?       — Дайте мне пару дней. Это не похоже на просьбу и блондинка неохотно кивает, соглашаясь. Она понимает, что спорить и возражать сейчас не стоит. Если ему нужно это время — они его ему дадут.       — Я буду звонить, чтобы убедиться, что с тобой все хорошо.       — Нет! — слишком резко и грубо отчеканил он. Девушка нахмурилась.       — Прости, просто дайте мне два дня без визитов и звонков. Пожалуйста, это все о чем я могу вас просить сейчас.       — Наоми, ты идешь? — где-то за ее спиной послышался голос Лиз.       — Ладно, только без глупостей, — она в последний раз кинула на него свой предупреждающий взгляд и захлопнула дверцу автомобиля. Луи облегченно выдохнул.

***

      Самая сложная и худшая часть после смерти любимого человека — это не принятие его смерти, ни боль, разъедающая все внутри, а оглушающая тишина в квартире и осознание, что надо как-то научиться жить без него.       Луи распахнул глаза и с тревогой посмотрел по сторонам. Яркий дневной свет причинял боль глазам, так что ему пришлось снова их закрыть и попытаться привыкнуть к свету. Новый день оборвался усталым вздохом. Часы показывали половину второго, вокруг валялись пустые бутылки, чашки, коробки с недоеденной пиццей лежали рядом с лужами противной рвоты. В его еще сонное сознание ворвался истерический и до боли в зубах противный женский крик за дверью, по которой колотили с такой силой, что Луи казалось, будто бьют не по ней, а по его голове. Шатен пытался отмахнуться от стука, прогнать его прочь и вновь окунуться в спасительное состояние сна. Но вопли не прекращались, а наоборот нарастали с еще большей силой. Его воспалённые, уставшие, не понимающие до конца глаза, что сон закончился, снова распахнулись. Он шумным выдохом сдул с лица спутанные пряди. При попытке пошевелиться, все тело пронзило тысячами невидимых иголок. Он взял телефон с тумбочки, который гласил о полной разрядке батареи и небрежно бросил обратно. Крики и стуки по двери продолжались.       Луи стоило невыносимых усилий подняться. Только он не рассчитал ширину кровати и в итоге оказался на полу. Совершенно голый. По коже забегали мурашки от холода. Окно было нараспашку, а вместе с ветром в комнату залетали мокрые листья, падая на грязный пол. Он с дребезгом захлопнул его, раздражаясь от шума за дверью, от невыносимой вони и похмелья. Он рванул в распахнутые двери ванной и, вздрагивая, упал к унитазу. Его тошнило с такой силой, что живот скрутило от боли, а из глаз лились слезы.       — Луи! Если ты не откроешь через минуту, клянусь, я вызову полицию.       Его сестра не унималась с попытками попасть в квартиру, пока Луи полоскал рот, изучая свое потрепанное отражение в зеркале: полуразмытое, состоявшее из разбитого и уставшего человека, превращалось в перекошенное от ярости. Луи хмыкнул и натянул черные мешковатые штаны, радуясь, что проснулся у себя в квартире, а ни где-нибудь еще.       — Иду! — прокричал он, волочась в коридор. Он заметил в гостиной коробки и разбросанные повсюду вещи Эда. И Лолу, спавшую на стопке книг. Кошка лениво потянулась, просыпаясь от голоса хозяина, и метнулась с громким мяуканьем ему под ноги.       Схватившись за голову, он повернул ключ, распахивая дверь. Перед ним стояла Наоми, а сзади нее его мама. У обоих на лице читался испуг и облегчение одновременно. Они молчали и разглядывали человека перед ним, который отдаленно походил на Луи, которого они знали. Он выглядел действительно ужасно, и это неоспоримо. Кошмарные синяки под глазами, тусклая кожа, опухшие от слез глаза, расширенные зрачки и волосы, жившие своей жизнью.       — Слава Богу, Луи! — Первой с места сдвинулась Лиз, обхватывая руками лицо сына. — Милый, ты нас так напугал! — женщина деланно заплакала, опустив голову на его плечо. Наоми намеренно задела его рукой, проходя внутрь квартиры, и скривилась от неприятного запаха.       — Я же говорил не заявляться ко мне минимум два дня! — он не обнял мать в ответ, его руки болтались, а голос сочился злостью. И наступила тишина. Наоми замерла, его мать перестала плакать и отстранилась, испуганно смотря в заплывшие глаза напротив.       — Лу, ты ведь знаешь какое сегодня число, правда?       — Что? — парень напрягся.       — Мама, посмотри на этот бардак, пустые бутылки и спроси еще раз.       Женщина заглянула через его плечо, оценивая масштабы проблемы. Выглядело все плачевно, как поле боя. Допитые до дна бутылки валялись повсюду, как павшие воины. Коробки наполовину наполнены вещами Эдварда, которые по-видимому, Луи собирал. Пыль отдыхала на всей мебели, а вот определить откуда доносился омерзительно неприятный запах: из кухни или спальни она не могла. Шатен взялся за голову:       — Я даже не могу попытаться вспомнить, что собирался делать со всем этим, — он указал рукой на разбросанные вещи своего мертвого парня.       — Дорогой, мы поможем тебе во всем разобраться, — сказала Лиз, аккуратно сжимая его плечо. Она видела и даже чувствовала, как в горле у сына метался комок. Он будто застрял там и не мог выйти.       — Наоми, просто присмотри за ним, а я приберусь здесь. — Она сняла свое пальто, шарф, и сразу же принялась по-хозяйски собирать разбросанные вещи. Наоми прикусила нижнюю губу, подходя к Луи, и он заметил в ее глазах жалость, которая абсолютно не была нужна ему.       — Сегодня четвертое ноября.       — Воу, — все, что он ответил и пошел на кухню, стараясь не встречаться взглядом с женщинами. Но эта безмятежность, как и спокойствие парня, была лишь видимостью.       Осознание, что последние двое суток он провел в угаре и надирался так, что не помнил ничего, не улучшали ситуацию. А то, что он не мог найти хотя бы каплю воды, делали все практически убийственным.       — Может тебе нужно в больницу? — Наоми вошла следом за ним, спотыкаясь о валяющуюся посуду и стекла.       — Для начала, мне нужна вода, — парень заглядывал в каждый стакан, пахнущий только алкоголем или кофе. Кран на кухне был все так же поломан и это не оставляло ему другого выбора, кроме как вернуться в ванную, чтобы попить и, возможно, принять душ.       — Луи!       — Ты можешь перестать ходить за мной! Просто, блять, останься здесь, пока я приму душ!       — Ты хоть понимаешь, что это ненормально?! — девушка повысила голос и на ее лице больше не было ни малейшего намека на жалость, когда Луи обернулся.       — Каждый справляется с горем, как может. Я выбрал самый простой способ.       — И тебе легче? Хоть на каплю? — Наоми злилась, а Луи все больше начинал бесить этот разговор, этот день и его сестра.       — Нет! Понятно? Мне нихуя не легче! — Томлинсон подошел к сестре, хватая ее руку, прикладывая ее к своей груди. — Потому что тут пусто. Я разбит вдребезги и мне похуй, что думаешь ты и остальные.       — Мы поможем тебе убраться в квартире, но навести порядок в собственной жизни тебе придется самому.       Девушка вырвалась из хватки брата и сгружая грязную посуду в мойку, сосредоточенно делала вид, что ее интересует вид за окном, в котором, вообще-то, не было ничего примечательного.       — Как и всегда! Знаешь, можешь прямо сейчас съебывать в Нью-Йорк и возвращаться в свою идеальную жизнь со своим идеальным придурком-мужем.       — Ты не в себе. Его начало знобить, и он обнял себя руками.       — Кстати, почему ты прилетела без него? Ему слишком противно смотреть на твоего брата пидора? — злые слова переполняли грудь, выплёскивались горечью в гортань и срывались с языка.       — Луи! — Лиз появилась в кухне, вставая между ругающимися детьми.       — А ты? — он уже смотрел на маму, — Сколько тебе стоило усилий перебороть себя, чтобы быть здесь?       — Заткнись! — Наоми вспыхнула, делая шаг, смотря яростным взглядом на него, — Ты пожалеешь о том, что говоришь сейчас. Поэтому лучше закрой рот! И раз уж ты завел этот разговор… мы с Нилом разводимся, вот почему он не прилетел, — после этих слов голос сестры дрогнул.       — Дорогой, мы не желаем тебе зла. — Лиз попыталась обнять сына, но тот отшатнулся. — Слова матери больно ударяли в беззащитные глаза, вызывая слёзы. Он прекрасно знал, что неправ сейчас. Слепая ярость делала все за него. От этого чувство вины надавило на мозг ещё сильнее, и он буквально стиснул сам себя в объятиях, впиваясь ногтями в тонкую кожу.       — Простите. Простите, я правда не в порядке. Я… Мне нужно… — шатен вдруг осекся, понимая, что брякнул лишнего. Он развернулся и направился к выходу из кухни. Зазвучал скрип холодного паркета под его ступнями и он ушел. Луи был сейчас способен сделать и сказать абсолютно все, не давая себе в этом отчета. Луи встал под струи ледяного душа, уткнувшись лбом в холодный кафель, и закрыл глаза. Он так сильно хотел ощутить руки Эдварда на своих напряженных плечах, его горячее дыхание у шеи и губы, ласково прижавшиеся к усыпанным мурашками лопаткам. Это действительно ненормально.       Эта боль была настолько реальная и сильная, что ощущалась даже физически. Слезы все выплаканы, а успокоительные уже не помогали. Луи ударил по стене несколько раз, пока вместе с водой по его рукам не начала стекать кровь. Агрессия переступила за рамки разумного. Томлинсон понимал, что эти чувства граничат с безумством и становятся катализатором для самоубийства, особенно под воздействием алкоголя. Это чувство следовало задушить еще до его возникновения, иначе, второй смерти не избежать.       Осознание глубочайшей душевной пустоты захлестнуло его с головой. И если несколько дней назад ему казалось, что он задыхается, то в данный момент он действительно задыхался.       Томлинсон только стиснул покрепче зубы и сжал кулаки, понимая, что должен выйти из затворничества и общаться с людьми, но вместо этого он курил, пил, валялся на полу несобранным пазлом и рыдал.       И он отдал бы все, что угодно, чтобы перестать жалеть себя и выйти из квартиры, но не мог этого сделать из-за людей, которые шли по улицам. Он не мог перенести того, что мир продолжал жить без Эда. Как и он.