Dear Diary, my name is...

«Эта война бессмысленна», — говорят ему. «Эта война глупа и безнадежна», — говорят ему. «Остановитесь, пока еще не поздно», — говорят ему. Он поджимает губы и ударяет кулаком по столу. — Это война за нашу с вами независимость, — говорит он жестко, так, что сталь в голосе его бьет по нервам. — Отступать давно уже поздно. Он знает, что каждый второй в этой комнате — предатель. Каждый второй в этой комнате ненавидит его и желает ему смерти. Каждый второй в этой комнате продаст его с потрохами британцам за омерзительную подачку. Эта война, как и все войны, полна змей и шакалов. Джордж Вашингтон знает, о чем он говорит. Эдвард Брэддок искренне ненавидел французов. Брэддок ненавидел вообще всех, кто не был англичанином, и в какой-то степени он рад, что этого человека больше нет в живых. Эдвард Брэддок искренне ненавидел французов. Если бы он знал, что некогда молодой и рыжий Джордж Вашингтон возглавит революцию и будет просить помощи у Франции — наверное, прострелил бы ему голову. Еще тогда, когда он только поступил в его распоряжение. Но Эдварда Брэддока нет в живых. А Джордж Вашингтон не питает ненависти к французам. Жильбер де Лафайет, маркиз из какой-то неизвестной ему местности во Франции, неимоверно мил и учтив. А еще явно смущен вниманием — потому что каждый солдат в армии знает, кто именно им помогает. Каждый солдат в мятежной армии знает имя Жильбера де Лафайета — и щеки у того краснеют явно не от холода. Творить революцию без особой поддержки, конечно, сложно. Он почти уверен, что каждый третий солдат ругает холод, недостаток еды и сапог, а каждый второй — скучает по дому и жене, детях или матери. Джордж Вашингтон тоже скучает. Джордж Вашингтон тоже хочет домой. И каждый раз, когда он думает об этом, он вспоминает одно: в любой день в любой дом могут придти британцы. И отобрать все, что захотят. Потому что их король, сидящий за сотни миль на троне королевства на чертовом острове, окруженном водой, думает, что он тут хозяин. Каждый раз, седлая коня, Джордж Вашингтон думает только об одном. О том, что это не так. Америка свободна. А тех, кто с этим не согласен, ждет весьма однозначный ответ. Джорджу Вашингтону не нужно кому-то что-то доказывать. Но каждый раз, когда он слышит жалобы, он смотрит на этих несчастных людей и думает. Думает, что их страдания идут на общее благо. Как и его собственные. Жильбер растирает пальцы уже спустя десять минут разговора. — Эта зима необычайно холодная, — говорит он французу. — Возможно, вам стоило бы… Маркиз смотрит колко, как и мороз на улице, скребущий по щекам. Зимовка в Вэлли-Фордж похожа на пытку. — Мне не стоило бы, — резкий тон и поджатые губы. — Извините мою дерзость, сэр, но, если вы считаете меня изнеженным спустя все то время, что я служу в вашей армии, то вы неправы. Джордж улыбается легко. — Я не хотел вас обидеть. Жильбер — юный и энергичный. Жильбер отказался от жалования и приплыл в Америку, похожий на принца из сказки. Жильбер был ранен при Брендивайне — и Джордж не уверен, что он хочет повторения того случая. — Быть может, вино загладит мою вину? — Это было бы очень кстати, votre excellence. — Вы же помните, что я не понимаю французского? — фляжку он покачивает легко, хотя точно знает, что там есть вино, простой жест, чтобы рассмотреть, как сменяются эмоции на молодом лице. — И можно просто Джордж, я ведь уже говорил. Лафайет задумывается на мгновение. — Жорж? Вашингтон вздергивает бровь, пока передает маркизу фляжку. — Джордж. Француз уже почти отпивает вино, как вдруг останавливается. Взгляд у него напряженный, а брови чуть сходятся к переносице — и Джордж считает это милым. — Ж-орж? — маркиз цокает языком и делает большой глоток. — Невозможные английские звуки. Вашингтон улыбается снисходительно. — Ваш английский лучше моего французского, так что… — он пожимает плечами, присаживаясь подле Жильбера. — Не отчаивайтесь. О том, что его имя на французский манер из чужих уст звучит безумно красиво, он сообщать не решается. В конце концов, им и без того есть, о чем поговорить. Зима 1777 года только начинается.