Габриэль

Снова бесконечные «черные» будни, наполненные скорбью, запахом медикаментов и молчанием. Обсуждать случившееся никто не решается, да и, должно быть, бессмысленно это обсуждать. Что он мог сказать? — «Прости, что мой друг заказал тебя? Прости, что вообще у меня есть такие друзья, способные навредить тебе? Прости, что не предугадал, что был слишком самоуверен? Прости, но я люблю тебя, так сильно люблю и боюсь, что ты не простишь». Суд над Глебом уже идет, у него не получилось отмазаться, конечно, он пытался все уладить, сунув кому надо денег, просто Марат дал больше. Его посадят — те двое раскололись. Когда есть деньги и связи, такие, как у Рунаева, расследование движется в правильном русле и с нормальной интенсивностью. Только какой толк в этом законном наказании, если Габи теперь просто сидит или просто лежит, просто смотрит, не зная, что ответить на вопрос. Он снова молча думает, молча дышит, молча живет. Все обнулилось, их результат опять равен депрессии, недоверию, сомнениям в верности выбранного варианта существования. Марат знает, о чем думает Марк, Рунаев знает его психологию и боится его решений. И если бы Марк был обижен из-за случившегося, но нет — случившееся для него явилось знаком, намеком на то, что выбор неверен, и нужно что-то менять. Он не в претензии, просто вернулись загоны по поводу самоопределения, самостоятельности. И Марат никак не может это изменить, перекроить, переиначить ход его мыслей. Единственное, что ему остается, так это снова быть постоянно рядом: покупать лекарства и еду, ходить на работу и возвращаться домой с диким страхом, что когда-нибудь квартира ответит глухой тишиной, что обычным серым вечером Габи просто не окажется дома, как и его вещей, а он, Марат, останется один на один со своей похеренной молодостью. У страхов есть одна особенность, в отличие от желаний и фантазий, они однозначно сбываются. И чем опасения навязчивее, чем больше в них вложено эмоций, тем выше вероятность того, что твой самый страшный сон непременно станет реальностью. Однажды, вернувшись с работы, он не обнаружил ни его, ни его вещей. Страх осуществился, все встало на свои места, кто-то, очевидно, был очень против их счастья. «Я приношу лишь боль», — подумал Марат. — «Я всегда всем приношу лишь боль». Но, несмотря на степень отчаяния, он все же набрал его номер. Вопреки ожиданиям, послышались длинные гудки, а потом уже и его голос. — Я знаю. Я понимаю, как поступил, но в какой-то момент просто больше не смог. Прости, я не знал, как сказать, как подвести тебя к этому. — Тебе легче сейчас? — Я… Мне не хочется тебе врать, поэтому — да, мне легче. — Ты в аэропорту? — Мы взлетаем уже, я должен был давно отключить телефон. — Но не отключил. — Я ждал звонка. — Ты садист и мазохист в одном лице. — Я просто хотел разобраться в себе. А ты… — Я лишний в твоих отношениях с самим собой. — Ты задавил меня… своим видением всего. Я сам будто ослеп, я на всё твоими глазами смотрю, я потерялся, себя потерял. Кто я, Марат? Кто я без тебя? — Ты — Марк. — Я — никто. Я ничего не понимаю, я задыхаюсь от неопределенности. Этот конкурс… Я не хотел в нем участвовать, но ты настоял, и в итоге… Глеб взбесился, потом все это… Все изначально было неправильно, мне нельзя было оставаться в Питере. — Еще скажи, что я сам должен был подтолкнуть тебя к отъезду. — Нужно было отпустить меня, когда я решился, но ты пытался все контролировать, предугадать, всегда на несколько шагов впереди. Ты меня обыгрывал, а я просто старался жить дальше, я верил тебе — так нечестно, каждый имеет право выбирать сам. — «Благими намерениями дорога в ад выстлана», — что еще я могу сказать? — Ты не виноват, просто думал о себе, о том, как тебе лучше, удобнее. Ты всегда так поступал со мной, ты такой. — Эгоист? — Просто… такой… — Я бы отпустил, но ты же не вернешься. — Кто знает? Может быть, если бы я уехал тогда, я бы уже вернулся к тебе. Я не знаю, никто ничего не знает, но ощущение неправильности происходящего преследовало меня постоянно. Будто ты лишал меня чего-то важного. — Прости, что изуродовал твою жизнь. — Знаешь, дело ведь не в тебе, она никогда не была прекрасной. — Но бежишь ты от меня. — Я от всего бегу, от себя, в том числе. Нужно время… — Много? — Я не знаю. — Если и вернешься, то не ко мне? Верно? — С тобой слишком много связано… — Дерьма? — … — Не отвечай, я понял. — Ничего ты не понял. Много всего связано, я ведь тоже тебя… к тебе все это чувствую… еще с тех пор. — Хочешь сказать, любишь? — Хочу. — Ты меня убиваешь. — Я не специально… — Не плачь, мне самому хочется сдохнуть. — Я не хотел, чтобы все так у нас… — Тише, Габ, тише, ты принял решение, значит, так было нужно. Просто напиши, когда приземлишься и будь осторожнее там… — Ладно. — Не плачь... Слышишь? Черт, я бы хотел быть рядом сейчас. — Блядь... прости меня! — Ты же знаешь, я не умею, или мне просто не дано, но все равно… возвращайся. — Я… — Ничего не нужно объяснять, просто... не ставь точку. — Пообещай, что будешь в порядке. — Я буду… я постараюсь.