Карсон: Где-то в эволюции произошла ошибка. Появилось две ветви: одна - человеческая, другая - намного лучше. Животных. Мы шли по пути узнавания, а в итоге все закончилось деградацией.
Мы подчиняемся своим инстинктам! Мы строим корабли, ставим поезда на рельсы, изобретаем, создаем, создаем... и мы подчиняемся инстинктам. Мы - рабы своих желаний. Одинокого импульса, именуемого агрессией. Чувствовал ли ты когда-нибудь внутри себя ярость, которую невозможно обуздать? Вот оно. Это - наша деградация. Нам ее не избежать, увы. Мы и не заметили, как она внутрь нас вгрызлась.
Мы поделили этот мир на Нас и Не Таких Как Мы. Все дело в иллюзиях, а не в «Нормальные», «Ненормальные». Ты не рассуждал, если не чувствовал. Ты не чувствовал, если не пробовал. Но если ты пробовал... Боже. Этот мир отвратителен. А еще страшнее то, что это определение мы дали ему сами. Монархи покидают Канаду и летят в Мексику, чтобы спасти свой вид и вывести потомство. Мы летим, чтобы лететь. Бабочки прекрасней человека, даже земляной червь прекрасней. Мы же разумнее. В этом и проблема. Мы привыкли думать, Курт, привыкли чувствовать. «Нормальным» до «Ненормальных» нет никакого дела. Представь, что монархи так и не достигли Мексики. Вид их вымер. В Канадских лесах упал не только снег, но и лепестки чужих крыльев. Земляной червь не вывел потомство. Прошли столетия, о бабочках забыли. Земляной червь, что это?
Мы жестоки. Человек-зверь или зверь-человек? Мы любим. Животные тоже. Мы убиваем. Животные тоже. Мы насилуем. Животные выживают. Мы пресыщаемся, наполняемся до краев наслаждением. Животные следуют инстинкту. Мы убиваем. Животные кормятся. Мы охотимся и убиваем животных. Животные в ужасе бегут. Человек-зверь или зверь-человек? Жестоки - мы.
Мы кусаем друг друга, а если не можем - кусаем пыль. Мы слизываем с земли пыль и радуемся этому заменителю! Мы научились вертикальности, но в душе - так и не поднялись с колен. Нам по нраву оставаться тут, внизу. Мы так и не избавились от хвостов! Нам ведь нужно равновесие?.. Ближе - к земле. К тому, что нас ожидает.
Нас кормили на убой, и мы не привыкли сражаться. Нас растили послушными, покладистыми, и за всю свою жизнь мы не познали настоящей жестокости. И поэтому встретили ее так… спокойно?..
Ее лицо отвратительно.
Дальше - от эволюции. Наша эволюция - это наша деградация. Наше разрушение.
- Почему ты упомянул брата? – у Марли громкий, пронзительный голос, другой. Карсона это удивляет. Совсем не тот, что в писательском клубе. Нет, здесь она чувствует себя уверенней, ведь вот он – ее пьедестал (у принтера) и скипетр, зажатый пальцами - ручка с фиолетовыми чернилами. У нее на столе кипа исписанных бумаг - пожертвований, большинство из которых мусор. Или же сплетни.
Они в школе, где почти никого не осталось. Они в мире, где все вещи смотрятся по-другому, и они… Они в особенности другие.
- Ч-что?
- Я говорю, - она находит нужную строчку, - здесь ты обращаешься к Курту, - тыкает пальцем и сдвигает брови, обводя его имя в фиолетовый, - это уже не статья.
- Ты можешь просто… вычеркнуть? - «Курт» в его глазах стремительно тускнеет. Под ее фиолетовым.
- Стилистика не та-а-а, - тянет она, и ее ручка рассекает воздух, - это тебе не творчество, не самовыражение и не фантазия, - она встает с места, обходя его стороной и направляясь к окну, - здесь все четко и по делу, - его плечо задевает малиновый запах. Может, это и не малина вовсе...
- Не думал, что с тобой так все серьезно, - Карсон усмехается, облокачиваясь на парту. Марли смеется ему в ответ. Он не видит и не слышит, просто знает наверняка по положению ее плеч. У нее на подоконнике целая студия с сотнями новых, разнообразных вещей, среди которых каждый, кроме нее самой, потерян. Она вдруг ныряет и исчезает, на секунду. В своей же среде. Там – целый мир! Который никому и никогда не принадлежит. Да и у нее самой такой вид, что хрен им! Кто бы ни попробовал забраться. Кто бы ни попытался.
- Знаешь, ты слишком ударяешься в философию, - бормочет она, но ее выдает положение губ. Она улыбается.
Карсон качает головой. Философия объясняет жестокость. Она рассматривает законы этого мира, при которых ты сам по себе. При которых ты сам за себя, а за других редко. За других больнее... Ему бы, может, и хотелось, не прикасаться к эмоциям. Но порой это просто невозможно, а потому…
Марли – скопление цвета, она одета в яркое, воздушное платье, а по ее ноге, по черным колготкам ползет стрелка. Она не слишком осторожна, когда спешит. Когда хочет лететь. По ее юбке рассыпан жасмин – сотни бутонов! – и Карсон действительно устал их считать. У него рябит в глазах. Некоторые люди просто эффектны. Они не хотят щадить. Однако и глупы, пропорционально тому же. В своем желании сиять они безрассудны! Они даже и не захотят тебя пощадить… Она поворачивает голову и так и стоит в пол-оборота, слегка улыбаясь, словно спрашивает: ну что? Убедился? Ослеп достаточно?
- Я согласна на сотрудничество, - говорит Марли, делая паузу, прежде чем выдает: - мне жаль, что газета, как была непопулярной, так и осталась. Говорят, что однажды ее даже продавали, но там не было ничего, кроме сплетен, - она с тоской смотрит на пожертвования, - многие до сих пор пытаются пропихнуть парочку, - ее взгляд Карсону не адресован, но он знает, что ей от этого и грустно, и весело, - я их не печатаю.
- До этого мы уж точно не опустимся, - хмыкает он. Карсон берет одну, случайную, и пробегается глазами, - Сью использует хлысты на тренировках, - читает и едва ли сдерживает смех, - бред какой-то. К херам это.
- Точно, - он замечает сотни цветов прежде, чем видит ее. Марли ныряет на свое прежнее место, - тут много работы, но в основном, ничего полезного, - она встает еще раз лишь для того, чтоб задернуть жалюзи, - мы будем пропадать тут, знаешь ли.
- Ты хочешь напугать меня? – он поднимает брови.
- Едва ли, - Марли усмехается, - лишь стараюсь сказать правду. Готов?
- Готов, - ему не хочется говорить, почему. Ведь если так, то все снова сводится к одному, все опять уводит на дно. С которого он в последнее время совсем не всплывает.
Карсон об этом не знает. Карсон лишь думает, что да, они с Куртом друг на друге помешались немного, но это нормально. У них так всю жизнь. У них, можно сказать, по-другому никогда и не было. На замечание Марли он лишь пожимает плечами, думая, что да, он указал брата, потому что, возможно, в тот момент (да постоянно!) подсознательно думал лишь о нем. И обращался к нему. К нему он обращался лучше, чем к кому-либо еще.
Его голова удивительно пуста за последнее время, и он как-то совершенно не стремится ее ничем заполнять. В школе слишком тихо, футбольная команда существует отдельно, Курт в безопасности, ну а Сантана... он с ней не говорил с тех пор, как она клуб забросила. На смс она не отвечала, да и на занятия не ходила. Видимо, эмоции все-таки имели свойство заканчиваться. Видимо, им все же суждено выплеснуться рано или поздно. А если никогда, то взрыв, бум и мятеж. И вот ты уже сам себя предаешь…
Ты предаешь себя, стоит лишь выйти в коридор и увидеть знакомые руки, и увидеть знакомое – все. Этот мир теплый, он слишком огненный, в нем достаточно цвета. В нем его даже избыток. Ему страшно, что все горит. Что все внутри него прогорает. Жизнь - лишь эмоция, секунда. И эта секунда заканчивается.
Курт. Само его имя заставляет внутренности превращаться в пепел. Курт. И он забывает об отдыхе, тишине и покое. Это то, что себе позволяют лишь свободные. Остальное – для тех, кто в плену. Для тех, кто зависим, приготовлено другое. Остальные окольцованы мыслями и другими людьми. И чужой, инородной средой. И Карсон думает, он лишь обеспокоен его глазами. В которых почти уже ничего не осталось.
- Что там было? – его голос удивительно спокоен, хотя он волнуется. Он слишком сильно взволнован.
- Говорили, что выступать будут мало, почти ничего важного, - они тут же пошли на выход, почти друг на друга не глядя, - в оркестре все встало.
Карсон: Почти – слишком лживое слово.
В школе было слишком пусто. Поздно. Внутри ощущалось также.
Курт на вид – слишком расстроен. Курт на вид – полностью разбит, но все же старается казаться не таким.
- Я есть хочу, - произносит он, кривя губы и крепче сжимая лямки рюкзака.
Карсон лишь усмехается, застегивая молнию.
- Ты хочешь в кафе? - он достает перчатки и натягивает шапку. Губы у Курта едва ли растягиваются в улыбку, он тепло смотрит на брата.
- Может и хочу, - сам натягивает шапку и застегивает куртку, медленно, медленно, а потом вдруг выпаливает: - ты приглашаешь? - слишком горячо и взволнованно. Карсону кажется. Возможно, он просто голоден. Просто устал.
- Может, и приглашаю, - он улыбается, пока эти глаза прожигают в нем неизвестное.
Говорят, слова - сразу и про все главное. Но этот закон работает не всегда. Чаще всего это молчание. Чаще всего это чувства. Которые не описать, не высказать. Но и не спрятать.
Карсон: Что еще ты от меня прячешь?
Курт смотрит, а Карсон тонет лишь секунду, прежде чем отвлечься. Ему нравятся волны, которые его там омывают. Но в омуты лучше не погружаться, лучше и не заходить!..
Карсон: Иначе - с концами.
Они выходят из школы и покидают ее территорию, придерживаясь правого края улицы. Карсон идет, стараясь не наступать на зазоры между плитками. Странно, но это успокаивает. Непонятно от чего. Его сердце вдруг сходит с ума, а клубы пара разрастаются в размерах. Может, давление? Все дело в перепадах температуры, снег то выпадает, то тает. На улицах не метет, и не дождь, не изморозь! На улицах – черт знает что, и ему все не нравится. Ему не нравятся многие вещи: исчезновение Сантаны, плохая погода, и то, что Курт носит пальто, которое намокает в секунды. Ему не нравятся причины, по которым его это беспокоит, но еще больше ему не нравятся последствия, которые они понесут. Он понимает, что бездумное разгуливание под дождем ни к чему хорошему не приводит. И боится того, что вдруг упадет, свалится на них! Вместе с водой. На улице – гроза, произошедшая зимой. Ему удивительно, и странно, что что-то похожее происходит внутри.
Говорят, депрессия крадется тогда, когда ее не заметно. Это лучшая для нее среда. Она поражает сразу, но так, что ее не замечаешь, о ней не думаешь, ее не воспринимаешь всерьез, но тонешь, заполняя легкие не той субстанцией. Заполняя мысли не теми вещами.
У него ее нет. Карсон просто знает наверняка, что и быть не может. Так ведь?..
- Эй, все в порядке? – голос Курта звучит из тумана, из-под толщ воды, откуда ему не вынырнуть, откуда ему почти уже не добраться. Но он добирается, он понимает пути, которым ему нужно следовать, - может, не пойдем в кафе?
Голос на периферии сознания твердит, что нет. Что Курт голоден, а значит…
- Ты же хотел есть.
- Я могу взять навынос, - он пожимает плечами.
Карсон почти отвечает тем же жестом, но за секунду до… лишь кивает. Он не хочет повторяться, не стремится копировать. Они не похожи, нет, ну ни капли же!..
Курт в последнее время отстранен, холоден! И Карсон скучает, он действительно устал ждать чего-нибудь. Что заставит его гореть сильнее. Он чувствует… голод? Думая об этом, он чувствует, как в животе пустота заворачивается узлами. Голод - лишь метод управления животными, способ, ресурс для грядущей цели. Голод побуждает лишь больший голод. Голод заставляет людей звереть и скалиться, обращая теплые, нежные чувства в порошок. Обращая нежность и ласку в ветер. Который утихает. Пока не исчезнет вовсе. Хуже шторма лишь его глаз, лишь вакуум. Где воздуха нет. Где обманчиво тихо. До поры до времени.
Он не понимал Курта. Действительно не мог понять.
У него в голове застрял белый шум, а снаружи, за пределами мыслей остался вопрос, который сам собой не мог решиться. Карсон запрокинул голову, подставляя лицо падающему снегу, который вдруг повалил вслед за мокрыми каплями. Еще было недостаточно холодно для того, чтобы он замерз, чтобы остался, чтоб не растаял. Еще всего было слишком мало. Чтобы остаться с ним. Все вдруг смешалось. Все вдруг показалось таким однородным и бессмысленным, что он открыл глаза. Его ослепил фонарь. Такой же белый.
Говорят, когда слишком долго смотришь на предмет, он начинает менять свою форму. Все, конечно же, прежде происходит в твоей голове.
Карсон: Обесцвечено все, но прежде всего - ты сам. Прежде всего ты сам перед всеми повержен.
Он оборачивается, замечая Курта сквозь широкие стеклянные окна. Где-то там, в пространстве, отдельном от его, он видит лучшую свою часть. А затем достает телефон. А затем набирает.
Тебе тоже одиноко? – Карсон.
Она не отвечает. Давно уже. Ему все чаще кажется, что он говорит сам с собой.
Борись за то, что любишь, даже если оно отрицательно. Правда или нет? – Карсон.
Карсон хочет помочь Курту, но не знает, просто не понимает, что происходит с ним самим. Ты сражаешься с демоном. Ты сражаешься с Неизвестным, которое заставляет тебя проиграть. Заранее… Ты бьешься с тем, чего никогда не узнаешь и во что не поверишь. Ведь между вами разрыв, между вами сотни и тысячи, тонны процессов... которых с тобой еще не было. А с ним уже было. С ним уже все бывало.
Ему интересно, и куда Сантана пропала. Потому что Карсон хочет исправить все и для всех, но для себя ничего не оставляет... Он всех и всегда старается спасти, а себя - в последнюю очередь. Себя - в никогда.
Перед ним возникает шум, и Курт появляется с двумя пакетами. Снег валит вокруг, и он подходит ближе, сжимая в зубах лакричную палочку. У него раскрасневшиеся щеки и блестящие глаза, то ли из-за жары внутри, то ли из-за пакетов и напитков, которые он пытается удержать. Карсону кажется, что он спит.
- Пошли? - едва ли выговаривает Курт, пока брат забирает у него часть пакетов, а затем с облегчением выдыхает. Уже слишком темно, и они замирают в облаке электрического яркого света.
- Только, чур, поделишься всем, что набрал, - Карсон усмехается, возвращаясь из сна. Когда ты заложник своей фантазии, реальность напоминает о себе криком. И этот крик - его отражение.
- Ладно, - слишком быстро соглашается оно.
- Ладно, - и нет никакого зеркала.
Курт смеется. У него светятся глаза.
***
Курт стоит перед зеркалом, когда Карсон входит в комнату, и его накрывает дежа вю. Он ловит его взгляд в отражении, и вдруг теряется. Впрочем, ничего нового. У Карсона в руках две миски с готовым попкорном, и он замирает в проеме. Он застывает в дверях.
- У тебя опять свидание? - Курту, наверное, только кажется, что его копия говорит сквозь зубы. Ему заложило уши, его бросило в невесомость, - кого на этот раз Берри нашла?
- Никого, - он опускает глаза, расправляя кофту и штаны. Он в черном. Все черное, - мы просто договорились встретиться.
- Ага, - Карсон ставит миски на пол и подходит к кровати, падая на нее. Курта накрывает чувство повтора, - а я помню, что еще раньше мы договорились устроить марафон фильмов, - и он накрывает лицо сверху подушкой.
- Брось, - Курт берет телефон и засовывает его в карман, подходя к двери, - сколько у нас еще этих марафонов будет? Я же люблю тебя, помни это. А с Рейчел правда нужно встретиться, - его голос, кажется, становится слишком высоким. Это не волнение, не волнение. Как успокоиться?.. - Карсон...
- М?.. - он не убирает подушку, и Курт лишь разворачивает голову, оставаясь в дверях.
- Почему ты подумал, что у меня свидание? - его вдруг вводит в ступор вопрос брата, прозвучавший ранее, - с чего ты это взял? - он поддевает пальцем ремень.
- Просто ты одет... так... - Карсона почти не слышно, и Курт тратит последние усилия, чтобы разобрать даже не слова - звуки!
- Как?
Курт понимает, что все зациклено, и все повторяется. Но под новым углом, по-новому! Если вернуться к истокам, к самому началу, то увиденное испугает. Привычные вещи кажутся инородными спустя некоторое время, так? Он слышит все, потому что хочет. Потому что ему это нужно. И Карсон не открывает лицо, оставляя лишь шанс для звуков. Которые не находят препятствий.
- Чисто черный заставляет хотеть тебя.
Страсть обусловлена желанием. Нет, не та, что возникает на час, на два. На больше!.. На больше нужна настоящая, глубинная страсть. И она не рождается за раз, за секунды, она вынашивается, порой даже слишком долго, прежде чем появиться, прежде чем вырваться! На свет. Чувства воспитываются в темноте...
Они были разного моря рыбы, животные, покинувшие свой ореал обитания и отправившиеся к новому, неизвестному, темному. Разные реки, впадающие в одно море, в один океан. Составляющая часть чего-то общего большего, но их меньшее не одинаково. Их меньшее не однородно.
Курт: Я так люблю тебя. Можем ли мы прямо сейчас закончить это? Или начать? Между нами ведь еще ничего не начиналось. Все закончилось, замкнулось. Умерло. С самого начала...
Он научился измерять пустоту руками, а их потерянные часы ладонями. Он научился дышать.
Курт: Отдельно.
Курт: Потому что без тебя это имеет другой, совершенно посторонний смысл.
- Ты ведь старался кому-то понравится.
- Эм... спасибо? - его голос не существует. Эти звуки с его губ неоднородны. Курт знал способы, что его лечили. Но ведь знать и пользоваться не одно и тоже?.. Сейчас ему нужна Берри, только Берри ему и нужна, - увидимся?.. - он не контролирует интонации.
И думает, что ему лишь кажется ответ, который бьет по спине.
- Ладно.
***
У всех привычка теперь такая? Бросать меня и валить из города? – Себастиан.
Кто свалил? – Карсон.
Все! Ты понимаешь? В с е, мать вашу. – Себастиан.
Если хочешь, приезжай. – Карсон.
А ты разве не с Куртом? Я думал, вы в свое любовное гнездышко не пускаете никого. ;) – Себастиан.
М? – Себастиан.
Сейчас как-то не до твоих шуток, Баст. – Карсон.
Он не дома. Ушел куда-то со своей женской копией. – Карсон.
Ясно, значит, твой братец сбежал со своими подружками вместо того, чтобы провести время с тобой, и у тебя, друг мой, депрессия. – Себастиан.
Смайт. – Карсон.
Это диагноз, друг мой. – Себастиан.
Мне хреново не из-за этого. – Карсон.
Что случилось? – Себастиан.
А ты часто рассказываешь, что случилось, когда отец приезжает? – Карсон.
Извини. – Карсон.
Я не хотел, правда. – Карсон.
Тебе, видимо, реально хреново, если такое написал, мудак. – Себастиан.
Адрес скинь. – Себастиан.
От Себастиана пахнет дождем и снегом, и Карсон все никак не может понять, чем же больше. За пределами дома - полнейший пиздец, по словам самого Смайта. Со слов Смайта, там все в конец охренели и кончились. Все и для всех вдруг кончились. Карсон согласен. Карсон думает, что с некоторых пор он и сам исчерпан.
Обивка у дивана твердая. Они содрали покрывало, чтоб не провоняло, но, как оказалось, бессмысленно. Смайт в итоге все равно задернул занавески, да так, что ничего кроме его сигареты больше видно не было. Темнота окутывает. А травка - это хорошо. С его слов, конечно же. Травка помогает расслабиться. Если ничто другое не помогает.
Они упали на спины и просто лежали минут сорок, пока он раскуривал. Поворачивая голову, Смайт то и дело натыкался то на локоть, то на плечо. Выдыхая дым так, чтобы он, огибая руку, скатывался вниз. По коже.
- Точно не будешь? - он решил попробовать еще раз, протягивая сигарету куда-то в пространство справа. Маленькая искра заплясала в чужих глазах. Которых и так почти не было видно.
- Я и так уже надышался, - Карсон едва ли отозвался, лениво ворочая языком. Со Смайтом не было ни тревоги, ни депрессии, и вообще ничего не существовало. А может, это лишь действие дыма. Он зажмурил глаза, вновь откидываясь назад и расслабляясь. Так и пролежал, пока вдруг не почувствовал что-то. Это что-то впилось ему в руку. Он открыл глаза и столкнулся с чужими, которые в темноте прямо-таки искрились и сияли. Как угли. Которые никому не потушить, - ты какого хрена так близко?
- Доказано, что мужчина, находясь наедине с женщиной, считает, что контролирует ситуацию, - губы у него шевелятся где-то в сантиметрах от лица, и Карсон замирает, -
интересно, что происходит, когда наедине остаются двое мужчин? - Карсон чувствует, как чужие пальцы, непривычно длинные, держат его руку у локтя. И это прикосновение слишком новое, слишком... не то.
- Да ты в хлам обкурен, - усмехается Карсон, откидываясь, на деле же отодвигаясь подальше, превращая сантиметры в их большее количество, - друг мой, - кривится, делая воздушные кавычки.
- Мда, а будь здесь Курт, нас было бы трое, - Смайт откидывается и затягивается. С новой силой, - три мужчины, развлече-е-е-ние, - тянет, разводя руками в стороны. Дым заворачивается в кольца, рисует арку и растворяется.
Карсон напрягается. Ему и смешно, и больно, и грустно. Он понимает, что Себастиана нельзя воспринимать всерьез. Особенно после травки. И то, что о Курте им говорить не стоит. Особенно после травки он это понимает. Однако...
- Тебе нравятся развлечения, - Карсон это знает, Карсон в этом уверен, - или же все дело в Курте?
Себастиан: Или все дело в тебе, или все дело в том, что вы не похожи. Ни капли. Ты оберегаешь его, не замечая, что это перестает быть обыкновенной защитой, это становится целью. Миссией. Бросаешься в это, словно сорвиголова, словно... влюбленный. Такая жертвенность убийственна.
Ему не нужна травка, чтобы это понимать. Для очевидных вещей ничего не нужно. Смайт усмехается, чувствуя, как в его животе случается переполох. Он то уже за сегодня одну свою миссию провалил. Развлекся, называется. Он смотрит на Карсона, но не чувствует раздражения за то, что тот не понимает. И это называют влюбленностью? Это легкость, это смятение. Он бы хотел сказать, что это, словно летящие бабочки, только вот... Это скорее рой пчел. Жужжащих, трепещущих и жалящих. Отвратительно.
- Сегодня я не тот, кому ты через силу нравишься, - затягивает Смайт, и Карсон узнает песню, которую однажды уже от него слышал, - сегодня я не тот, кто пытался любить, - Соловьи пели ее на открытии учебного года, - О боже, зачем ты так паришься? - Себастиан сам написал ее, по крайней мере, он так говорил, - я ведь пытаюсь не пить. - Карсон слушает, он внемлет, ведь это совершенно иное, интимное исполнение, с одним выступающим, - тебя, - и единственным зрителем.
- Красиво, - выдыхает он, от его слов перед глазами движется дым. Откуда-то сбоку прилетает усмешка, - я серьезно! - Карсон вдруг хочет, чтобы он не воспринял это как шутку, чтобы он поверил!
- Я тоже, - и Себастиан бы поверил. Если б не видел больше. И у этого больше четыре буквы имени его брата, - знаешь, - вдруг произносит он, - я однажды читал книгу, и там было: я старался найти звезды, я старался искать, - он замолк, делая затяжку, а затем медленно выдыхая, продолжил: - я старался доверять своим глазам, а они... ничего не видели.
Карсон повернулся на бок, стараясь в темноте найти его глаза, но не мог. Все, что у них друг для друга осталось - лишь очертания. Он видел растрепанные волосы, руки и лицо. В темноте, в темноте, в темноте... Они оба скрыты.
- Что за книга?
- Книга, - выдохнул Смайт, усмехаясь, - называется я-сам-только-что-придумал. Знаешь, я заметил, что люди охотнее верят лжи. Как ты сейчас. Тебя заинтересовало, чьи это слова еще прежде, чем ты понял, что я соврал, - он резко встал, бросая сигарету в стакан с водой. Оттуда она с возмущением зашипела.
- В чем смысл? - Карсон тоже сел. Он не знал, сколько времени прошло, и вообще перед глазами поплыло от слишком резкой координации.
Себастиан замер на секунду у окна, погружая пальцы в ткань занавесок, и, прежде чем резко их раздернуть, выпалил:
- В последнее время мне кажется, что его вообще нет.
***
- Мне плохо, Курт, - Рейчел стонет, падая на диван и размазываясь, разливаясь по столу. Курт уже давно - минут двадцать как - (мертв) пришел. Приполз, потому что ноги не слушаются, потому что голова тяжелая, когда в мыслях кричит, нет пульсирует! Одна неосторожная фраза... - Ку-у-у-рт, - она тянет его имя, но Курт почти не слышит. Курт лишь видит и кивает, потому что она - раздражитель. Он думал, что Берри поможет, но в итоге она лишь вогнала его в еще больший ступор. Ему ничего от нее уже не хочется.
- Мне тоже, Рейчи, - бормочет он, роняя голову в ладони, когда новый поток слов обрушивается на него. Он едва ли успевает улавливать. Шустер, Сантана, Куинн. Куинн, Шустер, Сантана. Стоп, причем здесь эти две? Он хмурится, - Сантана? Что с ней? - ему вдруг удается сфокусировать взгляд.
- Ты меня что совсем не слышишь? Они с Куинн теперь вроде как подружки не разлей вода, - Рейчел хватает за края чашку, которую ей приносят, но тут же отдергивает пальцы. Обжигается, дергаясь. На ее коже капли кофе, - ай!
- Дура, - выдыхает Курт, - успокойся, боже, - и тянется за салфеткой, - ты ведь убьешь себя к хренам.
- К хренам? - Рейчел принимает салфетку, хмурится, прикусывая губы, - ты что от Карсона заразился?
- Может, и заразился, - тянет Курт, удивляясь, как они и тут его не обошли. А ведь он хотел отвлечься. На чужие проблемы.
Он не может. Просто не слышит. Ничего, кроме своих собственных мыслей. Он желает, он правда хочет, чтобы все прекратилось. Чтобы это вдруг кончилось по волшебству, ведь он устал. Ведь он не может чувствовать еще больше. Да и Рейчел не все равно. Они - в общей лодке. Тонут. Спастись?
Им никто не запрещал пытаться. Люди сами выбирают, сдаваться им или бороться. За себя, за любовь, за других. Курт ведь борется. Курт знает, что когда ты на вершине мира, будучи все же внизу, бежать некуда, если вокруг ничего. Они застряли и чего-то лишились, как Бастиан лишился памяти. Только вот щелчок пальцев тут не поможет, да и магии не существует.
- Эй, Курт, - Рейчел касается пальцами его запястья, проводит выше и тут же отдергивает руку, сжимает кулак. Словно уверенная в том, что сможет нести то, что получит. То, что найдет. - У тебя ведь тоже что-то случилось?.. - но ей не положено.
Желаниям нужно сбываться. Но не всем из них свойственно. Он закрывает глаза и загадывает. И жмурится. Потому что оно должно остаться внутри, оно должно остаться в темноте, под закрытыми веками, в голове, куда никому не забраться. Куда никому уже не залезть.
Курт: Прошу, пусть все прекратится. Остановится. Любым способом.
Он качает головой. Врет, снова.
- Все в порядке, - он улыбается.
Рейчел заказывает еще кофе, и еще, и еще, и печенье. И говорит, говорит, говорит. О своей влюбленности. Курт слушает, Курт внемлет. Всему, что способно отвлечь и обмануть. Себя самого же. У них на столе целая гора чашек, целый ворох салфеток. И он берет одну, царапая.
Курт: Мы вечно простужены, вечно больны.
Наши болезни лишь в нашей крови.
Общей.
Кажется, он и в правду заражен.
