***
В первые пару часов, я, блять, думал не выживу. Я думал, что сон придумали для слабаков, но лучше бы я спал. Похмелье - зло ебаное. - Себастиан. Ты слишком много материшься. - Карсон. А ты строишь из себя пай-мальчика. - Себастиан. Я не матерюсь. - Карсон. У нас тут пиздабол! :* - Себастиан. Чтоб тебя похмелье убило ;) - Карсон. Я тоже люблю тебя, Карсон. Может приедешь и привезешь лучшему другу пару баночек пива? Спасешь и сам развеешься. Соглашайся. - Себастиан. Не дождешься, Смайт, у меня школа. Это ты умеешь подлизывать задницу учителям, а я хочу получать реальные знания. - Карсон. Так приезжай! И тебя научу! Пользы от этого будет больше, чем ходить в девственниках, когда ты в такой ахеренной форме! - Себастиан. Шутка про похмелье еще актуальна? - Карсон. И почему я общаюсь со стариком? Тебе же лет восемьдесят, и ты такой злой, потому что у тебя не стоит. Признавайся, это правда) - Себастиан. Доказывать я тебе ничего не собираюсь. И фото прилагать уж точно. Помни, похмелье, Смайт, вещь страшная! - Карсон. Но ведь у этого нет свидетелей. Разве что Курт. Мне Курта о твоем стояке спросить? Это будет выглядеть странно. - Себастиан. Язык вырву. - Карсон. Ладно, ладно! Как завелся то, горячее сразу стало ;) - Себастиан. Я смотрю, тебе похорошело, герой любовник, раз о членах думаешь. - Карсон. К сожалению, нет. В этот раз метод Смайта дает сбой. Алкоголь слишком жесток, Карсон. Никогда не пей. Только со мной. И только если это будет иметь продолжение ;))) - Себастиан. Ты сейчас серьезно пытаешься меня склеить? - Карсон. А что? Попытка не пытка. К тому же, ты не занят. Мои достоверные источники сообщают, что у тебя нет пары. Разве что Курт, но он ведь не в счет. - Себастиан. Верно, а еще не в счет то, что я парней не предпочитаю. Сущие мелочи. - Карсон. Вранье! Я видел, как ты на меня пялился. - Себастиан. Это потому, что до этого я таких долбаебов еще не встречал. Чистой воды удивление ;) - Карсон. Ладно, засчитано. - Себастиан. Мне слишком херово, чтобы продолжать это. - Себастиан. А я вообще на пробежке, так что вы и похмелье наедине. Сегодня. Весь день. Пока, Смайт! :* - Карсон. Карсон, стой! - Себастиан. Ты не можешь оставить меня одного! - Себастиан. Оно меня трахнет и бросит! - Себастиан. Тогда получай удовольствие, пока можешь ;) - Карсон. Карсон, блять! Я приеду и тебе задницу надеру! - Себастиан.***
Yeah, I wanted to play tough Thought I could do all just on my own But even Superwoman Sometimes needed Superman’s soul Sia «Helium»
Когда-то мать говорила ей, что первый снег - настоящий, первый – тот, который не тает. Тот, который замерзнет, образуя сугробы, образуя корку. Сантана смотрит в окно, наблюдая за тем, как он кружит. А в голове танец - другой. А в голове и она - другая. Вчерашняя. Танцевать ей не то чтобы так сильно понравилось, совершенно обычное явление, однако... Эти руки на талии, эти руки, скользящие по плечам, и эти пальцы, сплетающиеся с ее собственными, невесомые, не оставляющие следов, эта кожа к коже, и этот взгляд. И эти глаза, и эти губы. Она слышит аромат прежде, чем видит ее. Она видит прежде, чем понимает, как этот малиновый-сладкий проносится мимо, и оказывается не на своем месте. Не с ней. Дальше, чем должно было быть. - А ты разве не с Сантаной сидишь, Куинн? – спрашивает мистер Шустер, заходя в класс и удивляясь перемене мест, - что за самодеятельность? - Рейчел как-то странно фыркает в ответ на эту реплику, но Сантане сегодня плевать. Сантане сегодня не до издевок! - Мистер Шу, - голос Куинн не звучит, звенит, слишком громко, и Сантана почти успевает зажать уши, чтобы избежать последующего удара: - сегодня я предпочитаю Берри, - и тут же осесть от последующего толчка: - может быть, в другой раз, - вроде пощечины, но сильнее. Она и не смотрит на нее, Сантана лишь знает, что Куинн чувствует. Ей просто известно слишком многое. Хищникам не нужны глаза, чтобы видеть больше. Чтобы ориентироваться в темноте и полагаться на инстинкты, хищникам не нужно зрение. Они опираются на страх, на чувство, на эмоции жертвы. Так может ли того, кто не чувствует боли, что-либо ранить? Как ранят ее слова Куинн, как ранят ее эти обещания. Можно ли человека, обмазанного пеплом, зарытого в сажу, вытащить на свет, наружу из этой гари? На воздух? Нет, в будущее им смотреть не обязательно, так взгляни хотя бы сюда... Обратно, в настоящее? Девочка-война: Сантана? Для Карсона Сантана - приоритет. После брата, конечно же. А потому... Карсону интересно, что с ней происходит. В Сантане как будто меньше яда, ярость в ней словно засыпает, ну а красная куртка… больше не на плечах – в руках, под сжатыми пальцами. Опасность в себе она как будто бы усмирила. И после уроков она оказывается в читательском клубе раньше всех остальных. Потому что пропускает тренировку с Куинн. Неужели она и разбита настолько, что даже Курт молчит? Лишь смотрит. Наблюдает. Карсон об этом не знает. У Карсона в расписании, увы, нет испанского. У Карсона на руке повис брат, да и Сантане… как будто бы все равно. Зато Курт знает, Курту известно, ведь язык Рейчел не удержишь, если происходит что-то масштабное. А это, это масштабное. Испанский. Снова, но на этот раз без нее. Куинн сегодня села с Берри - не известно, что на нее нашло. Куинн сегодня села с Берри - и Сантана уже чувствует, как ее внутренности варятся в огромных, раскаленных на углях котлах. Куинн сегодня с Берри - и... испанский, чувственный, прекрасный испанский, обходит ее стороной. Курт садится на место, и следит за ней. Курту кажется странным, что Сантану задело… это. Рассказ Берри кажется легкомысленным, абсолютно несуразным и глупым, а вот эта реакция... Курт: Словно развал Помпей. Курт и рад их заметить, лишь бы отгородиться от своих проблем. Курт и чужим взрывам рад, лишь бы не слышать своего собственного… затухания. Карсону не подвластен Курт, но он успел изучить Сантану. Он успел узнать ее хоть немного, к ней не подход нужен, к ней - только лишь красться. Через то, в чем она не уязвима. В чем она плавает уверенно и стремительно, настолько, чтобы ответить, чтобы выйти на разговор. Чтобы быть уверенной в своем крепком панцире, который с некоторых пор вдруг утерян. - Энде создает своих персонажей, чтобы видеть, как они справятся с угрозой, с великим всепожирающим Ничто, которое все ближе. Энде создает их, создавая и болезнь для своей королевы. Для девочки, живущей в башне, - Сантана вздрагивает от слова, и Карсон это замечает. Ему не кажется. Не в этот раз: - в башне из слоновой кости. Девочке нужно новое имя, но его персонажи не способны ей его дать. Его звери беспомощны, его загон-зверинец тих. Энде, в отличие от Функе, их не убивает, нет. Его история не так кровава… - Карсон подходит к доске, берет мел и смотрит на нее, глаза в глаза, в пустые, черные, потерянные, - никакого сиропа, однако. Там, где есть гнев, где есть страсть, и есть... агония, - он делает паузу, чтобы Сантана не убежала, чтобы от его слов она не спаслась, - там есть и боль, - и снова: - там есть и боль, Сантана, - замереть, чувствуя ее взгляд и взгляд брата, и продолжить: - вспомните самые главные, третьи ворота, ведущие к Южному Оракулу, пройти через которые сможет лишь тот, кто перестанет этого хотеть, - он смотрит на Курта, потому что пытается понять. Потому что, чтобы узнать его, ему не хватило и их жизни: - когда невозможно достичь того, чего до смерти хочется, но стоит ослабить хватку, и всё – твое, всё сбывается, - но чтобы чувствовать... ему ее не нужно. «Как жаль». Он чувствует. Он все давно знает. Подсознательно... Но сам еще не пришел к этому. И Курт дрожит, пока Карсон пишет, пока буквы появляются на доске, он думает, успевает заметить, что этот скрип похож на крики птиц, когда их убивают. Трясет головой и благодарит DISCOVERY, пока слова брата разносятся в голове звоном, эхом. Карсон: - Когда невозможно достичь того, чего до смерти хочется, но стоит ослабить хватку, и всё – твое, всё сбывается. Курт: Нет, он не знает, просто не может! Курт напуган, и Курт в ужасе всего три секунды, пока все от него отвернуты: Сантане интересен Карсон, а Марли вообще не в курсе… Все просто - когда человек боится темноты, ему начинают мерещиться тени. А дальше – сон, дальше – забвение, и минуты словно плывут. Время – вода, тяжелая, холодная и темная. Единственное, что радует, и он, и Сантана, дышать не хотят. Поэтому сегодня между ними так тихо? Чем больше тайн, тем меньше разговоров? Тем меньше ненависти, так что ли? Это не навсегда, но ничего. Курт рад, что хотя бы вовремя. Сантана первая, как всегда, никто и не против. Сантана первая, как всегда, все как будто не замечают, уступая. Это место – ее, это слово – ее. Эти мысли раздетые, словно с потолка. Словно из ниоткуда. Сантана: - Я падаю в твои объятия бесконечно долго. Не держи меня слишком крепко, твои когти слишком острые для моей тонкой кожи. Давай договоримся, просто друг другу пообещаем, что и ты, и я будем помнить одно: мы друг для друга не созданы. Сколько времени у тебя все еще на меня осталось? Если его слишком мало, я просто разучусь считать. Если тебе дороже твои стеклянные звери, не замечай на них трещин. Не ищи на их теле дефектов. Но и меня среди них не ищи. Живому существу в твоей клетке будет тесно. Человека в витрину не спрятать. Человека под стекло против воли не сунуть... Как жаль, что мы сами себе не верим. Когда все так успело измениться? Твои глаза обращены на часы. В твоем очередном, новом, обманчиво-долгом мире нет минут. Карсон понимает, что Сантане больнее в тысячу раз от того, что она это говорит. Но иногда молчать не получается. Иногда тишины слишком много, и... - Неужели любить так... больно? – молчать просто не выходит. Карсон спрашивает тихо, так, что каждый читает по губам. Каждый улавливает и видит лишь то, что успел, - Сантана? – чуть громче, естественнее и реальнее. Она хочет, чтобы Куинн без нее не могла жить, но глубоко внутри понимает, что это невозможно. Фантазия. Скорее уж она сама погибнет. Реальность. - Карсон, - смеется она, но, стоит ей заметить поднимающегося Курта, тут же прекращает, - Карсон, - говорит она снова, но иначе, но совсем по-другому, - мы поговорим об этом позже, Карсон. Сантана усмехается, садится обратно. Как будто этого и раньше не происходило. Ладно, на этот раз она сделает вид, что удивлена, что ошарашена наличию ран, на которые ей на самом-то деле давно и действительно наплевать... Война. Какое прекрасное, далекое слово. Оно перестает быть таким, когда становится хоть немного к ним ближе. Курт: - Как жаль, что ты не испорчен. Нет, только не подумай, что я хочу тебе навредить! Я просто... Как жаль, что испорчены мы все. Как жаль, что одни умеют скрывать это лучше других. А ты... Ты особенно преуспел в этом. А я... Я научился этому чуть раньше. Как жаль, что все мы боимся грязи. Что ее нам в любом случае не избежать. Ему так хотелось любить. Курт: Умереть? Потому что, если это не смерть, то что тогда? Потому что в этом мире для них места нет. Потому что стоит им попробовать, стоит закричать - да даже шепота будет достаточно! - и их убьет. Снова, болезненно, и на этот раз навсегда. - Ты можешь сопротивляться, - вдруг говорит Марли, улыбаясь, и ее голос кажется таким внезапным, таким неестественным для них и таким… живым. - Иногда устаешь, - фыркает Курт. Его иголки имеют свойство исчезать, когда голос брата звучит так... по-умному? Грандиозно? - Иногда ты просто плывешь по течению. Есть вещи, которые мы изменить не можем, - патетически произносит Карсон. Сантана вспоминает свое детство и бесполезные часы, проведенные в бассейне и на берегу океана. Прежняя мать и улыбка отца, полная обещаний. Этим обещаниям не суждено исполнится. - Я плавать не умею, - отвечает она ему в тон, - так и не научилась, - говорит она, понимая, что дело не в физических навыках. Не только в них... - Тогда мы все попали-и-и, - задумчиво тянет Марли. Карсон встает с места, проводя пальцами по доске, глядя сквозь, вдаль. - Попали, - соглашаясь. Ему интересно. Он ведь не знает одного… Карсон: - Ты спрятал свои чувства за красивыми картинками, в вазы с белоснежными бархатцами, на глубину домашних шкафов. Как жаль, что твой ванильный лед не предназначен для положительных эмоций. Как жаль, что цветы стремятся к свету сильнее, чем люди, как жаль, что твои цветы забрали весь твой свет. Если мы в чем-то и уступаем им, то это в стремлениях жить, в своем желании бороться. Страх неудачи идет вперед ожидаемых результатов, и парализует, и сковывает. А отсутствие света уже не кажется достаточным оправданием. Людям плевать на людей. Иногда мы уступаем друг другу. Наступаем друг на друга. Уступаем себе. Попал ли он в Курта? Достучаться до него, словно говорить с эхом. Чем больше кричишь, тем меньше пользы. Когда захочет, сам расскажет. Карсон ждет, но Курт не хочет, Курт молчит все дольше... И они заканчивают. Он еще недолго говорит об Энде, ведь все, они закончили раньше, чем планировали. До зимних каникул еще месяц, а их зима... Их зима настала раньше.***
- Что это было? Сегодня в клубе? - Ты о чем? - Твой монолог об Энде... Ты говорил о чем-то конкретном? - О том, что чувствую. - А что ты чувствуешь? - К книге, Курт? - Наверное... да, к ней. - Думаю, что мне жаль, что мы ее закончили. Думаю, в ней я что-то оставил. Странное ощущение, словно от меня кусок оторвали. У тебя бывало когда-нибудь такое? Когда ты любишь что-то настолько, что тебе больно? - Бывало. - И что это? - Думаю, «Долгий рождественский обед»? Потому что Торнтоном описана правда. Есть дверь, к которой мы идем. В этой жизни только смерть и гарантирована. - Мрачновато. - Есть такое.***
Зубы до непривычного смятения ломит, а в животе завязывается крепкий узел. – Наверняка, морской, - мельком думает Сантана и тут же жмурится, стараясь подавить приступ рвоты. Отец всегда говорил, что самые крепкие узлы – морские. Отец вообще много чего успел наговорить, прежде чем испортиться... Видимо, у некоторых людей, как и у продуктов, как и у качественных вещей, все же существовал свой определенный срок годности... Она опустила руку, пальцами подлезла под футболку и погладила кожу. Утренний воздух приятно холодил открытые участки. Затем схватилась за щеки. Они горели. Зубы все так же ломило. Возможно, такое бывает с непривычки, если выкурить две сигареты сразу. Она не знала. А пальцы все также бегали, бегали, бегали от начала ребер и к краям тазобедренных косточек, будто в попытке обнаружить свой собственный пульс. Пульс теперь был повсюду – сердце стучало в висках, в груди, под ребрами, ниже... Девочка-война: Ты ведь похожа на него, в вас течет одна кровь. Оборотни тоже остаются людьми до определенного случая. До своей луны. Мотнула головой и тут же осела на стул, сгибаясь пополам и разгибаясь. Кажется, воздух с усилием старался забиться в легкие, но они все трещали, трещали, трещали по швам, не выдерживая такого количества. Сантана вся рассыпалась. Она попала в отравленную среду. Отлетали части, обнажая сердцевину. Обнажая глубинную суть. А по коже все играли, играли пальцы, перебирая струны-вены. Пальцы играли... Не ее. Девочка-война: Тебе не опротивели мужчины. На самом деле, ты просто устала думать, что все они на него похожи. Она пришла с первым снегом. Появилась, перебирая хрустящими белыми юбками, и ступила на крыльцо, словно это нормально – так сиять. Словно и не черная пятница*, словно и не... Сантана стоит перед ней, растерянно царапая деревянную поверхность двери, сбивая ногти. С первыми птицами вставали люди. И если вчера Куинн напоминала облако, то теперь она сама – словно птица. Одна из первых. Возможно, та самая. На ее ногах не-туфли. Возможно, сегодня она не обошла лужи. Возможно, сегодня ее сбили с правильного курса, и она оказалась здесь. Не в том месте, к которому стремятся, к которому инстинкты говорят лететь. Птицы от холода стремятся к теплу. С этой же все наоборот... - Ты вчера забыла, - говорит, словно поет утреннюю песню, и протягивает что-то в руке. Кулак сжат, но Сантана даже не смотрит, она помнит, просто знает наверняка, что ей было нечего оставлять, - родители согласились, чтобы я занесла. - Не мое, - голос хрипит то ли от утренней мерзлоты, то ли от самой Куинн. Ее глаза – пронзительные, не голубые - синие. Впиваются, потрошат и исчезают за веками, за сотней ресниц. Сегодня не накрашенных. Глаза – без точных, волчьих стрелок, да и губы... бледные, синеватые с мороза. Возможно, пытается быть настоящей? Возможно, хочет обмануть, показав свою истинную суть, - и как родители тебя отпустили? Сантана стреляет наугад, выбирая мишени с отсутствующей разметкой. Сантана тычет ружьем, не зная, как правильно взвести курок, не обнаруживая цели и не выдыхая перед нажатием спускового крючка. Поэтому когда ладонь Куинн ложится на ее шею, обнаруживая пульс, она понимает, что проиграла. Поэтому когда Куинн становится ближе, она знает, что заранее стреляла наугад. Не так. Сердце бьется неправильно, да и дыхание слишком сбитое, рваное, для того, чтобы выровнять прицел. Ее ладони холодные. Ее ладони пустые. Никаких обещаний. Они ничего друг другу не обещали, как ничего друг у друга не забывали. - Они идиоты, - у самого уха, - или же все понимают, - в самые губы. Сантана закрывает глаза и плывет, застревая в чем-то вязком, тягучем. Запах клубничной жвачки застигает врасплох, а вокруг все слишком яркое, новое! Где-то за их спинами кричат птицы, срываясь с деревьев. Где-то в руках Сантаны Куинн поет колыбельную о том, что они – как эти птицы. Свободные, вольные в своих стремлениях. В своем желании обладать. - Да им просто плевать, - шепчет она, - стоит только захотеть, - выдыхает она, - здесь только мы, - обещает она, - захочешь, твоё, бери, - поет, заливаясь, срываясь в тишину... Распахивает крылья и принимает в свои объятия, хлопая дверью, врываясь в хрупкий, надежный мир. Сантану трясет. И, о, если б не стена, если бы не эти ладони, она бы давно потеряла равновесие! Она бы давно потеряла себя! Ее мир – воздушный, прозрачный, почти невесомый. Словно замок. Словно облако. Словно – Куинн. Теряет... - Хочу, - выдохнуть, открыть глаза и, осмелев на мгновение, опешить от близости, от интимности момента. Это почти больно, ощущать ее так. Куинн – напряжение, ток, лезвия. Вены Сантаны – тугие канаты, скручиваются, взрываясь под кожей синими линиями. А ведь вода пропускает ток. Ведь и веревки рвутся от прикосновения к ним острых предметов... Касание губ ее такое же острое. Их поцелуй – немой. Ни дыхания, ни звуков, ни времени. Секундное касание. Не только губ. О, если бы только они... У них общая точка опоры – друг на друга. У них общая вертикальность – там, где прижались телами. И стена за ее спиной. Такая бесполезная, гнущаяся, тающая. Ее словно и не существует. Стены или Сантаны? Или и остального мира?.. Девочка-война: Тебе не спрятаться и не сбежать. Сердце твое износится прежде, чем ты сама устанешь от этого изнуряющего бега. У тебя нет крыльев, нет воздуха, нет Куинн... И голоса внутри, как оказалось, больше не существует тоже. Сантана руками вязнет в бетоне, а затем... вырывается вперед. А затем сжимает талию сквозь кофты, сквозь ткани, сквозь кожу... Словно пытается добраться к костям, словно волчица – она. Ей так мало, мало, мало ее. Их. Поцелуев. Касаний. Куинн же ныряет под футболку, ведет по рукам, шее, пояснице, обнаруживает вены, натягивает, играет на них. И тогда, и позже. Девочка-война: Нет воздуха... Это ее вторая сигарета, третья. Смятая пачка находится слишком быстро, трясущиеся руки не сразу справляются с картоном. А затем – водоворот. В голове, глазах, во рту – дым. В животе – опустевший, разросшийся вакуум. Вокруг тихо, а внутри, где-то далеко, на границе сознания, повторяется едва слышное... Девочка-война: Нет Куинн... Это ее первый поцелуй, ее первая Куинн. Она есть, есть! И будет?.. Сантана откидывается в ее руках, все так же не слезая со стула. Сантана теряется в ее руках, в ее белоснежных, накрахмаленных юбках. Она пахнет дождем и снегом. Она напоминает ей данное себе давно обещание. Жить, принадлежать, любить. Она заставляет забыть о другом: защищаться, быть за себя, воевать... Она теплая, а вот Сантану трясет. Ее трясет от внутреннего снега. От внутреннего льда. Она сама пустила его в свой дом. И теперь выгнать ее, словно выставить себя за пределы своего же замка, лишить остатков воздуха, разорвав легкие до конца... Девочка-война: Нет Куинн... Возможно, она бы приучилась существовать и без них. Возможно, до космоса ей только этого и не хватало. А выше некуда. Выше – бесконечность, пустота. Дальше – ничто, бессмысленность. Это ведь конечная планка. Уже даже не потолок... Вот бы сбежать от всех, от всего, от взросления! Вот только... мы привыкли заполнять пустоту внутри себя воздушными замками. Девочка-война: ... Куинн – повсюду, захватывает в свой плен, не позволяя освободиться. Позволяя лишь вырываться, стремиться... к ней самой. Сантана, может, и хотела бы избежать тупика... Если бы знала о стенах. Девочка-война: Нет Сантаны...Конец первой части